За его плечами просто-таки потрясающий послужной список. Киану Ривз снимался более чем в пятидесяти полнометражных картинах, но мы, широкие зрители, знаем его прежде всего по нескольким фильмам. Один из них, легендарная «Матрица» в своем четвертом воплощении, выйдет на экраны совсем скоро. Ну а пока мы побеседовали с этим загадочным и молчаливым актером о его карьерных неудачах, личной жизни, отношении к Богу и, конечно, об образе вечно грустного Киану, в одиночестве поедающего вчерашний сэндвич.

— Киану, мы все с огромным нетерпением ждем премьеры четвертой «Матрицы». Конечно же, фанаты мечтают, что твой герой Нео воссоединится со своей возлюбленной Тринити…

— Ты же понимаешь, что я не могу пересказать тебе весь сюжет. (Улыбается.) Скажу лишь, что любовная линия однозначно будет, и она просто очаровательна.

— Мы окунемся в прошлое?

— Нет-­нет, это не приквел! Новая «Матрица» на то и новая: никаких взглядов назад. Нео растет, да и я, как ты можешь заметить, не молодею. (Улыбается.)

— Но ты же знаешь, что в среде твоих поклонников существует миф, будто ты вампир, верно?

— Это все потому, что я когда-­то играл в фильме о Дракуле?

— Потому что ты отлично выглядишь! А еще из-­за того, что ты почти не появляешься на светских мероприятиях. Даже не «почти», а вообще не появляешься.

— О, да. Я живу скучной, тихой жизнью. Но кровь не пью, честно! (Улыбается.)

— В актерской среде ты известен как эдакий бессребреник. Долго не покупал собственный дом, нет личного авто, с легкостью отдаешь свои гонорары коллегам…

— Все не так, как кажется! Это не позиция, не рисовка. С гонорарами вообще смешно вышло… Когда меня позвали в картину «Адвокат дьявола», речь шла о том, чтобы пригласить и Аль Пачино. Но проект был не очень раскрученный, и бюджетов не хватало. Я предложил урезать часть, причитающуюся мне, чтобы пригласить легендарного актера к нам на съемки. А кто бы сделал по-­другому? Это же Аль Пачино. В итоге критики очень ругали мою работу и говорили, что картину вытянул исключительно маэстро. Так что я, считай, заплатил, чтобы мой провал не был так очевиден. И сделал бы так еще раз.

— Ну уж «провал»! Этот фильм входит в копилку твоих самых значимых работ… Скажем прямо, были у тебя фильмы и менее успешные. Как ты вообще переживаешь неудачи, профессиональные спады?

— Ох! Я отношусь к ним трепетно, с тревогой, с сомнениями. Я вообще вечно во всем сомневающийся и мечущийся, наверное, так. Но при этом неудачи — как это говорят? — делают меня сильнее. Я ни разу не бросал съемки, снимался на вторых ролях, в независимых проектах, о которых никто и никогда не слышал. Провалы не выбивают меня из седла, они заставляют упрямо смотреть вперед, стискивать зубы, через слезы и уныние делать, делать, делать… Такой жестокий способ.

— Откуда в тебе такое упорство? Это результат воспитания или личный наработанный навык?

— Сколько я себя помню, я всегда был таким. Сжать зубы, стиснуть кулаки и молча идти, куда нужно. Первый удар судьбы я получил, когда не смог продолжать свою хоккейную карьеру. О, да! Я был когда-­то славным хоккеистом, но из-­за травмы дорога в большой спорт оказалась для меня закрыта. Мечта выступить на Олимпиаде стала недостижимой. Что я сделал? Понял, что без какого-либо образования быть мне нищим, пошел в бесплатную школу, начал подрабатывать актером, снимаясь в рекламных роликах. Продолжать движение было невыносимо больно, ведь я был очень стеснительным мальчишкой и только на льду чувствовал себя свободно и спокойно. В классе же меня постоянно дразнили, ведь я немного заикался, из-­за дислексии не мог нормально читать и писать. В итоге школу я все равно бросил — точнее, меня выгнали из-­за излишней непокорности. Но на тот момент я уже примерно понимал, как мне быть.

— Твои родители тебя поддержали?

— Отец оставил нас с мамой, когда мне было три, кажется. Меня воспитывали бабушка и дедушка, мама тоже, но гораздо меньше, чем ее родители. С папой мы так и не общаемся, но, наверное, он видел меня на экранах. (Улыбается.) Мама меня всегда очень поддерживала. Мы были друг для друга такими якорями, маячками во тьме. Когда ей было сложно, я знаю, что я своим существованием помогал ей справиться с надвинувшейся тоской. Когда бывало нелегко мне, она всегда оказывалась рядом. Нет более приятного спутника для красных дорожек, чем мама! Мне так некомфортно и неуютно выходить в свет, я будто снова превращаюсь в застенчивого молчаливого подростка, и родное плечо, ее рука, которая сжимает мою руку, — вот то, что вытаскивает меня из любой напасти.

— Ты задумывался, кто бы мог встать на место твоей мамы рядом с тобой?

— Как я понимаю, ты про спутницу? Это больная для меня тема. Сейчас, спустя десятилетие, я могу говорить об этом прямо. После гибели Дженнифер (невеста Киану. — Прим. авт.) я долгое время был в прострации. Мы с ней потеряли нашего ребенка, а затем я остался совсем один. В тот момент мама сделала все, чтобы я сумел подняться и идти дальше. Она верит, что ее сын заслуживает счастья. (Улыбается.)

— А ты веришь в это?

— Сегодня уже ни для кого не секрет, что я влюблен, что у меня начались отношения. Знаешь, я благодарен сам себе за то, что нашел время отгоревать, не стал гнать лошадей и пускаться в сомнительные романы, что долго был наедине с собой. Больше я не несу на плечах груз печали, обиды или горя, во мне остались только тихие, светлые воспоминания об ушедших любимых людях. Я будто знал, что нужно дать себе столько времени, сколько возможно, затаиться, прожить. Я будто поставил свою жизнь (не профессиональную, конечно) на паузу, погрузился в режим радиомолчания… В то время мне казалось, что моей, как говорится, второй половинки просто не существует. Была же одна, а теперь нет. Но постепенно я начал поднимать голову. И знаешь, одиночество не стало для меня чем-­то разрушительным, скорее наоборот.

— Тебе потребовалось действительно немало времени, чтобы все это пережить. Тот самый мем «грустный Киану», снимок, на котором ты одиноко сидишь на лавочке в парке, поедая сэндвич, облетел весь мир. А ведь это было спустя десять лет после той самой трагедии!

— Да, все верно. Правда, именно та фотка получилась слишком уж грустной. А на самом деле в ней нет ничего такого. Просто мужчина ест свой обед. (Улыбается.) Меня в тот момент очень поддержали мои поклонники, которых оказалось ой как много! Понимаешь, я действительно очень замкнут, часто не замечаю, что происходит вокруг, общаюсь с животными больше, чем с людьми. И когда внезапно выныриваю из своей вселенной в реальность, а тут столько добрых, открытых, искренних людей, которые меня поддерживают, — это… это дает надежду и силы жить.

— Я знаю, что твои фанаты даже устроили ежегодный «День поднятия настроения Киану» — и все это по мотивам того самого снимка!

— Да, я же говорю, они волшебные! Я помню, как представлял выход одной компьютерной игры на сцене, для трейлера которой я снимался, и вот из толпы совершенно незнакомый мужчина начал кричать, какой я сногсшибательный! Знаете, это может показаться актом самолюбования, но, черт возьми, это так приятно!

— Слушай, давай вернемся к вопросу о личной жизни. Я знаю, что ты очень неохотно говоришь на эти темы, но раз уж ты сам заявил, что влюблен…

— Я просто не знаю, что сказать. У нас все хорошо, Александра (Александра Грант, избранница Ривза. — Прим. авт.) знакома с моей мамой, она гоняет со мной на мотоциклах, смешит меня, заряжает энергией. Все отлично. (Улыбается.)

— Тебе уже пятьдесят шесть лет. Готов ли ты вернуться к вопросу о детях?

— Думаю, да. Но во всем важно согласие. Александра — человек творческий, и потому сейчас для нее очень важна самореализация. А я не собираюсь на нее давить.

— Знаю, что и ты очень творческая натура. Помимо того, что ты успешен как актер, ты еще и музыкант отличный.

— «Отличный» — сильно сказано. Я просто бас-­гитарист. Играл одно время в группе, но она распалась, и я начал играть просто для себя.

— Что еще ты делаешь для себя?

— Люблю приезжать в отель, в котором когда-­то долгое время жил. И просто быть там. Плавать в бассейне, например, сидеть и смотреть вдаль.

— А почему ты так долго не покупал собственный дом? Легенды о том, что Киану Ривз живет в почти что заброшенном отеле, до сих пор будоражат твоих почитателей.

— Я даже не знаю. Мне было нормально и без него. Это такая ответственность, такая ноша — свой собственный дом. Кажется, что когда ты приобретаешь недвижимость, ты вроде как обязан осесть, стать благоразумным, стабильным, сразу завести детей или как минимум собак. Рыбок, на худой конец!

— Но сейчас-­то ты готов?

— Да, сейчас да. И даже не к рыбкам.

— Киану, скажи… Ты так много улыбаешься во время разговоров с журналистами, взять хотя бы нашу беседу. Но никогда не улыбаешься в камеру. Нет ни одной твоей фотосессии, где ты бы смеялся. Почему?

— Я просто стесняюсь. Боюсь показаться нелепым, смешным, неискренним. Не люблю фотосессии вообще и улыбаться фотографам в частности.

— Знаешь, тут недавно в прессе рассказывали, что ты целый автобус развлекал историями, травил байки… Вроде так стеснительные люди не делают.

— Там вышло немного иначе. Я летел на самолете, он совершил экстренную посадку. Пассажиры начали паниковать, что не доберутся никуда вообще. Я просто организовал тех, кому надо было в ближайший аэропорт, и поехал вместе с ними. Ну и по пути мы разговорились. Болтали обо всем и ни о чем. Я рассказывал, что знаю об этой местности. Понимаешь, стеснительность — это не клеймо. Да, тебе сложно на раз-­два сходиться с людьми, но это сложно только тогда, когда люди от тебя чего-­то ждут. Когда же все искренне и просто, нет никакой недосказанности, нет нужды притворяться, стеснительность уходит. У меня, к слову, поэтому нет страниц в социальных сетях: мне кажется, там все напоказ, притворство и ложь.

— А мне казалось, что замкнутым людям легче общаться виртуально, нежели реально…

— Замкнутым людям легче общаться… со своим компьютером, который сможет обыграть тебя в шахматы! (Улыбается.) Нет лучше досуга, чем выпить чашку кофе и постараться обдурить искусственный интеллект. Вот, пожалуй, как я развлекаюсь, вот что я делаю для себя. Это к твоему вопросу выше. А! Вспомнил! Еще я пишу стихи. Довольно скверные стихи. Даже не проси, ничего не покажу.

— Это дополняет твой образ печального, мрачного, таинственного…

— Да и не образ это. Я и впрямь не самый жизнерадостный человек на земле. Но я просто реалист, скажем так. Какие-­то вещи меня очень впечатляют и вдохновляют, но чем старше я становлюсь, тем меньше их остается. Вот некоторое время назад я начал заниматься режиссурой. Меня так захватил этот процесс! Я будто заново родился. И сейчас, когда удается поработать на площадке не только исполнителем, но и создателем, я буквально загораюсь. Знаю-­знаю, по мне никак не скажешь, что я могу… м-­м-м… «загореться». Но иногда так случается. Вообще, я стал замечать, что умение удивляться во мне убивают большие города, скопление людей, которым постоянно что-­то от меня надо. Помню, я поймал себя на том, что чувствую себя словно зверь в клетке — это было в те дни, когда я постоянно жил в Лос-­Анджелесе. Так что сейчас я настроен переехать подальше от всего этого нездорового движения.

— Знаешь, про тебя любят говорить так: для каждого десятилетия существует свой Киану Ривз. В девяностые ты был романтическим героем из «На гребне волны», в двухтысячные, конечно же, стал спасителем человечества Нео из «Матрицы», в десятые превратился в мрачного Джона Уика. А каким мы увидим тебя в двадцатых? В конце концов, стартовало новое десятилетие.

— Мне кажется, роль, которая сформирует такого вот «Киану для поколения», еще впереди. В моей фильмографии совсем нет романтических комедий. Все любовные линии, которые я когда-либо отыгрывал, похожи на меня — мрачноватые, даже в чем-то трагичные. И сейчас мне кажется, что я готов посмотреть в сторону ромкомов. Хотя это будет, скорее всего, удивительно глупо. Пятидесятишестилетний мужик играет в любовь. Смех да и только!

— Каким ты видишь свое будущее?

— Давай окончательно сформируем, как ты говоришь, мой образ. (Улыбается.) Раньше на такие вопросы я отвечал однозначно: впереди всех нас ждет… смерть. Разве это не правда? Но теперь я не задумываюсь о будущем. Так много дел, событий, переживаний и чувств, которые надо бы осмыслить и прожить здесь и сейчас, что я просто не успеваю смотреть вперед. Но буду идти туда твердой походкой. Уж это я умею.