В последнее время Клим Шипенко стал модным режиссером. Российский зритель пока не очень жалует отечественное кино, но киноленты Клима, что «Салют−7», что «Текст», что «Холоп», вызвали большой резонанс. Азы мастерства наш герой постигал в Калифорнии, и до сих пор в его картинах усматривают «американский след». Сам режиссер признается, что пока еще ищет свой почерк. О музах, таланте и мистических совпадениях — в интервью журнала «Атмосфера».

— Клим, позвольте вас поздравить: ваш фильм «Текст» получил Гран-­­при кинофестиваля «Золотой орел». Это была ожидаемая награда?

— Спасибо. Награды — всегда приятная неожиданность. Когда картину номинировали, мы с командой, конечно, мечтали о победе, но всегда есть волнение, переживания. Снимая фильм, больше думаешь о зрительской любви, о том, чтобы фильм понравился. Но если получаешь еще и признание коллег, это вдвой­­не приятно.

— Как вы считаете, почему именно сейчас нужно было такое кино?

— Не то чтобы мы сели и решили: надо сделать такой фильм. Роман Дмитрия Глуховского зацепил в первую очередь своей драматичностью, детективностью, плюс попал в социальный нерв. Но когда начались съемки, еще не было «московских дел», фильм не читался так злободневно и остро. А когда он вышел летом, мы, что называется, выстрелили в десятку. Мистические совпадения, иначе не объяснить. Имя героя созвучно с именем Ивана Голунова — такого тоже никто не мог запланировать. Мы с продюсерами шли на определенные риски, это были частные денежные вложения, мы не получили госсубсидий. Но мне был интересен проект, ну а дальше уже зритель сказал свое слово, своим вниманием сделал это кино событием.

— Кое-­­кто даже усмотрел сходство между такими разными картинами, как «Текст» и «Холоп», потому что в обеих есть завравшийся персонаж, которого ждет возмездие.

— Да, есть определенное сходство героев, но оно, наверное, отражает нынешнюю ситуацию в стране. Некоторые люди, у которых есть протекция, связи, стали вести себя так, будто им все дозволено. Конечно, это не может не вызывать негативную реакцию окружающих. И когда показываешь, что проблема может быть решена хотя бы на уровне художественного произведения, зритель думает, что справедливость восторжествовала. Также сквозной линией в обеих картинах проходит тема гаджетов. Сегодня без мобильных телефонов мы ощущаем себя какими-­­то неполноценными людьми. Готовясь к фильму «Текст», я оказался в Лондоне и на полтора дня остался без связи, потому что потерял телефон. Я еще недостаточно хорошо знаю город, не мог открыть приложение «Карты», выстроить маршрут, не мог никому позвонить — ужас.

— Действительно, какие-­­то мистические совпадения. А телефон нашелся?

— Да, случайно. Я уже почти смирился с его пропажей. Но эти полтора дня дали мне почувствовать, какое огромное значение имеет этот гаджет в нашей жизни.

— Вы понимаете, что сейчас больше обсуждают откровенную сцену героев Асмус и Янковского, чем все остальное.

— В силу какого-­­то огромного внимания к картине я немного изучил этот вопрос. Люди даже ведут споры — и на моей странице, и на страницах актеров о том, что эта сцена — не главное, что есть в фильме. Безусловно, мы понимали, что своей откровенностью она вызовет резонанс. В моем видении сценария она была необходима, поскольку полностью вписывается в концепцию, что телефон сейчас — это продолжение жизни и души человека. И если главный герой получил к ней доступ, то почему он не должен получить и секс как очень важную составляющую нашей жизни. Когда два человека снимают интимное видео, не предполагая, что оно попадет в чужие руки, они и делают это предельно откровенно, для себя. И эту сцену, как и прочие, которые герой видит в телефоне, снимали сами актеры. Ну а то, что получился резонанс, — хорошо. Не так просто сейчас завлечь российского зрителя на российский фильм. И если, придя в кинотеатр из-­­за этой сцены, он увидел и получил нечто большее, задача выполнена.

— Читала, что Кристина Асмус вам изначально не понравилась в одноименном спектакле. Изменилось потом к ней отношение?

— Я не принял этот спектакль не потому, что его ставил плохой режиссер или актеры плохо играли. Просто к тому времени у меня уже сложилось свое понимание, как можно экранизировать роман Глуховского. А тут я увидел совсем другую интерпретацию, и она конфликтовала с моей. Я не хотел никаких ассоциаций со спектаклем, а Кристина была большой его частью. Но она пришла на пробы и показала мне, что может работать и по-­­другому. Мне это понравилось. Она убедила меня в своей универсальности.

— Позовете ее еще в свой фильм?

— Почему нет? Кристина трудяга, очень предана материалу, искренне болеет за проект, в котором снимается. Она становится частью команды, чем вызывает огромное желание работать с ней и дальше.

— Какая обстановка у вас на съемках? Знаю, что Резо Гигинеишвили, например, накрывает столы.

— У меня обстановка рабочая. Не хочу никого обидеть, может, для Резо она рабочая и со столами, это его личное. Но у меня по-­­другому, я очень сосредоточен, и вся команда тоже. Иногда в ходе съемок возникают какие-­­то проблемы, форс-мажоры, которые нужно решать здесь и сейчас, и я полностью сконцентрирован на этом. Ни у кого нет ощущения, что съемки — это легкий и веселый процесс.

— Насколько важен для вас человеческий фактор? Если вы знаете, что у актера скандальная репутация, пригласите его в проект?

— Если я понимаю, что он как актер лучший претендент на эту роль, то да. Я не набираю съемочную группу, чтобы создать кружок приятных людей, которые должны дружить. Мы собираемся, чтобы добиться определенного результата. Если мы подружимся в процессе работы, отлично, если нет — ничего страшного. Так что приходится иногда и терпеть характер, и что-­­то объяснять.

— Когда вы учились в киношколе в Голливуде, вам посчастливилось работать с мастерами мирового кинематографа. Отмечали для себя какие-­то фишечки, которые сейчас используете в работе?

— Конечно, много. Попав в Лос-­­Анджелесе на съемки романтической комедии «Любовь по правилам и без», я увидел, что механизм съемочной группы действует безупречно, как швейцарские часы. И, конечно, я пытаюсь добиться подобного и здесь. Но есть проблема, которая заключается в отсутствии кадров. Настоящих профессионалов мало, и зачастую не можешь уволить человека лишь потому, что не знаешь, кем его заменить. Там же на каждого работника приходится тридцать пять таких же, а то и лучше. Поэтому все выкладываются на сто с лишним процентов. Еще я отмечаю, что здесь у режиссеров зачастую нет готового решения сцены, и они импровизируют на месте. Там такого никто себе не позволяет. Я стараюсь быть всегда максимально готовым: как правило, у меня в голове не одно решение сцены, а несколько. Я сразу пытаюсь предвидеть возможные форс-­­мажоры. Съемочный день — дорогое удовольствие, и надо быть мобильным.

— Вас сравнивали и с Гаем Ричи, Тарантино, а как бы вы сами определили свой режиссерский почерк?

— Первые мои работы можно было считать подражанием, в принципе, так и было отчасти. Свой почерк я еще ищу, из-­­за этого и происходят мои путешествия по разным жанрам. Мне кажется, для каждой истории нужен свой инструментарий и свой язык, уместный только для нее. Я не хочу рассказывать все истории одинаково. Наверное, мой почерк — в универсальности.

— Вас уже спрашивали, почему вы не остались в Голливуде, не стали делать там карьеру? Совсем не приглянулся тот мир?

— Для того чтобы работать в Голливуде, необязательно там жить. Мир уже настолько глобален и границы так эфемерны, что привязанность к месту не имеет значения. Сколько режиссеров снимают голливудские фильмы, не находясь там физически. И снимается голливудское кино в разных частях света. Жить там, чтобы почаще стучаться в какие-­­то двери воротил кинобизнеса, — если у тебя нет таланта, тебя все равно не впустят. На тот момент у меня не было ощущения, что я должен там остаться. Я написал несколько сценариев, все они были связаны с Россией, и мне казалось, что я вполне могу снять их на родине. А если мои картины понравятся, меня пригласят.

— Вы ощущали какую-­­то ностальгию? Разницу в менталитете?

— Да, безусловно. Я не нашел там много людей, которые были бы мне близки, чувствовалась дистанция. Наверное, если бы я приехал туда не в начале нулевых, а в восьмидесятых, она была бы еще более глобальна.

— Однако вы отчаянный парень — в шестнадцать лет отправились в чужую страну.

— Слушайте, ну я же не на вой­­ну поехал, на передовую. Я ощущал себя достаточно взрослым, к тому же у меня была конкретная цель — получить образование в той сфере, которая мне интересна. Мне тогда это не казалось каким-­­то подвигом и сейчас не кажется.

— Неужели мама не накручивала всяких страхов?

— Может, она и накручивала, надо у нее спросить. Мне она об этом не говорила. Не все там было гладко, но я понимал, ради чего это затеял. Я уехал как студент по обмену, и меня поселили в приемную семью. И пока я не нашел тех людей, с которыми сошелся характерами, сменил несколько семей.

— А у кого был сложный характер?

— Наверное, у меня. (Смеется.) Жить вместе — это же не просто комнату снимать, надо взаимодействовать, о чем-­­то говорить, вникать в проблемы, слушать и считаться с установленными правилами. Это требует притирки. Пять раз у меня не получилось. Зато получилось на шестой — и так, что я на все пять лет учебы остался в этой семье. Мы так подружились, что они даже пригласили меня снова, когда я поступал в Калифорнийский университет. Мы до сих пор дружим, они прилетают в гости.

— Возможно, в том, что вы не остались за границей, сыграл свою роль и пример вашего отца, режиссера Алексея Шипенко?

— Наверное, где-­­то сидело на подкорке, что он эмигрировал в Германию и не продолжил там свое профессиональное развитие, не добился успеха. Но ведь есть эмигранты, у которых судьба складывается удачно. Я понимал, что бывает по-­­разному. Но я привык опираться на свою интуицию, и, как уже сказал, на тот момент мне не хотелось там жить.

— Вы стали продолжателем творческой династии. Ощущали некую ответственность?

— Я не чувствовал, что фамилия Шипенко является каким-­­то брендом, который я должен продолжать. На тот момент это было уже не так. В восьмидесятых годах отец ставил пьесы в театрах и был популярен, но потом он уехал в Германию, и через какое-­­то время его забыли.

— Кстати, у ваших родителей и до брака была одинаковая фамилия…

— Да, они однофамильцы, так бывает. Они познакомились в Школе-­­студии МХАТ. Мама пришла поступать, а отец уже там учился.

— Вам важно какое-то одобрение со стороны родителей?

— Наверное, важно. Они все одобряют в общем и целом. Не знаю, как бы я себя чувствовал, будь иначе. Но пока им все нравится, и это приятно.

— Вы уверенный в себе человек?

— Здравая доля сомнений всегда есть, но глобально могу сказать, что я в себе уверен. Здесь ведь тоже надо уметь почувствовать разницу: это сложности, которые надо преодолеть, или «ты явно не туда забрел». Когда я вернулся в Москву, первое время было непросто. Я работал в «Останкино», снимал короткометражки, но не сомневался в том, что это временные трудности.

— Есть качества, которые мешают вам жить?

— Надо у моих близких спросить — какие мои качества мешают им жить. Может, это было бы интереснее послушать. Наверное, чрезмерная чувствительность, эмоциональность мешает. Но, с другой стороны, она же помогает мне в работе, так что ситуация двоякая.

— Работу тянете в дом?

— Да, для меня загадка, как человек приходит на работу в девять утра, в шесть ее заканчивает и забывает об этом. Для меня такая модель жизни непостижима. У меня нет ни будней, ни выходных. Есть проект и сроки его выполнения, по которым, собственно, я и живу.

— Дети не страдают от недостатка вашего внимания?

— Детям я уделяю время, я же не все двадцать четыре часа в сутки думаю о работе. Просто график немного по-­­другому устроен. Я могу днем заниматься с детьми, а ночью, когда они ложатся спать, работать. Или вместе провести уик-­­энд.

— У старшего сына есть интерес к кино?

— Пока интереса свыше, чем просто просмотр фильмов, я не наблюдаю.

— Вы с ним на одной волне? Понимаете ли, например, музыку современную, которую он слушает?

— Конечно, я же все-таки в душе молодежь. (Улыбается.) Многое из современной музыки мне нравится. Сыну тринадцать, и я пока не чувствую какой-­­то огромной возрастной пропасти, которая нас разъединяла бы.

— Дочка у вас красавица. Вы планируете ее снимать?

— Да, конечно. У нее есть творческие способности, и ее приглашают на фотосессии. Клементина у нас модель, у нее свой Инстаграм, который ведет ее мама Соня. (Актриса Соня Карпунина — Прим.авт).

— Хотели бы актерской судьбы своим детям?

— Я бы хотел видеть их счастливыми. А какая судьба, экономическая ли, юридическая или актерская, принесет им успех и радость, это второй вопрос для меня. Я не вижу ничего плохого в том, если дети захотят стать актерами. Эта профессия может послужить началом чего-­­то другого. Через актерство люди часто приходят в режиссуру. Как правило, если человеку нравится кино, он мечтает быть актером, потому что для него кино — это в первую очередь их игра, и он не отдает себе отчет, что в процессе создания фильма участвуют еще и режиссер, и операторы, и продюсеры и другие члены съемочной команды. Я сам учился в актерской школе в Лос-­­Анджелесе.

— Ваша жена Соня — актриса, режиссер и сценарист. Насколько вам важен талант в избраннице?

— Талант меня привлекает, и в женщинах тоже. На меня это сразу действует как умножитель. Если девушка просто красивая, она, скорее всего, оставит меня равнодушным. А красота вкупе с талантом — адская смесь, все, я пропал. (Смеется.)

— У режиссера должна быть муза? И есть ли она у вас?

— Давайте сначала разберемся с определением. Понятие муза для меня такое же эфемерное, как и вдохновение. Это женщина, которая переходит из одной картины в другую? Возьмем Феллини, который постоянно снимал свою жену, но при этом частенько влюблялся в других актрис. Так кто из них была его музой? Есть режиссеры, которые из фильма в фильм снимают одного мужчину, и при этом они не являются гомосексуалистами. Или муза — это актриса, которая вдохновляет на один-­два фильма? Тогда она просто актриса, которая классно подошла именно на этот образ.

— Соня была музой для какого-­­то вашего фильма?

— В Соню я влюблен, и когда я вижу подходящую для нее роль, я с удовольствием ее приглашаю в проект. Уже есть два таких фильма: «Как поднять миллион, или Исповедь задрота» и «Текст». Я не очень понимаю суть слова «муза», поэтому не могу сформулировать ответ. Одна женщина меня не может вдохновить на создание картины, меня может вдохновить команда, актерский ансамбль. Даже когда я снимал такой монофильм, как «Текст», не могу сказать, что Саша Петров был моим творческим вдохновением. Янковский не менее хорош.

— Вы так прекрасно сказали, что влюблены в Соню, а ведь уже столько лет вместе.

— Естественно, в отношениях есть свои всплески и спады, как в американских горках. Когда я снимаю Соню, я, безусловно, в нее влюблен. (Улыбается.) Но не хочу этим злоупотреблять. Есть режиссеры, которые постоянно задействуют в картинах своих жен просто потому, что это жена, что очень заметно. Не хочу, чтобы за спиной шептались: для этой роли лучше подошла бы другая актриса. Я стараюсь делать так, чтобы в моих фильмах Соня появлялась не потому, что мы супруги. Она проходит пробы наравне со всеми.

— Вы против блата?

— Да, хотя в «Тексте» снялись и моя жена, и моя дочь, и моя мама. Моя дочь — потому, что по типажу она похожа на дочь героини Кристины Асмус и находится в том же возрасте. Мама — потому, что я хотел, чтобы помимо профессиональных актеров в картине были заняты еще и обычные люди, которые хорошо знают свое дело. Мама прекрасно сыграла сотрудницу турбюро, ведь она много лет работает в туристической фирме. Я хотел, чтобы люди не играли, а делали то, что им привычно. И актеры, взаимодействуя с ними, тоже забывали про игру. Так получаются жизненные, достоверные сцены.

— Мама сразу согласилась?

— Конечно! Долго уговаривать ее не пришлось. Она давно хочет сниматься, и у меня в том числе. Она же окончила театральный вуз, работала на телевидении, а потом уже открыла свою туристическую фирму. Так что мама рвется в бой.

— Вы вместе с Соней пишете сценарии. Творческие баталии случаются?

— Мы вместе работаем над сценарием. Соня пишет, а я редактирую. Так сложилось исторически, что в профессии старший я. И если мы работаем над проектами, которые я продюсирую, последнее слово остается за мной. Если это ее проект с другими людьми, я ни на чем не настаиваю. Для нас это еще одно занятие, которое можно делать вместе, еще одна тема для разговора.

— Что у вас есть для души, помимо кино?

— Меня увлекает история, нравится и интересует архитектура. Если бы у меня было больше свободного времени, я бы пошел учиться на архитектора. Искренне завидую людям, которые умеют рисовать. Это навык, которого мне не хватает, даже в моей работе.