Александр Голубев снимается не бесперебойно, зато каждая роль — в десятку, а каждый фильм — со знаком качества: «Ликвидация», «Исаев», «Пелагия и белый бульдог», «Братья Карамазовы», «Инквизитор», выходящее «Ненастье»… «Служенье муз не терпит суеты» — это про него. Разные герои, времена и характеры. Практически не меняясь внешне, он абсолютно мимикрирует внутренне. Загадочный, непонятный, не очень приметный и при этом харизматичный. С интересом говорит о ролях, о театре и кино, и с особым желанием и гордостью… о своих двух дочерях, которых ласково называет барышнями. Обо всем этом — в интервью журнала «Атмосфера».

— Саша, почему местом встречи вы выбрали Патриаршие пруды?

— Здесь мои дочки занимаются спортом, они недалеко живут и учатся в школе.

— А вы не здесь живете? И чем конкретно дочки занимаются?

— Я живу за городом, но недалеко от Москвы. Мне там комфортно. А дочки два с половиной года занимались кикбоксингом, а сейчас перешли на кудо, чуть повысили свое мастерство. Старшей тринадцать лет, младшей будет десять. Уже мудрые барышни.

— А почему такой вид спорта для девочек?

— Потому что в такой культуре, как единоборства, главное, что задействовано на тренировке, это голова. А поскольку музыки и — в том или ином смысле — поэзии им тоже хватает, то мы остановились на этом, точнее я. Они даже не замечают, как физически укрепляются и растут. А началось все лет пять-шесть назад с легкой атлетики.

— Вы согласовывали ваш выбор с их желанием?

— По их желанию чаще выбирается отдых, нежели какие-то обязанности. Но у нас с ними есть договоренность, что даже то, что им не очень нравится, они будут продолжать делать под нашим чутким руководством до девятнадцати лет. А уже потом сами станут решать, как им быть.

— Дочки делятся с вами своими мыслями, переживаниями — в общем, своей жизнью?

— У меня с ними всегда был диалог как с взрослыми людьми, и сейчас он перерастает уже в дружеский, почти равноправный.

— Вам важны их отношения между собой?

— Безусловно! Их любовь друг к другу и дружба очень важны для меня. Но это невозможно контролировать. Их отношения — это их отношения, я туда лезть не хочу. Все заключается в потребности одного в другом. Один, как правило, готов принять другого, а другой нуждается в этом. Аня, старшая, готова принять, а Настя иногда нуждается.

— Как вам кажется, у кого из них характер ближе к вашему?

— У младшей, конечно же. А Анюта у нас — отдельная планета, философ и настоящий друг. Настя — тоже замечательный друг, но она вообще настолько свободна от всего внутренне, что за ней нужно наблюдать и наблюдать. И я понимаю, что если от этого страха начать обрубать ее искренние порывы, то это навредит ей гораздо больше, нежели их
просто скорректировать.

— У вас велика потребность в общении с ними?

— Конечно. К тому же они волей или неволей воспитывают нас. Я могу даже по их взгляду понять, что где-то нужно чуть-чуть сдержаться. Иногда Анюта может в шутливой форме сказать: «Папа, ты сейчас слишком серьезный, не пугай людей».

— Они смотрят ваши фильмы, высказывают ли вам свое мнение, и всегда ли оно у них совпадает?

— Иногда, как мне кажется, эта оценка завышена. (Улыбается.) Они абсолютно разные люди, но иногда одинаково воспринимают что-то и любят одно и то же. Например, обе обожают проводить время у Саши в театре (мама девочек — актриса Александра Урсуляк. — Прим. авт.), особенно Настя. И надо сказать, что в этом смысле они правильно воспитаны: уважают не только нашу работу, но и работу людей за кулисами, и зрителей.

— Тоже хотят стать актрисами?

— Настя — возможно, а старшая пока видит себя скорее в режиссуре или где-то рядом.

— А вы ходите по-прежнему в Театр имени Пушкина смотреть на Александру Урсуляк?..

— Да, с удовольствием. И очень радуюсь ее победам. А это победы, кроме шуток. Она замечательная актриса и потрясающий человек. Женщина, которая подарила мне детей, не может быть не потрясающей. (Улыбается.) Она мама, профессионал, масштабная личность.

— Из вашей жизни — в отличие от Саши Урсуляк — театр исчез, хотя у вас были прекрасные роли…

— Да, я играл в МХТ пять спектаклей. Из них в конце остался только «Год, когда я не родился», но когда Олег Палыч, царствие ему небесное, ушел, то спектакль сняли, по-другому и быть не могло. Мне очень жаль спектакль, но это нельзя сравнить с уходом большого человека. Олег Палыч сделал так много и с таким теплым шумом и вихрем шел по этой жизни, что он до сих пор здесь и долго еще будет рядом. Те, кто его знал лично, работал или даже был просто зрителем, говорят, что у каждого свой Олег Павлович Табаков. Для меня он был учителем и старшим товарищем, хотя я не его ученик в буквальном смысле. Но соприкосновение с такого масштаба людьми в любом случае — прекрасная школа, и не только профессиональная: это и их отношение к другим людям и к себе. И Олег Павлович в этом смысле уникален.

— Да! А многие думают только о себе. И еще и преподносят это с достоинством: мол, самое важное — личное пространство…

— В нашу эпоху это способ самозащиты. А Табаков — над эпохой, над временем и обстоятельствами. Это другой масштаб. Я благодарен ему за доверие, которое он оказал мне.

— Сейчас у вас нет ощущения, что театра не хватает?

— Есть. Хочется, чтобы был спектакль, и чтобы я понимал, что у него есть дом, и в этот день меня ждет именно эта сцена, потому что у каждой площадки — свой зритель, своя атмосфера. А значит, мое желание каким-то образом должно во что-то вырулить.

— Когда вы играли в МХТ, то несколько лет не снимались. Почему? Большинство успешно совмещают…

— Я вполне был доволен тем, как развивалась в тот момент моя актерская судьба. И дело не в плотности моей работы в театре. Наверное, я не совсем обычный артист в привычном понимании. Для меня не так важна популярность. Даже не очень понимаю, как я согласился на это интервью, — как-то интуитивно. (Улыбается.) Потому что для меня все это очень закрытая территория. Я могу немного поговорить о той или иной работе, но… есть фильтр: я и профессия, и на этом хочется обычно закончить.

— А почему вы так закрыты? Это и в жизни так?

— В жизни, в моем государстве, все открыто. (Улыбается.)

— И какой круг — ваше государство?

— Это родные и друзья. А если вернуться к работе — в те годы то, что предлагали в кино, мне не нравилось или мы по тем или иным причинам не договаривались. Я доверяю судьбе. То, что должно произойти, произойдет. К тому же, если человек не работает какое-то время, у него есть замечательное время подготовить себя к любому дальнейшему делу. Мне кажется, в этом возрасте бояться уже не нужно.

— Какой возраст?! Вам тридцать пять, а сегодня и шестьдесят — не возраст…

— В шестьдесят уже вообще ничего бояться не нужно. Но и в моем возрасте, мне кажется, лучше сделать пусть и за пять лет что-то одно, но значимое, чем в потоке и суете — много.

— А в каких-нибудь соцсетях вы есть?

— Нет. Обьясню, почему. Сейчас у людей появилась возможность очень тщательно отшлифовывать свое настоящее. Все зависит от того, какую фотографию ты поставил в Инстаграм. И поскольку эта отшлифованность на первом плане, то в тот момент, когда ты встречаешься с человеком, понимаешь, что, по сути, это все не имеет к нему отношения, кроме дела, которым он занимается. В соцсетях почти все существуют по неким правилам игры, а я их сторонюсь.

— В вашей актерской жизни есть такая планета, как Сергей Урсуляк. Вы снимались у него в нескольких картинах, сейчас выходит «Ненастье»…

— Любому артисту стоит доверять выбору Сергея Владимировича и ждать, когда это совпадет с твоим желанием. На его площадке всегда замечательная атмосфера, ответственность соседствует с юмором. Тяжело только то, что вырастает твоя доля ответственности. А артисту, я считаю, в процессе работы нужно от нее избавляться, она мешает, потому что ты начинаешь тебя контролировать, смотреть на себя со стороны. Но когда появляется такой мастер, как Сергей Владимирович, понимаешь, что твой взгляд на себя не очень важен, потому что есть главное звено, которое направит тебя под самым правильным углом. Ты у него защищен эмоциональ-но, профессионально, он дает ощутимую опору на площадке каждому, будь то артист, каскадер, оператор, и это дорогого стоит.

— Сейчас Сергей Урсуляк для вас такой же — не изменился со времен «Ликвидации»?

— Стабильность — признак мастерства, и это про Сергея Владимировича. При самой сложной работе у него всегда неизменны легкость общения на площадке, ирония и шутки.

— Вы знали о романе Алексея Иванова «Ненастье» до предложения режиссера — что это довольно мрачная история?

— Я слышал о книге, но прочитал ее только после окончания съемочного процесса. И мне, наверное, даже повезло, потому что сценарий — это все равно интерпретация книги, и чтобы не добавлять чего-то ненужного персонажу, не нужно было читать само произведение заранее. Это драматическая история. Безвыходность заставляет героев выбирать жесткий, порой бескомпромиссный путь выживания. Но у Урсуляка всегда есть свет в конце тоннеля, потому что у него самого как у человека — светлая составляющая, и она всегда чуть выше драмы. Для него Жизнь все равно на первом месте.

— Кто ваш герой?

— Бывший солдат, который попадает в команду единомышленников, отстаивающих позицию ветеранов Афгана. Он устал от жизни в оковах, и ему захотелось, что логично, вырваться и стать начальником своей судьбы, что и привело его к определенным поступкам. Фильм затрагивает период с 1989-го до 1999 года.

— Вы начинали с искренних, открытых пареньков, таких простачков, был у вас и Алеша Карамазов, а потом появилось очень много персонажей с двойным дном, жестких, как в том же «Ненастье». А в «Инквизиторе» ваш герой — просто изворотливый негодяй, убийца. Страшно было влезать в его шкуру?

— У меня простачков было штуки три-четыре, Алеша Карамазов — вряд ли простачок. И спасибо Юрию Павловичу Морозу, режиссеру и «Карамазовых», и «Инквизитора»: он такого масштаба профессионал, что в его руках чувствуешь себя легко и свободно. Но «Инквизитор» — это жанровая история, выдуманная литература, поэтому все равно добро побеждает зло, пусть и с потерями. А если говорить о «Ненастье», то мой Басунов — это вынужденное зло, оправданное. Он добро не трогает, общается, по его мнению, с запутавшимися людьми, которые раньше проявляли себя как сильные, способные на серьезные шаги и действия, но теперь, по его мнению, сдающие свои позиции. И для меня как для артиста его поступки очень понятны.

— Мы практически везде видим вас со своим лицом, но при этом вам удается сильно меняться. Какие же внешние детали помогают вам создавать образ, характер?

— Спасибо. Это, мне кажется, лучший комплимент для актера. (Улыбается.) У меня даже прически практически не меняются. И мне этот путь нравится. Правда, у Юрия Палыча в «Пелагии…» я был брюнетом с длинными волосами. Наверное, такая деталь — это, как правило, походка и поведение рук. И это знаю только я, это мой козырь — такой своеобразный накладной нос для меня, от которого я отталкиваюсь в начале пути. Но главное все равно — эмоциональная составляющая персонажа. У каждого героя в любом случае есть один злой поступок, каким бы добрым он ни был, и один добрый, каким бы злым он ни выглядел. И в этих границах я уже начинаю фантазировать.

— Вы «вползаете» в очень сложных, неоднозначных героев, а в жизни вы таких понимаете, считываете?

— Все равно тот или иной герой — производная себя. Лучшую сторону свою или худшую ты показываешь — все дело в краске, которая сейчас нужна тебе. Наверное, благодаря таким персонажам внимательнее заглядываешь внутрь, и это помогает лучше разбираться в себе и других. Но я с детства неплохо понимаю людей. Я всегда доверял этому чувству, и моя оценка незнакомого человека обычно была правильной, за исключением нескольких ошибок.

— Саша, а почему вы пошли во ВГИК?

— В четырнадцать лет я окончил школу, летом исполнялось пятнадцать. И когда я дошел до конкурса во МХАТе, и они узнали, что мне четырнадцать, то сказали: «Подожди еще год». А я не хотел ждать и за год отказался от этой затеи.

— Как вы так быстро остыли, отказались от своей мечты?

— Просто жизнь с открытыми дверями была настолько интересной и уникальной, что пленила меня больше, чем в каких бы то ни было пьесах.

— Что делали в тот год?

— Что только не делал! Думал, буду плыть по течению, выплыву в любом случае. Но мама меня попросила сходить хотя бы во ВГИК на прослушивание — я ей пообещал. Мне было шестнадцать, когда я поступил.

— Александр, а почему вы хотели так рано распрощаться со школой?

— Скучно стало, у меня уже театр был. Да и вообще жизненная активность вне стен школы зашкаливала: и влюбленности, и куча каких-то дел была всегда, и море обязанностей…

— Обязанностей?! Значит, вы были ответственным человеком?

— Вряд ли — это все появилось благодаря Ане с Настей.

— Сообщение о том, что вы станете папой, вас повергло в шок, если вы оценивали себя как разгильдяя?

— Я тогда не оценивал себя так, но потом понял, что был разгильдяем и лентяем. Но никакого слома сознания не произошло. У меня есть отличная история на эту тему. Когда рождалась Анюта, я снимался в сериале «Девять месяцев». И на этаже родильного отделения я спрашивал у режиссера Резо Гигинеишвили, какая ему нужна эмоция от молодого отца, и он сказал: «Ну, восторг должен быть». И вот вывозят герою сына, показывают, у него восторг… Проходит две недели — в этом же роддоме, на этом же этаже мне выносят Аню, я смотрю на нее, не знаю ни ее, ни акушерку и говорю: «Увозите». Вот и вся эмоция была. А через два часа, когда я остался один, меня, конечно же, накрыло. И только в этот момент я осознал, что происходит. Но меня поразила разность — художественная
и жизненная.

— А с Настей как было?

— С Настей тоже потребовался люфт, чтобы прийти в себя.

— Многие мужчины признаются, что в качестве первенца хотели сына, а вы?

— Я очень рад, что у меня две замечательные девочки. И вообще я был просто рад появлению детей.

— Вам нужна любовь или влюбленность для актерской подпитки?

— Без чувств никуда в любом случае. Но любовь — такая вещь, что она все равно находится в тебе.

— В таком случае вам неважно, любить безответно или взаимно?

— Любовь — это такое чувство, которое появляется и ведет человека в светлую сторону по его ощущению. А взаимно оно или безответно — он замечает только в тот момент, когда любовь угасает.

— Вы такой же, каким были лет десять-пятнадцать назад? В любовь — как в омут с головой?..

— Я думаю, что меняюсь. Все отличается мерой ответственности за чистоту сказанных человеку и самому себе слов, за качество поступков.

— Для вас имеет значение, творческий ли человек ваша девушка, одного ли вы круга?

— Главное, чтобы пересекались мысли по жизни. И, конечно же, очень важно, насколько сильны чувства у каждого и дружба. Основополагающая вещь — гармоничное существование людей.

— Ваша мама — учитель русского языка и литературы. Она была с вами строгой?

— При такой маме орфография и почерк — мой конек всю жизнь. (Смеется.) Я думаю, она, видя мою писанину, с ужасом закрывает лицо руками до сих пор. Но она не строгая. У нее были и есть две самые важные составляющие ее жизни: дом и работа. Причем дом и все, что с ним связано, — на первом месте. А в понятие дома входят и дети, и внучки, многие родственники. Очень сложно соответствовать ее уровню включения в дом, потому что все несколько волей-неволей направлены вовне, а она мечтает, чтобы был выстроен такой единый мир.

— Она включена в вашу жизнь?

— В мою жизнь вообще никто, кроме меня самого, не включен.

— Как?! Вы же сказали, что достаточно открыты с родными и друзьями?

— Моя информация для родных — как Инстаграм для людей. Она отшлифована и выдается дозированно. С друзьями — иначе: им можно не приукрашивать какую-то негативную ситуацию. А близким достается все самое красивое и яркое. (Улыбается.)

— Вы хотели бы избавиться от каких-то черт или привычек?

— Конечно, от курения и лени. Я могу начать что-то — и не сразу доделать, оттягивать движение к мечте. В детстве и юношестве лень помогала фантазировать, а сейчас иногда мешает действовать. С ней нужно бороться.

— Вы думаете о будущем?

— Конечно, у меня планов громадье. (Смеется.) Но все самое главное происходит, конечно же, сегодня.