Артем Волобуев попал в актеры извилистым путем и вопреки желанию родителей. Хотя с детства мечтал играть на сцене МХТ. Так и произошло. Мало того, именно здесь он и встретил свою будущую жену, хотя она занимается совсем другой профессией. Сейчас их дочери уже два года. Об этом и многом другом — в интервью журнала «Атмосфера».

— Артем, вы служите в МХТ, у вас одна премьера за другой, а вот в кино есть прекраснейшие работы, но нет главных ролей…

— Вы сейчас ударили в самую болевую точку. После того как закончился карантин, я еще не прекращал репетировать. Вышли «Ювенильное море» и «Заговор чувств», и сейчас вот «Окопы Сталинграда», а в июне начнем репетировать «Враки, Мюнхгаузен» с Константином Хабенским в главной роли, где я тоже участвую. При этом у меня еще шестнадцать-семнадцать спектаклей в месяц. С таким графиком сниматься, по крайней мере в большой роли, совершенно невозможно. В течение этого времени я иногда выкраивал для съемок по полдня до репетиции или после. С выходом второго сезона «Оптимистов» стало приходить столько предложений, потому что и роль заметная, и сериал хороший, что мой агент просто рвет волосы на голове, просит выделить хоть немного времени на пробы. А я показываю свой график и развожу руками. Надеюсь, что после «Мюнхгаузена» мне дадут небольшую паузу.

— Но у вас есть удовлетворение от того, что в новых спектаклях создано именно вами?

— С «Ювенильным морем» произошла интересная история, я играю секретаря райкома — большого человека и по совместительству главного злодея. И эта ролька сразу мне показалась простой и, в общем-то, проходной, но многие посмотревшие спектакль — среди них были и критики — говорят: «Как вы попали в роль товарища Упоева! Как точно его играете!». На зрителя роль почему-то действует магнетически. Мне же кажется, что я там просто хожу и говорю текст. Вот такое противоречие (смеется), но это приятно. А в «Заговоре чувств» я играю человека с душевной болью, то есть это полноценная драматическая роль, что, пожалуй, у меня впервые. Мой герой, человек XIX века, борется со своим братом, изобретающим колбасу (для него — она самое главное в жизни), за сохранение чувств: любви, ревности, храбрости и даже жестокости. И мне говорят, что таким меня еще не видели, и это очень дорого. Кстати, там я прямо трачу силы (смеется), чтобы сыграть, — а я люблю такие роли.

— Кстати, и сейчас, после очередной репетиции, вы удивительно бодры. Видимо, хорошие премьеры и приятные слова делают свое дело…

— Может быть. А с другой стороны, если белка в колесе остановится, то ее выкинет. Поэтому надо бежать и делать вид, что ты бодр и весел. (Смеется.) У меня сверхспособности: при таком количестве работы поправляюсь. (Хохочет.)

— Жена активно подслащивает жизнь пирожками и тортиками?

— Нет, почему? Я сам это очень люблю. Когда приходишь домой после спектакля и знаешь, что утром в одиннадцать опять репетиция и ты не можешь посидеть в баре с парнями и выпить чего-нибудь вкусного, но тебя ждет бургер или вкуснейшая паста, как от такого отказаться?! Это же приносит столько удовольствия! Съел и немножко расслабился, отключил мозги. А утром снова поехал в театр. Но был пост, так что мне прекрасно, в это время я всегда сбрасываю вес.

— Значит, на пост силы воли хватает?

— Сила воли есть, просто я не умею ничего делать порционно, символически. И либо я ем, и много, либо не ем практически: один раз в день гречку и пью воду. Так же вот я курил, а потом однажды решил, что перестану. И никаких проблем в моей жизни не случилось, просто бросил и больше к этому не возвращался.

— То есть вам надо, чтобы приперло?

— Да, и не только в таких вопросах. Я умею долго терпеть, а потом взрываюсь и могу наломать дров. Когда родители засунули меня в музыкальную школу, я хотел чуть ли не жизнь покончить самоубийством, чтобы только музыкой не заниматься. Хотя у меня неплохо получалось, но это отнимало очень много времени, а я хотел гулять. В общем, лет в двенадцать я съел целую пачку фестала. Но он только прочистил желудок. (Смеется.)

— Ваши родители барды, они могли вам предложить учиться по классу гитары, а не на фортепиано. Тут и внимание девочек, и зависть парней…

— Родители отвели меня в музыкальную школу и сказали, что надо определиться с инструментом: «Гитара, баян, скрипка, аккордеон и фортепиано». И «фортепиано» прозвучало как что-­то космическое. Я ответил, что хочу играть на нем. Через пару дней прихожу домой и вижу пианино. Спрашиваю: «А чего пианино стоит?» А мне говорят: «Так это же фортепиано». Я так расстроился, что выбрал такой банальный инструмент. В общем, с музыкальной школой у меня не задалось с первого дня.

— Тем не менее вы ее окончили. На родителей шантаж таблетками не подействовал?

— Тогда я как-­то не решился настоять на своем. И когда бунт снова мог достигнуть предела (это было в шестом классе музыкальной школы), родители просто перестали со мной говорить на эту тему. А для меня молчание — самое страшное, и я сказал: «Да закончу я для вас эту школу». Принес им корочку и пообещал, что к пианино больше не подойду. И действительно лет пять-­шесть не играл, а потом оказалось, что уже ничего и не помню. Хотя когда показал жене свой экзамен по музыке — а Даша пианистка, клавесинистка с консерваторским образованием, — она сказала, что все неплохо. Смотрю на себя в записи, где исполняю Баха, Рахманинова, Гайдна, и с удивлением думаю: «Это я?!» Но теперь могу только две ноты взять. (Смеется.) Иногда бунт был тихий. Так, придя в физико-­математический класс, опять же по настоянию родителей, я обнаружил, что там двадцать четыре мальчика и три девочки, и сразу понял, что это совершенно не та среда, в которой мне хотелось бы находиться. (Смеется.) Я самостоятельно бросил этот класс и перешел в гуманитарный, о чем родители только спустя время узнали. Я еще и свои дивиденды поимел. На контрольной работе минут за пятнадцать решал оба варианта, сдавал все и гордо шел гулять. Учитель и одноклассники были в шоке.

— А дальше опять пошло по накатанной дорожке, то есть снова проявили мягкость и поступили в институт, который родители посоветовали, а потом раз — и крутой поворот?

— Да, все из серии «хотите, чтоб было так? хорошо! но потом я сделаю по-­своему». (Улыбается.) Родители уговорили поступить в политехнический институт, но я сбежал оттуда после четырех лет обучения, потому что уже не мог это вынести. Я с восьмого класса хотел быть артистом, но родители говорили, что надо заниматься нормальным делом. И когда я ушел из политеха, они расстроились, что сын катится по наклонной плоскости, не выйдет из него человека. Причем я уже поступил в Саратове в театральный институт, но для них это ничего не значило. И только после того, как через год они приехали на экзамен, а у меня уже пошли оценки «отлично», начали смиряться с этим. А когда я получил красный диплом, сказали, что я их убедил.

— Родители никогда не жалели, что музыка в их жизни шла только параллельно профессии?

— Нет, потому что строительство и инженерия их кормили и кормят до сих пор, а музыка для них отдушина, увлечение. Правда, сейчас, когда они вышли на пенсию, это стало их основным делом. А недавно папа мне признался, что после школы хотел поступить в Школу-­студию МХАТ, но его точно так же отговорила мама. В итоге он стал строителем, встретил мою маму. В общем, жизнь удалась. (Смеется.)

— Вы много снимались в фильмах о шестидесятых–восьмидесятых годах, и это как раз время расцвета бардовского движения. Родители рассказывали вам об этом?

— Да, то время — это стихи и песни людей, чьи портреты висели у нас дома, и не только. Юлий Ким, Городницкий с Берковским каждый год ездили к нам; Никитины, Митяев, трио — братья Мищуки, Вадим и Валерий, и Леонид Сергеев, — все они сидели на нашей кухне в старой квартире и расписывались там прямо на стене. Многие со мной, маленьким, в футбол играли. Я потом эти песни под гитару пел. Но только с возрастом все больше и больше начинаю понимать их. Просто сначала я всех этих людей воспринимал как гостей родителей, а уже потом стал восхищаться их творчеством.

— Вам нравился ваш родной город Волгоград или вы изначально хотели уехать оттуда?

— Не могу сказать, что город меня душил, там много прелестей: бахчевое лето с отличными арбузами, которые продавали с машин, а разбитые отдавали нам, пацанам. И Волга — это прекрасно! Сейчас я уже понимаю, что город замерший и в плане культуры там ничего не происходит. А в тот момент мне ничего подобного не казалось. И наш город очень патриотичный, все знают, кто с кем воевал, в каких годах и кто победил. Я не убегал из Волгограда, я оставил город в двадцать лет, просто поехав за профессией, а родители и бабушки-­дедушки и сейчас там. Летом мы обязательно наведываемся к ним, они тоже приезжают в Москву, часто здесь бардовские фестивали проводят.

— Почему вы не поехали сразу поступать в Москву или Питер? Ведь возможностей в плане профессии больше.

— На столицы просто денег не было, мы переживали трудный период. А Саратов рядом, к тому же я узнал, что там набирает курс большой мастер Александр Григорьевич Галко (недавно он, к сожалению, умер). Сейчас я что-­то рассказываю отцу о моей жизни в Саратове, и он втихаря плачет. У родителей не было возможности мне помогать, стипендия была небольшой. Но это научило меня вести свой бюджет, а потом семейный. Отношение к деньгам стало другим. Мы с ребятами с курса подрабатывали в клубах, вели праздники и даже раскрепощали народ. Дискотека начиналась в восемь вечера — все стоят, никто не танцует. И вот тогда мы впятером выходили на танцпол, и к нам подтягивались другие. Получали мы по пятьдесят руб­лей за вечер, уходили довольные в одиннадцать. Этого хватало на банку колы и шаурму. И жизнь казалась прекрасной. (Смеется.)

— А как же ухаживания за девушками?

— Творческим людям в этом плане гораздо легче. Пошел осенью, листочки собрал в букетик, свечечку зажег и стихотворение Пастернака прочитал… (Смеется.) Романтика. Знаки внимания необязательно должны быть материализованными.

— Как сейчас с деньгами общаетесь?

— В меня с детства вбили: «По приходу и расход». Поэтому, как только появляются деньги, они тут же тратятся на жену, родителей, дочь — копить я совершенно не умею. Но если денег нет, довольствуюсь малым. Я вместе с родителями и в туристические походы ходил, поэтому знаю, что кашу можно сварить и из топора. (Смеется.)

— После Саратова вы поняли, что вам мало этого образования, чтобы стать хорошим актером?

— Мне даже родители говорили: «Если уж быть актером, то в Москве или в Питере». Но после окончания Саратовского училища я поехал в Ростов-­на-­Дону, причем «прицепом», потому что несколько ребят туда отправились. Год там поработал, а весной пришел к директору с увольнением, хотя уже сыграл Алешу Карамазова. И он мне сказал: «Ты с ума сошел?! Я же тебе главные роли даю. Куда ты едешь?»; а я ответил, что буду поступать в Школу-­студию МХАТ. Он удивился: мол, надо сначала поступить, а уже потом увольняться, но я отказался наотрез, хотел «сжечь мосты». Это был, кстати, уже второй заход, я поступил на курс к Игорю Яковлевичу Золотовицкому.

В первый же заход у меня совпал день конкурса и первый съемочный день у Рогожкина. Для меня дебют в кино и у такого режиссера был огромным событием, я стоял перед выбором. Решил сниматься и стать звездой. (Смеется.)

— Потом все шло довольно гладко. Вы были так поглощены профессией, что женились лишь в тридцать пять лет. Или просто не хотели до этого?

— Я так долго был один, что, честно говоря, уже начал подумывать, что не нуждаюсь ни в ком. Мне было комфортно, я не чувствовал одиночества. Заканчивал репетировать, садился в машину, приезжал домой, что-­то делал, отсыпался, утром снова ехал на репетицию. Общения хватает на работе, а в принципе я могу спокойно молчать часов по десять. В общем, меня это начало затягивать; и вдруг в тридцать пять лет мама мне задала вопрос: «Сынок, ты никак не женишься, может быть, тебе мальчики нравятся?» Я был поражен (смеется), понял, что со стороны это не очень хорошо выглядит, и стал думать: надо бы найти себе пару. А у нас в театре Марина Брусникина постоянно проводила поэтические и музыкальные вечера, и однажды заболела аккомпаниатор театрального оркестра, которую и заменила Даша. Я тенор, и мы всегда стоим рядом с фортепиано. И в общем, мы с ней разговорились. Оказалось, что она тоже из Волгограда. Интересно, что мы даже жили в соседних районах. Мало того, она была еще и знакома с моими родителями — они пели на фестивале, где она играла, но не знала, что я их сын. А моя сестра окончила журфак ВолГУ и брала у Даши интервью. Так что совпадений много. Этот концерт был 17 сентября 2015 года, и больше мы не расставались.

— Даша работает после рождения дочки?

— Да, Даша работает в Москонцерте, в ансамбле «Орфарион», и еще в барочном ансамбле The BaRockM Ensemble, плюс преподает в музыкальной школе и дает частные уроки. Рождение дочки не было препоной для продолжения обычной жизни. И я всем говорю, что дети — это не обуза, все можно решить. У нас быстро появилась няня, и ни я, ни она не остановились в работе. Единственное, Даша на год брала академический отпуск в аспирантуре при консерватории и вот сейчас закончила ее. Я думаю, что она счастливый человек, потому что с пяти лет путь в жизни ею был выбран. Это меня «виляло», а она двигалась к цели, так что я просто снимаю шляпу. И я ей очень завидую, потому что, какой бы разговор или спор ни зашел в любой компании, стоит начать играть Моцарта или Шопена, все сразу замолкают, потому что это безусловное искусство. Музыка помимо воли попадает прямо в сердце каждому.

— У вас с Дашей одинаковые взгляды на воспитание дочери?

— Пока воспитывать не надо, надо любить. И, наверное, мы тоже придерживаемся модели, когда детям, например в Израиле, разрешают все лет до семи, по-­моему. Я вообще за то, чтобы дети шумели в общественных местах, они бывают непослушными, и это нормально. Моя дочь громкая, но к двум годам я настолько к этому привык, что уже и не замечаю.

— Дома у вас поделены сферы влияния с женой: кто за что отвечает, за кем последнее слово?

— У нас классические взаимоотношения, чему я очень рад. Конечно, я глава семьи, и в важных вопросах решающее слово остается за мной, но наполнение — душа, креатив — это все за Дарьей. Тем более она действительно умеет придумывать всевозможные сюрпризы, приключения и создавать уют. А я должен все это обеспечить, что с удовольствием и делаю. И посуду я мою, очень это люблю. Приятно чувствовать, как льется водичка, думать о чем-­то, медитировать. Есть люди, которые просто любят трудиться, для них главное процесс, а есть те, которым очень важно видеть результат. Вот я такой. Поэтому мыть, убирать, что-­то ремонтировать, чинить мне очень нравится — сразу видно, что сделано. (Смеется.)

— Вы педант и аккуратист?

— С одной стороны, я человек порыва, но для этого меня надо уж слишком воодушевить и впечатлить. С другой — мне до сих пор нравится, когда вещи лежат на своих местах. Вот дочке почти два года, и я потихонечку привыкаю, что какая-­то деталька из Лего может валяться под ногой. А еще несколько лет назад это было бы неприемлемо. Но все равно мои программки лежат в одном месте, пьесы — в другом, договора со съемок — в третьем. Я люблю протянуть руку и взять то, что хочу.

— Знаю, что вы совсем не заморочены на одежде, что для артистов, даже мужского пола, большая редкость…

— Так случилось, что я этим переболел в детстве. Когда и у нас в Волгограде появились секонд-­хенды, то там за копейки можно было купить одежду невероятных цветов и моделей. И я приобретал ее килограммами, ходил прямо как петух и испытывал такой кайф! Потом мне все это надоело, и теперь покупаю просто удобные комфортные вещи. А вот у Даши есть свой стиль, и она умеет найти что-­то интересное, да еще со скидкой. (Смеется.) Я в этом не участвую. Правда, однажды, примерно через месяц после знакомства, я ей сказал: «А поехали купим тебе платье». Она опешила, потому что никто никогда в жизни ей не предлагал подобное. Мы купили элегантное платье, она его надевает по особым случаям. Это был единственный раз, когда я принял участие в ее гардеробе. А про себя я вдруг понял, что я не про стиль, не про образ, я больше про ТЕАТР. (Улыбается.)