— Елена, существуют ли в вашей семье традиции празднования Нового года?

— За всю мою жизнь я только раз встречала Новый год не дома, потому что в тот момент находилась в Америке на гастролях, но при этом чувствовала себя странно и неуютно. Обычно мы семьей собираемся в загородном доме, это наше место силы. Я с детства люблю преддверие Нового года, и мне важно, чтобы и дети всегда чувствовали эту атмосферу праздника. Лично для меня главным новогодним символом являются сияющие огоньки, поэтому они в огромном количестве украшают все, что только возможно, в нашем доме и в прилегающем к нему пространстве. Этот праздничный атрибут всегда со мной в поездках и киноэкспедициях. Приезжая в незнакомое место, я с помощью «своей гирлянды из чемодана» создаю уютную атмосферу. Надежно и просто!

— А вы прислушиваетесь к рекомендациям, в чем встречать год, какие блюда подавать?

— Я не особо верю в приметы и новогодние рекомендации не читаю. (Улыбается.) Но для детей мы всегда придумываем что-­­то интересное и необычное, чтобы праздник был ярким и запоминающимся. Вооб-ще все, что я делаю для своей семьи, родом из детства. Мои родители придавали самому явлению праздника особое значение. Для них это был момент радостного и родственного общения, ценного для всех, а для детей особенно. В созданной ими школе искусств «Радуга» любое праздничное событие, а Новый год особенно, устраивалось как яркое и неповторимое театрализованное представление. Какие только сюжеты не привлекались: и мифологические, и фольклорные, и романтические с проведением новогодних придворных балов, и сказочные. Папе как главному человеку в школе неизменно доставалась роль Деда Мороза. А вот мама, как правило, играла роли каких-­­то фурий. Помню, я очень переживала, что ее героини-­­женщины — огромной силы и энергии — враждуют с Добром. Откуда ж мне было знать, что, будучи актрисой, только о таких ролях и буду мечтать? Есть где развернуться, как говорится. Думаю, именно эти театрализованные представления вызвали у меня интерес к театру и желание заниматься этим профессионально. (Улыбается.)

— Кто из семьи еще верит в Деда Мороза?

— Мои дети каждый год пишут ему письма. А потом мы «засучив рукава» работаем над этим списком желаний и продумываем праздник так, чтобы они в определенный момент получили свои заветные коробочки: это от папы, это от мамы, это от бабушки и дедушки, а это — от Деда Мороза. Конечно, старшая дочь Полина уже раскрыла тайну Деда Мороза, но не спешит сообщать об этом младшим. Ей и самой нравится играть в эту сказку. Мечтать, загадывать желания и радоваться подарку — это же так здорово!

— Вы упомянули «Радугу», где и сами занимались в детстве. Каково это, когда родители еще и являются твоими педагогами?

— В школе искусств была не совсем обычная система обучения, нам, например, не ставили оценки. Все было проникнуто уважением к ребенку, его свободе, индивидуальности. Меня не тяготило, что родители — мои учителя. Они на меня не давили: ты должна, ты обязана быть лучшей. Скорее, было ощущение моей собственной внутренней ответственности. Я видела, как они отдаются своему делу, это меня воспитывало и давало мотивацию. Они всегда были со мной в доверительном диалоге и вели к пониманию, почему так важно хорошо делать свою работу и добиваться значимого результата. Я старалась не ради того, чтобы заслужить их похвалу или из боязни огорчить. Мне самой так хотелось. В детстве я также занималась в балетной студии. И как раз там нам так больно выворачивали ноги, делая растяжку, и били по ягодицам, если что-­­то не получалось, что у меня пропало желание развиваться в этом направлении. В нашей же «Радуге» была другая история: все шло от пробуждения в каждом из нас желания заниматься искусством, и мы летели на занятия, обожали наших учителей и друг друга, «горели» работой. Моя мама была и моим преподавателем по фортепиано, и уже в более старшем возрасте при освоении сложных партитур случались курьезные случаи. Помню, как она для развития моей самостоятельности в комнате, где я занималась, закрывала дверь, чтобы не вмешиваться, когда я ошибалась. Я же ассоциировала это с несвободой и воевала с ней, чтоб держать дверь открытой. Непонятно, для кого испытание закрытой дверью было серьезней: для мамы, чтобы не вмешиваться в мою самостоятельную работу, или для меня, чтобы прорваться сквозь пианистические трудности партитуры, но с открытой дверью. Когда мы начинали работать вместе над произведением, мама, слыша неточную фразировку, мгновенно говорила «нет!». И мне всегда было очень тяжело это пережить. «Нет, Лена, нет!» Но когда она наконец-­­то говорила «да» и я чувствовала, что результат достигнут, радости моей не было предела. Так что мой перфекционизм тоже родом из детства, когда ты не можешь сделать работу плохо, вполсилы. Мамино «да» живет во мне и по сей день. Это как профессиональный эталон, который ведет меня к желаемому результату и побуждает много трудиться.

— Кстати, психологи говорят, что перфекционизм вреден для человека, потому что держит его в состоянии стресса. А порой даже и мешает начинать новое дело — из-­­за боязни не достичь поставленной самим же высокой планки. Вы позволяете себе отпустить вожжи, побыть неидеальной?

— В мире все неидеально, и я не исключение, я живая земная женщина. Про перфекционизм у психологов, честно, не знаю, но считаю, что любое достижение в работе мало-­­мальски хорошего результата требует каждодневных усилий и внутренней собранности. Для меня перфекционизм не что-­­то ненормальное, а, наоборот, мое. Эта позиция и внутренняя планка питают мое желание быть точной и интересной в профессии. Как сказано, «на том стою и не могу иначе»!

— Перфекционизм только в работе проявляется или и дома должен быть идеальный порядок?

— Ну, имея троих детей и при этом работая, о каком идеальном порядке можно говорить? Здесь я со своим перфекто на «вы», стараюсь переключаться на режим долготерпящей, любящей и понимающей мамы, которая каждодневно балансирует между порядком и тем трам-­тарарамом, который дети легко и непринужденно могут в один момент создать в пространстве своей интересной жизни. Я считаю, что насильственное вдалбливание инструкций о правилах поведения может только навредить. Формирование отношения ребенка к упорядоченности и гармоничности в его жизни — дело постепенное.

— Занятия йогой помогают достичь состояния умиротворения?

— Если говорить метафорически, то только йога способна остановить мой беспрерывный бег, который в моих мыслях продолжается, даже когда я сижу на месте или лежу. (Улыбается.) Конечно, хотелось бы и других активностей, например танцев и плавания, но пока времени хватает только на йогу. Причем это происходит без моего подключения к йоговской философии, а только на практическом уровне выполнения асан и работы с дыханием. Для меня это еще и возможность побыть наедине с собой.

— К йоге вас муж приобщил. Он давно занимается?

— Я и сама была давно к этому расположена и открыта. Но Ден меня вдохновляет. Он уже семь лет активно этим занимается и далеко впереди. У меня некоторые асаны даже близко так не получаются. Но я в процессе. Ден меня хвалит, мотивирует, говорит, что я способная ученица. (Улыбается.) Когда нам удается вырваться на недельный йога-­­интенсив под руководством нашего мастера, то весь день мы подстраиваем под занятия, а с детьми остается няня. К сожалению, в Москве я теряюсь и систематически заниматься не получается. Ден время от времени берет детей на себя и дает мне возможность сделать хотя бы пять «жемчужин» тибетских монахов.

— О, знаю эту практику. Вы, начиная заниматься, чувствовали доверие к его знаниям?

— Да, и к его знаниям, и к выбору учителя — это очень важно. Сначала я стала заниматься с Деном в домашнем режиме, но однажды рискнула присоединиться к групповым занятиям и почувствовала прогресс. Постепенно тело стало осваивать асаны, казавшиеся неприступными. Все-таки я старательная ученица. (Улыбается.)

— Вы сказали, что философией йоги пока не прониклись, но человеку, особенно творческому, свой­­ственно меняться на протяжении жизни…

— Если сказать очень просто про мое новое внутреннее ощущение себя, в противовес тому, какой я была раньше, то я перестала чувствовать себя ученицей. Это, конечно, не значит, что я перестала учиться, без этого нет развития. Но в целом мне удалось преодолеть зависимость от этого образа. В такой роли человек всегда более уязвим, менее уверен и устойчив, живет с некоторой оглядкой на кого-­­то другого и не позволяет себе быть свободным, а иногда и по-­­хорошему дерзким. Вспоминая себя в юности, мне кажется, я была чрезмерно трепетной, в некотором смысле хрустальной. Многие вещи существовали только в моем воображении, не имея ничего общего с реальностью. Мне нравится, как я изменилась, и в профессии особенно. Сейчас я в себя наконец «попала». Ощущение своей сильной позиции и адекватности, здравости ума — к этому я стремилась и шла. При этом моя реактивность и эмоциональность никуда не делись, просто появился внутренний стержень, закаленный самой жизнью. Смотрю на молодых актрис и удивляюсь: такие они уверенные, четкие, собранные. Сама же я раньше дико волновалась по поводу и без. На своих первых пробах в фильм «Неудача Пуаро» я так спотыкалась и не могла найти себя в пространстве, что режиссер Сергей Урсуляк в конце съемок шутил, что он всерьез опасался со мной работать: «Невозможно же удержать в кадре вечно спотыкающуюся актрису». (Смеется.) Или была история, когда на «Мосфильме» я оказалась в кабинете с Федором Бондарчуком и Александром Роднянским и от волнения начала лепетать что-­­то бессвязное, при этом на выходе еще и в дверной косяк умудрилась врезаться. (Смеется.)

Еще мне запомнилась фраза Миши Ефремова, с которым снималась в одном из своих первых фильмов. Видя, с каким усердием и старанием я отношусь к работе, он сказал по поводу наших героев: «Лена, ты чего так переживаешь? Они уже давно все умерли». Тогда это высказывание мне показалось несколько странным, но спустя время я оценила смысл и юмор этой мысли. Внутренняя скованность, характерная для ученической позиции, лишает легкости, импровизации и свободы.

— Оба ваших мужа не из творческой среды. Вы нуждаетесь в партнере, который вас в хорошем смысле слова уравновешивает?

— Из своего опыта жизни я почувствовала и поняла, что строить отношения и создавать семью с коллегами по цеху — это не мое. И даже мои самые близкие друзья, с которыми можно поговорить душа в душу, тоже не актеры. Видимо, в жизни я стремлюсь от этого отойти.

— Здорово, когда кто-­­то не дает совсем уж оторваться от реальности и улететь, как воздушный шарик.

— Да я уже сама никуда не лечу. (Улыбается.) Но, безусловно, мне нравится устойчивость, адекватность, нормальность отношений. Как говорится, ничего личного, но по ощущениям у артистов все-таки больше непредсказуемых проявлений.

— Вы с Денисом пять лет вместе, что он привнес в вашу жизнь?

— Многодетность, йогу и много юмора. (Смеется.) А если задаться вопросом, что же во всем этом многообразии дел, беготни и быта меня наполняет и дает женскую энергию, — это наша с ним совместная жизнь, я ее оберегаю и люблю. В моем моноспектакле «Неосторожная актриса», когда идет история Бориса Пастернака и Ольги Ивинской, я произношу такую фразу: «Пришел человек, единственно необходимый мне, тот человек, который уже был со мной. И это потрясающее чудо». Так вот нашу встречу на тот период моей жизни я именно так и почувствовала. Понимание, что ты узнал своего человека, ценно и пронзительно. Особенно когда у тебя не раз возникало ощущение одиночества, сомнений и тревоги, что больше не встретишь своего человека, родную душу. Вокруг меня немало одиноких женщин, моих подруг, и все мечтают о встрече со своим человеком, ну или хотя бы своим в чем-­­то важном, а там уже доработают, достроят отношения.

— Полагаете, можно «достроить»?

— Именно так и происходит. Вначале всегда возникает некая иллюзия идеальности происходящего. Влюбленные мужчина и женщина невольно стремятся ответить ожиданиям друг друга: проявляют нежность, повышенное внимание, чуткость… короче, все как положено. (Улыбается.) И это не манипулирование, просто сильно хочется, чтобы все красиво сложилось. В этот период влюбленные часто слепнут и оторваны от реальности. А потом начинается, собственно, сама жизнь. Здесь у каждого в работе над отношениями есть своя «партия». В общем, ничего нового, все старо как мир. Отношения — это всегда большой труд, и это нормально.

— Трое детей. Вы когда-нибудь представляли, что станете многодетной мамой?

— Нет. Наоборот, были некоторые проблемы со здоровьем, и я молилась, чтобы хотя бы один раз стать мамой. Помню, моя бабулечка очень переживала и как-­­то осторожно предложила: «Леночка, ну, может, из детского дома взять малыша?» Она не дождалась рождения Полины. А потом через шесть лет как пошло! Сначала Ева, потом Александр. (Смеется.) Думаю, трое детей — это мой предел, уже хорошо и не скучно. (Улыбается.)

— Со вторым, третьим ребенком по-­­другому воспринимается материнство? Тревожитесь меньше?

— Это как сказать. В чем-­­то менее устойчива, в каких-­­то вещах постабильнее. Если заболевают, как тут не волноваться? Я, конечно, стараюсь этого не показывать, важно, чтобы для детей мама была точкой опоры. Я всегда борюсь со своим трепетом в их недомоганиях, стоически выдерживаю, к примеру, допустимо высокую температуру и не спешу пичкать детей лекарствами. В этом вопросе придерживаюсь, скорее, нетрадиционных способов лечения.

— Вы берете детей на съемки. Спокойнее, когда они рядом?

— Я всегда долго кормлю грудью и делаю это и во время проекта, поэтому не могу не взять с собой младенца. Я не могу себе позволить уехать в экспедицию на два месяца и так надолго расстаться с родными. На мой взгляд, семья должна быть вместе. С Полиной есть сложности, она уже школьница, и трудно вырвать ее из учебы. Поэтому иногда она остается в Москве с папой, моими родителями, если мне приходится уехать по работе.

— А по Саше уже видно, что это парень растет?

— О, да. Он с самых первых месяцев жизни стал проявлять «пацанский» характер. У него даже тембр голоса низкий, мальчишеский, выходки азартные, хулиганские — девочки так себя не проявляли. (Улыбается.) Его энергия, жесты — я уже сейчас чувствую в нем мужчину.

— Говорят, что не мы учим детей, а они приходят в мир, чтобы чему-­то научить нас. Какие жизненные уроки преподнесли вам Полина, Ева и Александр?

— Думаю, прежде всего они научили меня терпению, и если раньше это измерялось несколькими метрами, то теперь я осиливаю в этом вопросе марафонские дистанции. Нам, родителям, всегда все нужно быстро, мы уже наперед знаем «как следует» и «что такое хорошо и что такое плохо»! А ребенку, в меру своей индивидуальности, до всего нужно еще дойти, что-­то свое почувствовать и пережить. Все это происходит постепенно и нужно научиться доводить ребенка до точки открытия и самостоятельного действия. Поэтому мои дети учат меня не только терпению, но еще и креативности, способности придумать для них все так, чтобы делать обычные рутинные дела с интересом. Я уже так натренировалась, что при случае готова представить любую ситуацию в виде игры. Главное — влючить в детях огонек интереса, тогда они с увлечением начинают делать то, что при обычном подходе просто бы не стали. Например, мы сначала с Полей, а теперь и с Евой придумали живой прием для утренних дел: все наши действия превратили на листе бумаги в символические рисунки, которые дочка сама нарисовала и утром по намеченному ей плану осуществила. Быстро и с удовольствием. А сделав каждое задание, она уже бежала к своему листу с рисунками и ставила себе за это солнышко. Затем, после полного триумфа, мы торжественно все рассказали и показали папе и Поле, которые, понятное дело, были в полном восторге от успеха Евы и в то же время в удивлении: как это она смогла так по-­взрослому все сделать?!

Еще мои дети научили меня быть внимательной к их индивидуальным качествам и уметь быть не только ведущей, но и ведомой. Оказалось, что как только я стала за своими детьми идти, очень многое поняла и многому научилась. Например, как важно учитывать их огненный темперамент и трепетную эмоциональность, и возможность мгновенной смены настроения по поводам, которые взрослому абсолютно могут быть непонятны. Важно осознавать меру их физических и психических сил, помогать им не уставать и не перевозбуждаться. Открытость ребенку, движение за ним и умение учиться у него — область интересная, необходимая и многослойная. Съесть этот «пирог» до конца, мне кажется, невозможно.

— На видеосервисе Start вы снялись в пилоте «Ева, рожай!» — близкая вам тема?

— Ну, насколько близкая, если учесть, что у меня уже имеется удостоверение многодетной мамы. (Смеется.) А моя героиня Ева никак не может встретить достойного мужчину и родить от него долгожданного ребенка. Я очень люблю эту роль, и сама идея проекта очень актуальна. Это история про одиноких женщин, у которых, как говорит моя героиня, «часики тикают», а им все время какие-­­то странные личности встречаются. Кто-то женат, кто-­­то инфантилен и не хочет нести ответственность, кто-­­то просто врет. Узнаваемая ситуация. И мне нравится характер моей героини. Мне кажется, лет десять назад я бы не смогла ее сыграть. Она сильная, в чем-­­то даже дерзкая, умеет держать удар и не старается быть удобной или хорошей для всех, она уже может себе позволить говорить правду. Наверное, у людей, переживших разочарования, испытания, которые что-­­то остро и глубоко поняли, уже нет ни желания, ни времени на «кружева».

— Елена, зрители еще со времен «Кухни» привыкли видеть вас в комедийном жанре. Но сейчас у вас появились и драматические роли, как, например, в вашем новом фильме «Последний аксель».

— Я очень радуюсь и даже удивляюсь, когда ко мне приходят роли сильных женщин. В то же время такие героини как риф, на который можно налететь и разбиться. Поначалу роль тренера по фигурному катанию Марины Артаковой меня насторожила. Она воспитывает чемпионок и в ситуации бескомпромиссно жесткой конкуренции не может позволить ни себе, ни своему сыну, ни своим воспитанницам жить обычной жизнью. Все должно быть сосредоточенно только на достижении высшего результата — первого места. Она как кремень и одновременно стрела, устремленная к высокой цели. Создавать образ такой «сильной женщины без слабостей» очень опасно. У нее даже эмоция лишняя не проскакивает, такая полная концентрация на работе и своих спортсменах. Я боялась быть строгой и жесткой, такой стиль поведения чаще всего воспринимается как злость. Мой учитель Александр Анатольевич Ширвиндт всегда меня предостерегает: «Лена, актрисе злой быть нельзя, не идет, теряешь обаяние, и вообще это плохо». Так что я внимательно следила за границей и мерой проявления всех «суровых» качеств своей героини. Готовясь к работе, я пересмотрела много видеоматериалов и интервью выдающихся тренеров: Этери Тутберидзе и Ирины Винер. Пыталась почувствовать их изнутри, их способ общения с учениками и, конечно, их индивидуальность. И все же Артакова — не типаж конкретного тренера. Мы договорились с режиссером и продюсером, что этот образ самостоятелен и задан сценарием, но какие-­то проявления и черты нашего известного тренера в моем персонаже зритель все же увидит.