С таким редким именем, каким нарекла ее бабушка, — прямой путь в актрисы. Тем более когда папа актер прославленного Театра на Таганке и ты с детства присутствуешь на репетициях Юрия Любимова. Настоящая звезда Мастерской П. Н. Фоменко Мадлен Джабраилова предана профессии. Неудивительно, что ее муж тоже актер. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Когда два творца в семье, это сплачивает?

— Иногда сплачивает, иногда разобщает. Ответственность и делится пополам, и умножается на два. Все мои ошибки становятся ошибками мужа, и наоборот.

— В отношении мужчин у вас всегда была высокая планка?

— В спектакле «Безумная из Шайо» по пьесе Жана Жироду моя героиня Габриэль произносит такие слова: «Мужчины… они великодушны, прекрасны, чисты… все приятельницы говорили мне, что именно мужчины олицетворяют в семье и нежность, и благородство…». Конечно, ее слова сейчас звучат наивно. Зал смеется. Но все-таки что-­то в этом романтическом представлении есть! Чего ждет от мужчины женщина? Во все времена одних и тех же качеств. Надежности, верности, доброты, любви к ней и к детям, порядочности, нежности… Конечно, у мужчины должно быть свое дело. И в этом он может быть строг, несуетлив, самоироничен и скромен.

— Сегодня вектор как раз смещается на громкое провозглашение себя.

— Пускай себе смещается, не стоит прогибаться под изменчивый вектор. Ну что поделать, человек искушен сейчас чем попало — доступностью всего, легкой славой, быстрыми деньгами. Мне кажется, нынешнюю действительность отлично отражает формулировка сценариста Юрия Николаевича Арабова: «Раньше Сатана бегал за человеком, а сейчас человек бегает за Сатаной и стоит к нему в длинную очередь, а Сатана никого не принимает». Я совсем не эталон затворника, есть аккаунты в соцсетях, но сейчас слишком все напоказ. Мы открываем все двери — заходи кто хочет. А стоит ли вот так пускать каждого встречного-­поперечного в свое личное пространство?..

— Думаю, еще Петр Наумович Фоменко отвадил вас от этой шелухи.

— Он сам был человеком скромным в этом отношении. Мы всегда занимались делом, а не болтовней о себе. Что для актера главное? Подлинно играть, быть заразительным и правдивым, вызывать сочувствие, слезы, смех — это и есть его инструмент, его профессия. Этим он и должен быть интересен. Или неинтересен. Все остальное — чепуха. Вот мы смотрим «Огни большого города» Чарли Чаплина. Его работа и сейчас волнует. А ведь там даже нет текста. Мы его помним и любим. А вспомнят ли нынешних знаменитостей, скажем, лет через пятьдесят?

— Как лично вам удается сохранять свой мир, не впускать в него суету?

— У меня нет телевизора, я не читаю журналы и газеты, не смотрю новости. По-­моему, все это привносит в нашу жизнь ненужный «шухер», как бы сказал Петр Наумович. Если будет что-­то важное, я и так об этом узнаю. Стараюсь сокращать «блуждание» по соцсетям. Мне катастрофически не хватает времени. А вокруг столько богатства! Музыка, живопись, литература. Это же пища для души.

— А вам не кажется, что все тоже утомились, поэтому так азартно подхвачен тренд на аскетичность, экологичность?

— Аскетично и экологично не значит — дешево. По крайней мере, для нашей страны. (Смеется.) Ну а если серьезно, то, конечно, пусть лучше так. Любая аскетичность — это самоограничение, воздержание, трезвление, чистота.

— Ясно, что вы к роскоши не стремитесь. Должно быть достаточно, верно?

— Денег должно хватать на здоровье свое и близких, на лечение, когда оно требуется, на хороший отдых, ну и на достойные будни.

— Знаю, что отпуск вы предпочитаете на морском побережье, а не на даче с комарами…

— Люблю солнце, море, горы. Мой папа — лезгин. Мы часто ездили к родным на Каспий. Но отдых для меня — не лежание тюленем на лежаке. Это чтение, прогулки, новые места.

— Лезгины наверняка люди темпераментные, вы тоже?

— Лезгины — народ артистичный. (Смеется.) У нас большая семья, и я их всех люблю. Половина родственников живет в Москве. И хотя встречаемся мы не так часто, стараемся не теряться. Но ни языка, ни культуры лезгин я почти не знаю. Я православная, родилась и выросла в Москве.

— Вы выбрали ту же профессию, что и отец — Расми Халидович, который играл в легендарном Театре на Таганке, девчонкой присутствовали на репетициях Юрия Любимова, видели Высоцкого и других знаменитых актеров. Сохранились какие-­то яркие воспоминания?

— Института нянь тогда не было, поэтому детей нередко брали с собой на работу. Я знала все спектакли наизусть, их интонации, темпоритмы, разные исполнения одной и той же роли в два состава; просилась побегать в массовке. Видела всю кухню от репетиций до премьеры, от подготовки к сегодняшнему спектаклю до финала вечера, а он мог и затягиваться, не все сразу расходились по домам. Все эти споры, смех, хулиганства, капустники, разговоры. Театр — единый организм, который иногда счастливо, а иногда и в муках создает искусство. Есть такая шутка, что это «террариум единомышленников». Возможно и так. Все зависит от руководителя. Идея театра-­дома, театра-­семьи мне ближе.

— Я видела вас в сериалах «Колл-­центр», «Красные браслеты», «Частица вселенной», «Вы все меня бесите», но вас все равно нельзя назвать лицом, кочующим из одного популярного проекта в другой…

— Предлагают. Не всегда есть смысл соглашаться. Я обычно сразу обращаю внимание на слова. Ведь как написан текст, так и мыслит автор. Часто он настолько небрежен и безграмотен, что можно сразу отказываться. Я уже не говорю, что сама тема может быть не близка. Здорово было бы сыграть роль следователя, ученого, журналиста, врача. Много еще несыгранного! Вот сейчас на одной из платформ идет сериал «Хрустальный», в котором я занята. Это, кстати, детектив. Там я играю психолога.

— Как я понимаю, на досуге вы смотрите совсем другое кино?

— Почему? Сериалы тоже смотрю. Есть прекрасное развлекательное кино, есть серьезные фильмы, стоящие внимания. И классику смотрю, и слежу за премьерами. Понимаю, что совсем не образована. А мне, как педагогу ВГИКа, следует быть в курсе того, что выходит, идти в этом смысле в ногу со студентами, а в идеале их даже опережать.

— Вы росли фантазеркой?

— Я — единственный ребенок в семье, довольно часто оставалась надолго одна. Айпадов, компьютеров в те времена не было. Что остается? Чтение, мультики по телевизору и собственное воображение. Помню, сочинила какую-­то сказку про скворчонка. (Смеется.) Воображение и фантазия мне потом очень помогли в профессии.

— Если вы впечатлительная, увлекающаяся натура, значит, довольно рано стали обращать внимание на противоположный пол, это так?

— С мальчишками я скорее дружила. Видимо, у меня был не тот образ девочки, за которой ухаживают. Ребята меня воспринимали как товарища, мы вместе играли, хулиганили. Правда, на баловство времени у меня оставалось немного, так как я активно посещала все существующие кружки и секции. Ходила в танцевальную студию, в музыкальной школе училась играть на фортепьяно, пением занималась, художественной гимнастикой и фехтованием в ЦСКА, конным спортом. Одним словом, ребенок развивался по полной программе. (Смеется.)

— Это же прекрасная база! За инструмент, кстати, садитесь?

— У меня всего три класса образования, я рано бросила, о чем сожалею. Я могу читать ноты, несколько лет назад даже брала уроки. Это ведь шикарно — сесть за фортепьяно и легко сыграть какую-­то мелодию для настроения.

— Читала, что вы учились в школе с французским уклоном и планировали поступать в МГИМО. Почему тогда пошли в ГИТИС?

— Потому что в театральных поступление началось уже в апреле. Пока шли экзамены наступил июнь, и стало ясно, что даже если меня не возьмут в ГИТИС, я просто не успею никуда подать документы… Если бы не сложилось, то в следующем году пошла бы учиться на дипломата.

— Получается, сомневались?

— А я и сейчас сомневаюсь, что выбрала правильный путь. (Смеется.) Но, может быть, это и неплохо. Сомнение — живая энергия. А если оно еще идет рука об руку с энергией заблуждения и тоской по совершенству, то совсем хорошо. В театре нужно ежедневно доказывать свою состоятельность. Не зря Людмила Васильевна Максакова говорит: «В нашей профессии былых заслуг нет!» Можно блистательно сыграть одну роль, а в другой плюхнуться в лужу. Даже если сыплются комплименты со всех сторон, это не показатель. Лучше не допускать работ, за которые придется краснеть.

— Вас, совсем еще неопытных ребят, взрастил неподражаемый Петр Наумович. Какие моменты, с ним связанные, вы вспоминаете?

— Таких моментов очень много. Каждый день начинался вопросом: «А Петр Наумович в театре?». Отсутствовать он мог, только если очень плохо себя чувствовал, хотя и это его не останавливало. Приходил, даже когда у него не было репетиций, читал что-­то в своем кабинете с неизменной зеленой лампой на столе. Меня всегда поражало, что он смотрел все спектакли, идущие в репертуаре. Не только свои. Играешь и знаешь, что он тихонько пробрался в зал и стоит за колонной, смотрит и также тихо уходит. Страх был его разочаровать. Думаю, для всех нас мнение Мастера — это был основной ориентир, даже если ты внутренне мог быть с этим мнением не согласен. Если у меня есть сомнение, я сразу думаю: «А что бы сказал Петр Наумович?» Часто помогает. Но не всегда. Он мыслил настолько оригинально, парадоксально, что предсказать его реакцию было иногда невозможно.

— Удается сохранять еще тот театр?

— Все стирается потихоньку, приходит молодежь, не всегда знакомая с нашими первыми спектаклями. Видимо, это неизбежная смена поколений, и за юностью будущее. А театр — это эфемерная субстанция. Когда постановка сходит с репертуара, даже если она была гениальной, про нее скоро забывают. Театр жив, пока идут спектакли. В этом его уникальность, его хрупкость и в то же время сила.

— Труппа у вас дружная?

— Театр родился в ГИТИСе из курса Мастерской Фоменко. Нас было десять актеров и примкнувшие к ним режиссеры. Эту компанию мы называем «старики» или «основоположники». Мы совершенно разные. Но по духу, по пониманию того, про что Театр, мы живем в одном направлении. Со временем труппа стала пополняться, удерживать такое количество людей в одной системе координат становилось все труднее. Это неизбежно. Фоменко строил театр на любви. Как сохранять ее между людьми, что делать, чтобы она не превращалась в привычку? Любовь — это колоссальный труд, в основном даже незаметный. Надо жить дальше, даже если авторский театр ушел вместе с его автором. В театре сейчас иная атмосфера, не всегда мне близкая и понятная. Но в целом это меня не пугает.

— В педагогической деятельности вы нашли себя?

— Поначалу, четыре года назад, было страшно. Что я им скажу, куда поведу, как смогу передать то, что знаю и люблю? Но потом бояться просто стало некогда, столько было всего — этюды, тренинги, отрывки… Интересная профессия, но требует трезвости взгляда — есть опасность подсесть на чувство упоения властью и влияния на молодые умы.

— Среди ваших всевозможных театральных гастролей вы всегда выделяли Францию, даже называли ее вторым домом…

— Любовь к Франции мне привили еще в школе. Поэзия, музыка, шансонье, культура Франции, ее история — все это навсегда в крови. Я могла провести экскурсию по Парижу, никогда в действительности его не видев. Конечно, когда я попала во Францию в первый раз, а это случилось уже в институте, у меня было ощущение реального воплощения всего того, что я знала в теории, и это был восторг и радость узнавания. Именно французский язык, кстати, изучают в театральных вузах.

— Вы могли бы жить на Западе?

— Вполне. Уверена, что прижилась бы везде. Важно лишь знать язык. Я — заложник своей профессии. А она требует владения словом, а значит, языком той страны, где ты собираешься жить и работать. Балет, музыка, живопись, архитектура и даже наука находятся вне слов, поэтому, наверное, эти сферы деятельности легче переступают через любые границы.

— Начиная еще со студенческих времен и дальше, вы переиграли какое-­то невероятное количество старух. Не исключаю, что теперь вы уже не боитесь старости…

— Это какое-­то нестандартное видение. Вы считаете, можно благодаря погружению в соответствующую роль нарастить себе некую защиту? Не знаю. У меня были разные роли. В девятнадцать я играла Меропу Мурзавецкую, «девицу лет шестидесяти пяти», в сорок — тринадцатилетнюю царевну Зою в Гумилевской «Отравленной тунике». Для меня перевоплощение — это скорее ход от внутреннего к внешнему; чем разнообразнее, дальше роли друг от друга, тем интереснее. Театр может все. Если я, дожив, скажем, до семидесяти лет, сыграю ребенка, это будет замечательно. (Смеется.)

— Женщина далеко не всегда бывает довольна своим отражением в зеркале, даже если истязает себя в фитнес-­зале…

— Моя героиня Изабелла из спектакля «Самое важное» замечает, глядя в воображаемое зеркало: «Старость не прячется, как раньше. Обнаглела. Входит в меня, будто в свой дом…» Женщина хочет нравиться в любом возрасте, хочет выглядеть молодо, свежо. По-­моему, хорошее определение — ухоженность. Конечно, в наши дни мы научились задерживать бег времени, пытаемся сохранить себя в форме, диеты, спорт, что-­то все делают с лицом, даже мужчины.

— Какую спортивную нагрузку вы выбрали для себя?

— Я выбрала для себя спортивный сон. Могу спать часов по четырнадцать. (Смеется.) А если серьезно, стараюсь больше ходить, делаю силовые упражнения, плаваю, люблю ездить на велосипеде. Тело — мой инструмент, и за ним требуется присмотр.

— Раньше на досуге вы читали о звездах, увлекались астрономией, космосом…

— Да, одним из желаний в детстве было стать астрономом. У меня есть карты звездного неба, приложения в телефоне, благодаря которым можно посмотреть, что у тебя за созвездия над головой. А недавно мне случилось побывать в солнечной обсерватории на Байкале. В телескоп можно было смотреть на Солнце. Маленький алый шар, даже протуберанцы были видны! Это был просто восторг! А что касается увлечений, то иногда, для настроения, рисую маслом, расписываю посуду или крашу мебель. Но во всем этом я полный дилетант. Вот недавно взялась за вышивание бисером, посмотрим, что выйдет. (Смеется.)

— Знаете, в вас столько молодой энергии, задора какого-­то нерастраченного… На сколько лет вы себя ощущаете?

— Мне кажется, большинство людей ощущают себя моложе своего возраста. И я не исключение. Но при этом реальный возраст не отменить, с течением времени, несомненно, множатся разочарования, уже трудно удивляться чему-­то, хотя я всегда на это настроена, по-­прежнему открыта миру, готова принимать и отдавать. Актер по-­другому и не может существовать.

— Что для вас является самым мощным ресурсом? Может быть, это отдых, посиделки с друзьями?

— Главный ресурс для меня — это храм. Там можно найти ответы на все вопросы. По таким координатам я и стараюсь жить.