У Алексея Демидова было не самое легкое детство. Его воспитывала одна мама, а у отца судьба с криминальным оттенком сложилась трагически: его не стало, когда мальчику исполнилось одиннадцать. В тяжелые девяностые маме пришлось торговать на рынке. Тем не менее она прививала Алексею любовь к театру — «Лебединое озеро» он впервые увидел в четыре года. И несмотря на то, что никто в семье не возлагал на него особых надежд, преодолев собственные комплексы и физические недостатки, поступил в театральное училище. Так начался его путь к успеху. Подробности —в интервью журнала «Атмосфера».

— Леша, а кем вы хотели быть в детстве — неужели сразу актером?

— Нет, конечно. Я хотел стать моряком. Эта мечта появилась после увиденного мной фильма «Пираты ХХ века». Но моим героем был не персонаж Николая Еременко, а боцман. Мне очень понравилось, как он прыгал, раздвигал мины, боролся с пиратами… Но как-­то мы были с мамой в гостях у ее подруги, которая на тот момент работала педагогом по сценическому движению в нашем Нижегородском театральном училище. И она спросила меня: «Не хочешь к нам попробовать? Ты фактурный, со сцены будет видно». Я согласился, а вот мама засомневалась, хотя она обожала театр и меня лет с четырех водила туда постоянно. И сама была творческим человеком: рисовала и танцевала.

После девятого класса я попробовал, но не поступил. Я сильно картавил и был ростом метр шестьдесят четыре. Дошел до третьего тура, где мне сказали: «Вы нам очень понравились, но надо подрасти и исправить произношение». И у меня возникла такая злость, что я начал заниматься спортом, практически забросил школу и вырос… на двенадцать сантиметров. Я прыгал на батуте, висел на турнике, плавал в бассейне. Исправил у логопеда свое «р», хотя врач сомневалась, что это удастся. И когда я пришел на День открытых дверей в училище, педагоги, услышав мое «здр-­р-равствуйте», изумились и посадили рядом с собой. Вот тогда я и понял, что меня возьмут. Но несколько лет все происходящее в училище напоминало мне детский лагерь. То, что я буду заниматься этой профессией, понял лишь на четвертом курсе. А после окончания поехал учиться дальше, в Санкт-­Петербург.

— Почему туда, а не в Москву?

— Потому что я безумно люблю Питер. И, поступив в СПбГАТИ (РИСИ), был счастлив от того, что буду жить там пять лет. А потом задумался о том, что окончу институт в двадцать пять лет, а значит, сколько времени будет потеряно, что для актера не очень хорошо. Я ведь считал, что высшее театральное образование — совсем другое по сравнению со средним. Но не могу сказать, что преподавание оказалось лучше, чем в Нижнем Новгороде, и ни одного нового урока по большому счету не было.

— Вы не боялись бросить институт, не имея четкого плана действий?

— Когда я принял это решение, позвонил ректору, сказал, что ухожу, и, веселый, бравой походкой направился за документами. Мы с ним пожали друг другу руки, но, выйдя из здания, я вдруг так испугался (смеется), что на секунду у меня даже мелькнула мысль: «Леха, может, вернуться, попросить прощения?!» Но это была минутная слабость, и я сказал себе «нет». Занял у малознакомой девочки денег месяца на три — она мне просто поверила. И вернул.

— Так быстро начали в Москве сниматься — или чем заработали?

— Пока я учился в Ниже-городском училище, играл на гитаре в переходах. У меня это неплохо получалось, к тому же я выбрал верный репертуар. Все пели рок — «Алису», «Кино», а я — песни Владимира Маркина: «Царевна-­несмеяна», «Я готов целовать песок», что-­то из Розенбаума… В общем, без денег не сидел. На еду и проезд в самые глухие дни хватало. В силу своей строптивости даже ушел из дома как-­то. Причем с концами. Конечно же, мы с мамой любим друг друга и поддерживаем, но в тот период я понимал, что мне нужно что-­то другое.

— Так что, в Москве тоже зарабатывали гитарой?

— Да, а еще немного поснимался вместе с другом. Он учился в Щуке, и я жил у него в общежитии. Вскоре попал в рекламу, перебрался на съемную квартиру. Потом друга позвали в сериал, и он меня подтащил на пробы. Сказали, что в течение двух недель позвонят. Время уплаты за квартиру приближалось, деньги заканчивались, а звонка все не было. И вдруг… неизвестный номер, и слышу в трубке: «Алексей, здравствуйте, вас утвердили. Завтра — съемки. Сможете быть?» Я почти закричал: «Я могу, могу, могу!» (Смеется.) Это был мой первый сериал «Рыжая». На съемках сразу подошел к продюсерам: «Ребята, дайте, пожалуйста, деньги заранее, мне надо отдать квартплату». Они усмехнулись, но заплатили. И дальше был год веселого озорства на этом проекте. Был бы умнее, можно было на эти деньги в центре Москвы купить комнату — уже через год все стало в два раза дороже. Но в попе ветер, в голове дым.

Параллельно попал в театр «Содружество актеров Таганки». Я пришел на показ с уверенной долей пофигизма, не пытался понравиться. Худрук Николай Николаевич Губенко спросил, есть ли у меня что-­то из русской классики, — я ответил, что нет. В итоге спел и сыграл на гитаре «Вальс-­бостон», он со мной попел, а потом спросил: «Сальто прыгаешь?» — я ответил, что да. Стал разбегаться, но он меня остановил: «Не надо, а то еще разобьешься к чертовой матери». Буквально через несколько минут после моего ухода позвонили из отдела кадров: «Алексей, приходите оформляться». Я сказал: «Нет, сейчас не могу, меня разорвет от счастья, пойду напьюсь, а к вам приду завтра». Там засмеялись, а я побежал, купил бутылку вина. Товарищи меня поводили по закулисью, мы выпивали в гримерках, они рассказывали байки о театре, и мне казалось, что я сейчас выпиваю, как те легендарные актеры раньше, а они это делали красиво. В общем, для меня это был глоток свежего воздуха. Там я поработал пару лет.

— Ушли, потому что «покатило» в кино?

— Нет, просто возникла странная ситуация, по которой меня, скажем так, попросили из театра. Хотя Николай Николаевич, насколько я понимаю, не очень хотел этого, но люди рядом с ним по неведомой для меня причине надавили на руководство, чтобы меня убрали. Потом я разговаривал с ребятами-­актерами, и мне до слез приятно, что они два-­три года за меня просили. Еще пару раз я даже играл спектакли, когда друзья просили выручить. Губенко хотел вводить кого-­то срочно, но они настаивали, что есть я, который знает роли. Правда, он и после этого меня в театр не вернул. Но я на него не обижаюсь, он прекрасный артист и очень хороший человек. То, что около него плели интриги, — не его вина. Я ему благодарен, что ушел из театра. Это бы меня сдерживало, как некоторых актеров.

— Параллельно с активной работой хватало времени на влюбленности?

— Катя, моя девушка и сокурсница, поехала со мной сначала из Нижнего Новгорода в Питер, а оттуда — сюда.

— Это была серьезная любовь?

— Можно сказать, что да. Первые серьезные отношения, которые длились достаточно долго.

— А почему все закончилось?

— У нас было все непросто, мы в Москве несколько раз то расставались, то сходились. Дело шло к расставанию. У нас состоялся разговор, я сказал: «Мы вместе столько времени, по идее, пора жениться, но я не хочу». Подумал несколько дней и предложил расстаться.

— Она была к этому готова?

— Нет. Для нее это был удар. К тому же она и не настаивала на свадьбе. Мы еще поддерживали отношения, но потихонечку все растаяло. Я себя не очень красиво повел и спустя время даже позвонил Кате и извинился.

— А когда вы встретили Лену, вашу жену?

— Мы познакомились в то время, как я расставался с Катей. Но расстался я не из-­за Лены.

— Лена не актриса?

— Нет, но знакомство произошло на съемках. Она подменяла ассистента по актерам. А по образованию Лена — социальный работник, кроме того, долгое время танцевала. Мы дружили, а потом все переросло в отношения. Примерно через полгода поженились — и уже девять лет вместе.

Но мы долго шли к консенсусу, были ссоры с криками. Мы оба неуступчивые: я не люблю, когда мной управляют, и она тоже. Но в какой-­то момент, после большого скандала, когда у нас уже не было сил на дальнейшее выяснение отношений, вдруг произошел щелчок, и мы стали понимать друг друга. Я рад, что мы преодолели этот этап и не совершили такую глупость, как подать на развод.

— Были и такие мысли?

— О! Сколько раз! (Смеется.) Разъезжались на неделю. Этого хватило, я все взвесил, и мы вернулись друг к другу.

— Лена пока не работает?

— Нет. Я не призываю ее работать. Нашей старшей дочери Анастасии семь лет, а младшей Есении полтора года — еще маленькая. Но Лена очень хочет работать. Сейчас думает, в каком направлении двигаться.

— А вы помогаете ей с домашними делами?

— Я стараюсь решать какие-­то бытовые вопросы: отвезти, привезти, купить что-­то. Пытаюсь что-­то делать и по дому, но я еще тот умелец. Так что если, например, искрит розетка, я лучше найду электрика, чем сам туда полезу.

— У вашей младшей дочки — удивительное имя. Есть старый зарубежный фильм «Есения», и так зовут героиню Паулины Андреевой в «Методе»…

— Старый фильм не видел, и с «Методом» это никак не связано. Просто перебирали имена, я сказал, что мне оно нравится. Супруга предложила Еву или Лею, я настоял на Есении. Потом выяснилось, что в нашем подъезде живет собака Лея. Я потом не раз говорил: «Видишь, как хорошо, что мы дочь так не назвали!» (Смеется.)

— Два ребенка достаточно, на ваш взгляд? Сегодня в актерских семьях даже четверо детей не редкость. Не хотите еще сына?

— Я не возражаю, если у нас появится парень, но никакого сожаления, что у меня дочки, нет. Когда супруга первый раз была беременна, все умные люди, определяющие на глаз пол ребенка, в один голос твердили, что мы ждем мальчика. Я уже был уверен, что будет сын. Пришли на УЗИ, и вдруг врач говорит: «У вас будет девочка». Я так удивился: «Какая девочка?!» — что он спросил: «А вы что, против?» А я просто не ожидал такого. (Смеется.) Но врач был в полной уверенности, что я злой, плохой, потому что хочу только мальчика. На самом деле я очень рад, что у меня девчонки. Не знаю, как было бы с парнем. У меня есть племянник — думаю, что с мальчишкой был бы строже, чем с девочками.

— Первый ребенок появился у вас в двадцать четыре года. Не было ощущения, что вы еще не готовы к отцовству?

— Я люблю проводить самоанализ о проделанной работе и о каком-­то поступке. Но в один момент к такому не подготовишься. Это же не триста раз отжаться и после этого стать готовым к отцовству. Только после рождения ребенка получишь ответ на этот вопрос.

— Ваша жизнь сильно изменилась?

— Да. Я гулена, достаточно легкий на подъем, очень люблю компании. Но сейчас понимаю, что надо помогать жене, поэтому если мы куда-­то уезжаем, то вместе с детьми. И в моем окружении уже многие стали родителями, так что все всё прекрасно понимают. Нам помогает теща, и иногда мы с женой и ночью можем куда-­то выехать развеяться. Зашли в одно заведение, выпили по бокалу и дальше отправились, через час заглянули в следующее, еще бокал… Это намного лучше, чем сидеть в одном месте. Если я надолго еду сниматься в теплые места, то беру с собой своих. Например, на съемках «Крымского моста» мы полтора месяца были всей семьей.

— Мама теперь гордится вами, рассказывает о вас в родном городе?

— Нет. Она очень верующий человек, рассказывать для нее — это проявление гордыни. В деда пошла, а он был достаточно сух на похвалу. Помню, как в Нижнем после дипломного спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро», когда режиссеры, приехавшие посмотреть постановку, предлагали сотрудничество, я увидел деда. Он подошел ко мне, пожал руку и сказал: «Так держать!» Меня эта фраза прямо разорвала — она была самым лучшим поздравлением. Потом, на похоронах, его друзья рассказывали, что он безумно гордился внуком, но никогда мне этого не говорил.

— И мама тоже?

— Нет. И сейчас может максимум сказать: «Тут было хорошо сделано». А вот жена поддерживает, мы и детей стараемся так воспитывать, чтобы они чувствовали, что они лучшие, и все получится. В моей жизни были моменты, когда мне говорили, что я серый, ничего из себя не представляю.

— Кто так говорил?

— Учителя, например. Я рос с ощущением, что никто не возлагает на меня особых надежд. В детстве я был хулиганистым. Когда мама работала на рынке, я практически все время находился рядом с ней, а контингент вокруг был соответствующим, не до раскрытия талантов было.

— Вас воспитывала одна мама. Вы совсем не знали отца?

— У меня есть еще бабушка и был дедушка, мамин папа. Они помогали. У мамы был бизнес в девяностые годы на рынке. У нее хорошо работают мозги и есть деловая хватка. Отец несколько раз, когда я был совсем маленьким, приезжал к нам, но я его смутно помню. Видел больше на фотографиях. Его не стало, когда мне было лет одиннадцать. Связался с криминальным миром, и его убили. Иногда я думал, что было бы здорово иметь отца, но не испытывал в этом особой нужды.

— Его пример повлиял на вас? У вас есть табу в отношении вредных привычек?

— Я курю, начал лет в восемнадцать, можно бросить, но не хочу. Правда, теперь у меня электронные сигареты. Алкоголь употребляю, но никакой тяги к этому не имею. Пробовал «траву», но мне не понравилось, могу быть расслабленным и без этого.

— В новом сериале «Большое небо» вы играете летчика. Вы где-­то сказали, что он благородный, честный, искренний, даже наивный парень. Эти качества, как мне кажется, присутствуют и в вас…

— Спасибо, люди периодически отмечают, что я добрый, искренний или справедливый. (Улыбается.) Мы все обладаем какими-­то хорошими качествами, но в пылу страсти или гнева из нас выходят и другие.

— У вас бывают вспышки гнева?! И где, с кем?

— Не с друзьями — у нас хорошие взаимоотношения. И дома стараюсь сдерживаться, с супругой уже почти не спорим. В основном это может быть реакцией на не совсем корректное поведение посторонних людей в каком-нибудь публичном месте.

— По-­моему, у вас вообще не было отрицательных героев — все время предлагают хороших, обаятельных парней. Вас это устраивает?

— В сериале «Девочки не сдаются» мой герой — с неоднозначной сексуальной ориентацией (смеется), а в новой работе «Долгий свет маяка» — как раз отрицательная роль. Отрицательные персонажи лучше запоминаются, к тому же там больше поля для деятельности. Хотя попробуй сделать интересным Ивана-­дурака. Вот если у тебя получится это, то ты красавец! (Улыбается.)