- Признайся, а ты думал, что спустя сорок лет фильм будет так же популярен не только среди твоих сверстников, но и среди сегодняшней молодежи?
- Уже сорок лет прошло, было время подумать. Мы же себе задавали вопрос, а почему такой успех, почему сорок лет фильм показывают? Больше того, если бы была какая-нибудь статистика, то «Приключения Электроника», наверное, по количеству показов стал бы абсолютным лидером. Много лет назад абсолютным лидером по количеству писем от зрителей стала картина «Семнадцать мгновений весны». Была какая-то цифра типа 250 тысяч. А вот «Электроник» благополучно перевалил за 700 тысяч писем, интернета еще не было. И мы задавались вопросом, почему? Мы мыслящие люди, мы пытались ответить себе. Наверное, потому что там поставлены абсолютно вечные вопросы, что самое главное, что значит быть человеком и как им стать? Там параллель в том, что и робот, и подросток пытаются стать человеком. Может, не самый удачный пример, но несколько лет назад сняли фильм «Нанолюбовь», про который главный продюсер канала сказал, что это парафраз «Электроника». Но Электроник задавался вопросом, как стать и что для этого нужно, а это знания, добро, дружба, защита близких. В «Нанолюбви» немного другой вопрос. Как переспать с профессором и через это стать человеком. До парафраза там далековато. Для меня, как для парня, сыгравшего Электроника, странно, когда я слышу от человека, что он не смотрел фильм. Хочется спросить: «А азбуку-то ты учил?» И такие вопросы задаю не я один. Если ты не смотрел этот фильм, значит, ты читать не умеешь! (Смеется.) Самонадеянно, но честно. А потом «виноваты» в этом, собственно, не мы. Великолепный писатель Евгений Серафимович Велтистов написал сценарий уже в 1976 году, а книжка «Электроник — мальчик из чемодана» была выпущена в 1972 году, а задумана была вообще в 1969-ом. Представляешь, насколько гениальным был дядька, который придумал это в начале 60-х. Электроник — не Адам для роботов, тем не менее один из первых. Но человекоподобный — он первый.
- Как вам с братом Юрием достались роли, ведь режиссер смотрел многих близнецов?
- Мы были 386 парой. А как попали? Наши родители в этом виноваты. (Смеется.) И виноваты не в том, что искали для нас какие-то кастинги и прочее, тогда и слова такого никто не знал, дело в том, что на коньки они нас поставили в четыре года, на велосипед посадили в три, на мотоцикл я сел в тайне от родителей в 9 лет уже. В хоккей мы стали играть с пяти лет. В музыкальную школу они нас отдали в шесть лет. А баскетбол, бокс начались фактически с первого класса. В музыкальной школе Юра учился по классу гитары, я — на саксофоне и кларнете. А школы были немного другие. История музыки, сольфеджио, хор, оркестр были общие. И когда никого из многогранных ребят не смогли найти, помощники режиссера начали звонить по школам, узнавать, есть ли у них близнецы 12—13 лет. Нас вызвал с репетиции завуч. Мы от этого ничего хорошего не ждали. Но она нам вручила бумажку, в которой говорилось, что мы приглашены на собеседование. И когда приехали, нас стали спрашивать, а умеем ли мы кататься на велосипеде, на коньках, играем ли в хоккей, получится ли управлять мопедом, играть на гитаре, петь. На все получили положительный ответ. Рыбников должен был писать музыку к фильму. Мы ездили даже к нему на прослушивание. Голоса у нас были хорошие, честно говоря, но он решил, что они чуть дворовые. Потому что мы во дворе под бутылочку портвейна под гитарку пели.
- Раз о голосах заговорили, почему вас озвучивали женщины, а исполняли песни профессиональные певицы?
- Я считаю, что певицы исполнили стократно лучше, какого бы музыкального образования у нас ни было. Это же была Одесская киностудия. А наши корни с Украины. И мы, честно говоря, очень быстро хапнули одесский акцент, совершенно незабываемый. Вот мальчик, сыгравший Гусева — Гуся, он сам себя озвучивал. Помнишь его украинский акцент? А представляешь, Электроник такое бы выдавал? (Смеется.) А потом, когда вернулись после съемок, как говорил Сыроежкин, у нас началась мутация. Мало того, что появился акцент, еще и голос начал ломаться. И совершенно замечательно, что режиссер Константин Бромберг принял решение, чтобы не мы озвучивали. Во-первых, был бы одесский акцент, а во-вторых, там очень-очень профессионально озвучили. И никакого намека на обиду с нашей стороны не было. Они украсили своими голосами фильм. Актерская работа — это одно. А вот озвучка — это две большие разницы. Если мне нравится слова: «Камера! Мотор! Поехали!», то озвучка, чисто профессионально, не доставляет той радости. А тогда — тем более.
- Вы на одной площадке играли с легендарными актерами: Караченцовым, Гринько, Басовым, Весником, Никищихиной. Как они относились к вам, к детям?
- Да, это были суперзвезды. Если смотреть титры, то одна фамилия ярче другой по тем временам. Самое главное, что они к нам относились как к коллегам, а не как к детишкам, которые играют в песочнице на съемочной площадке. Это была работа, а мы — их коллеги. Снимали же на пленку, а не на цифру, понятное дело, что мы репетировали больше и по тексту, и по мизансцене, по свету, операторски. Это сейчас приходишь, тебе текст дают и говорят: «Поехали!» А тогда актерски запороть дубль — это было чуть ли не до слез. Я помню один дубль, который запорол, но и то, потому что Басов исполнял на репетиции одно, а после фразы «камера-мотор» он начинал импровизировать. Скажем, эта знаменитая встреча в аэропорту, когда он начинал насвистывать, менять мимику — это экспромт. Электроник же не улыбается, а съемочная группа просто лежала от смеха. Я давился, давился, в общем, не выдержал, рассмеялся. Так и запорол. Тот же Николай Петрович Караченцев при первой нашей встрече сказал: «Привет, друзья!» А уже при следующей нашей встрече: «Привет, коллеги!» При первых его словах наши плечи уже расправились, а когда прозвучало «привет, коллеги», тут и говорить нечего, высший пилотаж. Точно так же вел себя и Владимир Павлович Басов. А Вячеслав Семенович Спесивцев из Московского молодежного театра как-то сказал: «Вовка, может быть рольку тебе?» Я ответил, что я все же киношный актер. На что он ответил: «Да что ты говоришь?! У тебя за тот год съемок каждый день был такой мастер-класс с такими режиссерами и актерами, что нечего и говорить». Нам повезло с постановочной группой, вся съемочная группа была замечательной. Одесская киностудия на тот момент была на таком подъеме, просто фабрика грез — «Мосфильм» отдыхал. Только сняли «Место встречи изменить нельзя». Кстати, все детские голоса в фильме — наши. Это был первый опыт озвучки. Съемочная группа только закончила снимать «Д’Артаньяна и трех мушкетеров»: гримеры, ассистенты и другие только отработали на этой картине. Параллельно снимался «Цыган». Одесская киностудия бурлила. У нас были самые большие и красивые павильоны. Мы на работу ездили каждый день как на праздник. Это был шикарный мастер-класс. И конечно, нам, как коллегам, могли что-то подсказать по настроению, по акценту, и это делал не только режиссер. Хотя, слава Богу, для нас до сих пор режиссер царь и Бог на площадке. Ведь с Константином Леонидовичем Бромбергом особенно было не поспорить.
- И что, никогда не спорил?
- Я помню, попробовал один раз после прогона текста. Я сказал тогда Бромбергу: «Поверьте мне, что как 12-летний мальчик я не могу так сказать, как у вас написано. Это бред». «А как ты скажешь?» — поинтересовался он. Я и сказал. Вот так разок проканало, извини за сленг. (Смеется.) А так он всегда общался достаточно жестко, в хорошем смысле. Сравнивая то время и сегодняшнее с этими сериалами, елки-палки, продюсер сидит, по рации чморит режиссеров, вся съемочная группа слышит это. Ужас. А потом у меня, к счастью, опыт, работы у Никиты Михалкова, я трудился у него много лет. Начинал практически с ассистента. Весь этот волшебный кинопроцесс я видел с разных сторон. И как сотрудник, и как директор, и как ассистент, и как участник съемочной группы. И все это мне безумно нравилось.
- Был такой момент, когда вы с Юрой поняли, что проснулись знаменитыми?
- Честно говоря, вот это слово «знаменитые» я бы заменил на узнаваемые. Потому что все-таки популярность, она приходит со временем. Это не синонимы. А осознание пришло сразу. Премьера была на Одесской киностудии в марте, 6 апреля в Доме Литераторов прошел закрытый показ. Фильм, он как песенка, на ухо должен лечь и на глаз. А потом я себе не нравился очень долго. Это сейчас многие актрисы грешат, дубль отсняли, а уже бегут смотреть в плей-беке, что она там наделала. А нам вообще было запрещено подходить к монтажной ближе, чем на сто метров. Категорически.
- А почему?
- Логика понятна, возникли бы пожелания, что это надо переснять, это мне не нравится. У меня всегда были актерские претензии к себе. Тут не так повернулся, тут не так сказал, тут мимику надо поменять. Зато у брата претензий не было.
- То есть у Юрия самоедства не было?
- Это не самоедство — учитывая тот мастер-класс, а он длился восемь месяцев каждый день. Все было серьезно. Пусть ездили на работу как на праздник, но отношение было серьезное. Я всегда достаточно критически к себе отношусь, не занимаюсь самолюбованием. Хотя, не зная себе цену, обязательно продешевишь. (Смеется.) Так вот, получилось, что 2 мая на праздники в 13:05 1980 года состоялась премьера по Первому каналу, а тогда было всего четыре канала. Получается прайм-тайм, правда, тогда и слов-то таких мы не знали. Показали две первые серии, я спустился во двор, мимо шел мужик. Подошел, стрельнул закурить и говорит: «О, я только что видел тебя по телевизору!» И, собственно говоря, с этого началось.
- А как в школе к этому отнеслись?
- У нас школа была достаточно маленькая, 600 человек учеников всего, у нас были только А и Б. Мы вернулись со съемок в конце октября, а фильм вышел только в мае. В наших отношениях с одноклассниками ничего не поменялось. Мы с братом никогда не знали, что такое звездная болезнь. На каком основании? Может быть, первоклашки и бегали с криками: «Смотрите, Электроники!» Просто все знали, кто мы. Нам сначала нужно было отращивать волосы. Даже бумагу прислали из Госкино на имя директора школы, чтобы он разрешил это сделать. Когда мы вернулись, нам тоже запретили стричься. А вдруг досъемки. Поэтому мы выделялись. Тем более, мы же крашенные вернулись. Поэтому мы в школе пальцы не гнули. А если ты пальцы не гнешь, спустили на тормозах, что ли, не обращали внимания. Не делали из этого культа. Правда, весь подъезд был расписан. Но по-разному расписан. На одной стене написано: «Я тебя люблю!», а на другой — «Ты козел!» Даже лицо бить приезжали. Хотя зря. (Смеется.) Кончалось это все плохо для них.
- А поподробнее?
- Мы поехали как-то в пионерский лагерь в Евпаторию. Фактически в то же лето 1980 года. Как раз Олимпиада, наши родители и отправили нас. И в один прекрасный момент в местной газете вышла заметочка, что мы отдыхаем в таком-то лагере. И после этого пришли нас бить с цепями, ремнями, колами. Человек пятьдесят. А мы были в первом отряде. Жили с музыкантами, с вожатыми и преподавателями. А пришли, потому что дебилы. Какие-то их девчонки были в нас влюблены. Короче, подростковая ерунда. Они только подошли к воротам лагеря, а уже через десять минут со стороны лагеря стояло человек 200.
- А родители как отнеслись к вашей популярной узнаваемости. Ваш папа же был секретарем ЦК ВЛКСМ, человеком серьезным?
- На тот момент он уже не был секретарем ЦК ВЛКСМ. Хотя тоже был достаточно большим руководителем на уровне заместителя министра Комитета по… Мы, когда вернулись со съемок, надо сказать, вернулись слегка повзрослевшими, мягко говоря. Одесса, каждый день работа, чужой город, море, солнце, хорошая зарплата, а мы не паиньки. Мы могли себе позволить снять самых красивых проституток, повести их в хороший и самый дорогой ресторан, и это в 13 лет. Потом снять номер в самом дорогом отеле. Так что мы вернулись повзрослевшими. (Смеется.) Юру даже забирали в милицию. (Смеется.) Но не об этом. Дело в том, что мы выросли среди настоящих звезд. С нами даже не надо было проводить педагогические беседы. Отец очень дружил с Юрием Алексеевичем Гагариным, с Кобзоном, с Пьехой, с Мирошниченко. В нашем доме кого только не было: и первый отряд космонавтов, и все вышеперечисленные. И они именно дружили. И мы сейчас продолжаем дружить. Например, живем на седьмом этаже, а прямо под нами, мы и квартиры вместе получали, Александра Николаевна Пахмутова и Николай Николаевич Добронравов. И для нас она не Александра Николаевна, а тетя Аля. Наша бабушка еще дружила с ее мамой. Я помню, как под роялем в пятилетнем возрасте лазили у тети Али. (Смеется.) Хотя нашлись два близнеца, они пробовались с нами и были в финале, а потом в одном интервью один из них сказал, что у Торсуевых отец был шишкой, поэтому их и взяли, я тогда не обратил внимания. Так вот, отец вообще был против нашего участия, честно говоря. Но после того, как он прочитал сценарий, а он ему понравился, только после этого сказал: «Ну ладно!» А так он был категорически против. Я далек от мысли, что Бромбергу можно было сказать, что эти дети «блатные», поэтому будешь их снимать. Это не тот режиссер. Конечно, у отца были возможности. Но просто нам повезло.
- Известно, что Юру назвали в честь космонавта, друга отца, Юрия Гагарина…
- Да.
- А вас, Володя, в честь кого назвали, вы ведь родились 22 апреля, как и вождь всего мирового пролетариата?
- Нашего папу звали Юрий Владимирович. И мне иногда задают этот вопрос. Несмотря на то, что родился я 22 апреля, как и Ленин, прошел все стадии: был октябренком, командиром звездочки, с пятого класса стал председателем совета отряда, в 8—10 классах я был комсоргом класса, членом комитета комсомола школы, членом райкома комсомола, но я вам скажу честно, отнюдь не по идеологическим соображениям. Просто, давай откровенно, по тем временам совершенно точно я понимал, я видел, когда папа был руководителем, чтобы иметь все эти блага: ездить за границу, передвигаться по Москве на черной Волге, иметь спецпаек и прочее, покупать книжки, которые ты хочешь, иметь абонементы в кинотеатры, театры, надо быть при власти. И довольно рано усек, что надо стремиться туда, наверх, для этого есть такая вещь, которая называется «разумный карьеризм».
- У вас получилось дружить с детьми, которые также снимались в фильме?
- Василий Скромный, который играл Гуся, одессит, моряк, но он единственный, кто из нас получил профессиональное театральное образование, снялся в паре фильмов, правда, у него не очень пошло. Живет в Одессе. Ходит на торговых судах. Женя Лившиц, который играл Рыжика-Чижикова, он музыкант, живет в Германии. Преподает, руководит большим классическим оркестром. Оксана Алексеева, которая Майю Светлову играла, в нее, кстати, было влюблено полстраны, тоже одесситка, она достаточно быстро уехала в Минск, сейчас живет в Лионе. До сих пор такая же красивая, специалистка по странам Восточной Европы. Кукушкина, Лера Сулуян, совсем непубличный человек, не хочет ездить на передачи, посвященные фильму. Но этому есть объяснение, она очень крутой медицинский доктор наук, дерматолог. А если, не дай Бог, кто-то припомнит, что Кукушкина ему прыщик на пятой точке выдавливала… (Смеется). Димка Максимов сейчас коммерсант, живет в Москве, созваниваемся часто, бываем вместе. Максим Калинин, игравший Королькова, был совершенно удачным коммерсом, придумал много акционерных обществ, а десять лет назад, когда начались проблемы в стране с этим, говорят, выбросился из окна, но мы все считаем, что его просто выбросили. Ведь мы за два часа до этого с ним договорились о встрече. Мне сказал, что улетает в Португалию в пятницу, а в понедельник мы с ним уже собрались пить пиво в его ресторане. А со старшими актерами — ну какая дружба, были просто очень хорошие отношения. После трагедии, которая произошла с Николаем Петровичем Караченцовым, когда он вышел из комы, мы начали дружить, приезжать, бывать у него. Чтобы поддержать. Сейчас мы все по разным странам. Но центральные каналы придумывают какие-то вещицы, нас всех собирают, а мы потом отрываемся. (Смеется.)
- Скажите, почему вы не поступили в театральный?
- Тоже все очень просто. Мы школу закончили в 1983 году, сейчас то же самое происходит, что в Щуке, что во ВГИКе, там каждый профессор и мастер хочет, чтобы к нему приходил пластилин, а дальше он будет лепить из него то, что ему хочется. А ты приходишь уже со знаниями, ты почти Лауреат государственной премии в свои юные годы, и он в тебе видит врага. При всем уважении к этим мастерам и профессионалам, это происходит не только в кино и театре, все преподаватели считают себя архипедагогами. Поэтому нам было понятно, что нас не возьмут, мы даже пробоваться не стали. Мы пошли в технический вуз, правда, ненадолго, нам там не понравилось. И мы прям оттуда ушли в армию.
- А что со съемками?
- Мы снялись в 79-ом году, а следующую роль нам дали только в 84-ом. Фильм назывался «Незнайка с нашего двора». Казалось бы, такой успех колоссальный, но надо понимать, что мы говорили режиссерам, что сниматься будем только вдвоем. Мы эксклюзивные близнецы. (Смеется.) Но на двоих нужен сценарий, а их сколько может быть? Это тогда с компьютерными технологиями было дорого снимать одного человека и неудобно. А мысли такие были. Но по тем временам комбинированные кадры было сделать сложно. Много нюансов. Поэтому решили, что вдвоем, а нас — раз, и не приглашают. А следующий фильм — «Русские братья» — вообще в 91-ом году был. У нас на сегодняшний день на двоих порядка 35—40 фильмов. Поэтому я считаю, что мы профессиональные актеры. И везде у меня написано, что я актер.
- А как ты решился поступать в юридическую академию, а Юра — в Институт стран Азии и Африки?
- После армии Юра поступил в ИСАА, а я поступил на философский факультет МГУ, но не из любви к марксизму-ленинизму и философии, только из карьеристских соображений. Там в науку шли 10%, преподавателями становились 10%, 40% становились руководителями райкомов, обкомов, 10% иностранцев и еще 30% шли в КГБ. Потому что это была прикладная социология. Там я сделал ошибку. И ошибку из-за карьерных соображений. Ельцин, когда вышел из партии, заявил об этом громко, а так как механизм работал, я партбилет на партсобрании положил. Я думал, что заработаю на этом очки, а меня отчислили на следующий же день. А в Юридическую академию я поступил уже в лихие 90-е, когда был свой бизнес, правда, закончившийся неудачно. Был миллионный оборот, ночные клубы, оптовые базы, детские игрушки, все для беременных, мы были дистрибьюторами Kiko, а еще тащили алкоголь — элитный и много. И так как я занимался таможней, логистикой и внешней экономической деятельностью, я и поступил на таможенное право по специализации. Работал много где, даже в Норильском никеле. Там тоже занимался таможенным оформлением этого никеля. После чего губернатор Красноярского края забрал меня к себе в администрацию. В общем, сбывались мои карьеристические мечты. Все шло неплохо, пускай не в Москве.
- Вы похожи на своих героев — Электроника и Сыроежкина?
- Ты понимаешь, на Электроника сложно быть похожим. Я, правда, нескромно считаю, что у меня извращенное чувство порядочности. Не убей, не укради — для меня это не просто слова. Это Юра мне сказал: меньше придумывай, играй себя. Играй мальчишку из соседнего двора. Другое дело, я иногда задумываюсь, а кем бы стал Сыроежкин? Может быть, я столько профессий и попробовал. Жизнь ведь по-разному складывается. Было два периода в жизни, когда я работал в такси. Когда после университета меня выгнали, я пошел трудиться в такси. Но на тот момент менты и бандиты отдыхали, самые крутые были швейцары, официанты, проститутки и таксисты. Все было. И по-разному было. Потом стал работать на Михалкова. В такси я мог заработать триста рублей в сутки, а к Михалкову ушел на 178 рублей в месяц. И считаю, что мне посчастливилось сниматься у великолепного режиссера и работать с ним. Это было счастье. Это то, что я всегда хотел, что мне всегда безумно нравилось.
- А почему ушел оттуда?
- Это опять 90-е, Юра начал свой бизнес. У меня все было прекрасно, если Михалков сам не снимал, то сдавал в аренду свою съемочную группу. Качество нашего исполнения было голливудского плана. Все западники, которые ломанулись сюда снимать, арендовали директоров, ассистентов и прочих не на Мосфильме, а в «Три Тэ» из-за уровня. Но в один прекрасный момент братишка пришел и сказал, что все хорошо, ты работаешь на гения, но давай работать на себя. И показал мне материальную разницу. Я зашел как совладелец. Юра — собственник и генеральный, я заместитель. И тут сразу магазины, клубы, машины.
- Вы с Юрой всегда вместе, сильно похожи?
- Внешне — да, а так мы абсолютно противоположные персонажи. (Смеется.) Нам нравятся разные женщины, но похожие машины. Сейчас, допустим, у нас одна на двоих. Мы же не сиамские близнецы. У него, слава Богу, и сейчас жена, сын, дочка, у меня нет жены. Но дочь сказочная совершенно. Мы с ней живем отдельно, к сожалению. Она у меня сибирячка. 12 лет. Когда все свои дела там закончит, приедет сюда. Сейчас у Юры одна работа, у меня — другая. Что касается нашего музыкального творчества, тут мы вместе, а как иначе? Может, у меня чуть больше вещей сольных, чем у него, ну так сложилось, потому что я придумал всю эту историю. Я приехал из Сибири, записал песенку, он меня встречал в аэропорту, я дал ему послушать. Это был сюрпрайз. Сказал, что петь начал, а он мне, типа, не заливай, ты, дескать, только пьяный в караоке поешь, что ты можешь спеть-то? Я поставил ему вещицу «Старый пес». Сначала она ему безумно не понравилась. Но песенка, она как суп, должна постоять. Понравилась, сам начал что-то делать. И потом мы уже вместе перепели почти все, что можно было, из «Электроника». Хотя каверы мы не поем. Перепели только из фильма. Сделали только еще «Кленовый лист», не могли мы его не сделать из-за уважения к Караченцову. И песню Александры Николаевны Пахмутовой «ЛЭП−500», написанную давным-давно. Это было в Новосибирске. Она, Добронравов и папа летели на вертолете, Пахмутова накидала мелодию, Николай Николаевич быстренько написал стихотворение, и папа спел песню прямо в вертолете. Это такая семейная история. И мы ее перепели.
- С братом ссоритесь?
- Конечно, мы же нормальные люди. Правда, в последнее время ссоримся только спьяну. Потому что по-трезвому нам делить нечего, а спьяну: почему стоишь, почему светишь?
- Кто первым идет на примирение?
- Были варианты, когда мы не разговаривали по нескольку месяцев. А сейчас мы делаем так, что не обсуждаем нашу ссору. Можно сказать, что делаем эти шаги по очереди. (Смеется.) И как будто не было нечего. А так я считаю, что мы с ним всегда в одной команде. И у нас нет чувства конкуренции. Абсолютно. Завидовать друг другу — зачем? Да и чему завидовать? У нас нет ни конкуренции, ни чувства соперничества. Не ссорятся только те, кому все все равно, если мягко сказать.
- Ты сказал, что сейчас у вас с Юрой совместная машина, а есть совместные обязательные праздники?
- Нет, потому что мы живем сейчас вместе. (Смеется.) В одной квартире.
- А ты же говоришь, что у него семья…
- У него тесно — дети уже взрослые. Он то там, то здесь. Мы живем реально в родительской квартире. Слава Богу, у него комната, у меня, у мамы.
- То есть, все праздники общие?
- Нет, не все. Он как раз чаще уезжает встречать праздники с семьей. А для меня святые вещи встретить Новый год дома с мамой. Это когда папа был жив, у нас и воскресные обеды были, а на праздники обязательно семья собиралась. Сейчас, к сожалению, такого нет. Мы же действительно движемся по миру и родной стране. Я, конечно, старший в семье, где-то это моя вина, хотя старшая у нас мама, ей уже 91 год.
- Есть к чему стремиться.
- Я не знаю. Она, правда, сейчас шутит, поскольку поменялось настроение по объективным причинам, говоря: «Знаешь, все желают тебе долголетия, а потом, когда ты до этого долголетия доживаешь, кому ты нужен с этим долголетием!» Она мудрая женщина.
- Чем дети занимаются?
- Никитос, племянник, поступил в университет Косыгина, молодец, закончил школу и поступил. А Настюлька, племянница, пойдет в шестой класс. Дочка моя собирается в седьмой.
- Дружат?
- Да.
- В чем это заключается, кроме переписки, они встречаются?
- Дочка на лето обычно приезжает ко мне. Позапрошлым летом они вместе в лагерь ездили. Прошлым мы сначала жили на даче все вместе, а потом уехали в Крым. Этим, сам понимаешь.
- Когда пришла первая любовь к мотоциклам?
- Докладываю. Я до сих пор не люблю слово байкер. Просто не люблю. Мотоциклисты тогда в Москве собирались не на «балконе» Воробьевых гор, а в Лужниках. И там пацаны ездили на CZ, Jawa, а мы жили и живем в Хамовниках, поэтому туда бегали. Сядем на склоне и смотрим, как ребята катаются, ездят на заднем колесе. Кто покатает, в общем, задружились. А мы дети были симпатичные, близнецы, общительные. И был такой мотоцикл, назывался «Москва». Светло-салатового цвета. Чуть ли не 52 года выпуска. Переключение передач на баке. И дядька-водитель мне и говорит: «Не боишься сам-то прокатиться?» Ответил, что нет. И вот первый раз я там накручивал круги. Еле доставал ногами. И вот этот первый раз для меня произошел в девять лет. А следующим мотоциклом стала Panonia, мы его у соседа украли на даче. Отремонтировали ее сами. А нам уже было по десять с половиной. Покатались и вернули. Затем был «Восход», тоже у соседа, и «Минск». На них мы на даче и катались. Да, у нас там была «Верховина−5». С педалями. И потом, я никогда на мотоцикле не катался, это была и есть моя жизнь, я на нем передвигаюсь, я этим живу. Я, увы, на нем покувыркался, я не тот хороший мотоциклист, который не падает. Первый раз кувырнулся на «Ямаха Вираго». Ехал километров 20, упал, поломался весь. Но я его тогда не отпустил и вместе с ним кувыркался. А потом, когда на «Харлее» упал на 145, я его отпустил, и у меня ни царапины. Но мотоциклы мы с Юрой любим разные.
- Вы с Юрием всем довольны в жизни?
- У меня два лозунга. Я убежден, что уныние — грех, а потом нужно всегда видеть цель и верить в себя! Я до сих пор в поиске. Я жалею о том, что профукал первую любовь. Уже спустя столько лет. Я потом четыре раза был официально женат. И была пара гражданских браков. Хотя всегда тут же вспоминаю анекдот: «Мужик женится в пятый раз, первая брачная ночь. Перед спальней сидят все корифаны, ждут его впечатлений. Он выходит из комнаты. Ему: 'Вася, ну как?» Он: «Вы не поверите. Ничего нового». Но жалеть глупо, ведь я женился каждый раз, как в последний. Я всех любил. Никогда не было никаких корыстных соображений, хотя были варианты, были и бизнесвуман. Для меня всегда отвратительным был даже намек на альфонса. Если бы жизнь прожить по-новому, конечно, может быть, какие-то вещи я бы подкорректировал. Кому-то руки не подал. Или просто не захотел бы знать человека. А так, я считаю, нормально. Хотя, нормально — это удовлетворительно. Это не хорошо и не отлично. Но бить себя в грудь и кричать, что отлично, наверное, нет, я прожил хорошо. Мне нравится, что я сын своих родителей, что у меня есть брат, что я москвич, я объехал полмира, и опять мне нравится то, что я москвич. Нравится относиться с малолетства к тому народу, что ездит на двух колесах, потому что у нас другая философия. По определению и по отношению ко всему. И я счастлив этому. А скольким звездам мне посчастливилось быть представленным, иметь возможность дружить. Ты знаешь, я доволен. А сейчас центральные каналы нас возлюбили, пусть не очень много сериалов и картин предлагают, но шоу много. Такой узнаваемости, как сейчас, не было никогда. Мы же со зрителями всегда общались через камеру, так сказать, а первый большой концерт у нас случился в 2011 году. Теперь я знаю другое счастье, есть зритель, его надо любить, и это самый главный судья. Не какое-то там жюри или комиссия, не дающая народного — да и хрен с ними. Я знаю, что на Мосфильме нас считают поистине народными. Пусть говорят за спиной, но приятно. За спиной еще приятнее.
- Можно сказать, неформалы.
- Да. (Смеется.) Иногда подходят селфи сделать, а у женщины тремор от волнения. Я актер, музыкант, в театре, правда, не служил, музыка, концерты. Нас десять человек на сцене. И ты честно отдаешь свою энергию. И тебе все возвращается. Можно даже не кушать. Но всегда найдутся завистники, злые языки, что их слушать-то. А нам с 14 лет люди идут навстречу, улыбаются и желают добра. Но на сотню найдется четыре человека, хотя они себя такими не считают, которые сделают гадость, но остальные 96 человек желают нам добра. И я очень люблю людей. И мне неважно, какой они национальности. Чмо видно, если оно чмо. На нескольких войнах был, кровь нюхал. В лихие 90-е вообще ходил с 12-зарядной береттой. Стрелять не надо было, достаточно было только достать. На стрелках был, в морду получал. У меня было все, и я счастлив.
- Как провел свои карантинные будни?
- Нормально, но я больше отношусь к этому, как к диверсии общемирового масштаба. (Смеется.)