Чистокровный поляк с менталитетом человека мира, Павел Делонг всю жизнь занят выходом из определенных рамок: сначала — кинематографа исключительно своей страны, а потом и приклеившегося амплуа сексуального красавчика. Стоит отметить, что и то, и другое ему удается. Затруднения происходят лишь с дамой сердца. Но они явно временные, поскольку в настойчивости и убежденности этому актеру, а теперь еще продюсеру и режиссеру, точно не откажешь. Обо всем этом и многом другом — в интервью журнала «Атмосфера».

— Павел, вы выглядите реалистом, но как человек творческий подвластны ли некой мистике, верите ли в знаки судьбы?

— Они, безусловно, есть. Другое дело, умеем ли мы их правильно распознавать. Бывает, что на какой-то свой внутренний вопрос ты получаешь очевидный, конкретный ответ. Например, я собачник уже много лет, и у меня всегда жили таксы. Мне нравится эта разумная, интеллигентная, симпатичная порода. И сейчас у меня кобель Нео шоколадного цвета, мой лучший друг. Ему восемнадцать лет, и передвигается он при помощи колесиков, прикрученных к задней половине туловища. Естественно, старичок уже плохо себя чувствует, и недавно я даже чуть было не позвонил в ветлечебницу, чтобы сделали ему последний укол. Остановила меня картинка на автомобиле, который ехал передо мной по дороге. Там был пес и надпись: «Не причиняй зло!» Вот как это объяснить иначе, как не знак, чтобы я не совершал поступка, который потом не смогу себе простить?! Сейчас Нео уже чуть лучше, и, надеюсь, еще некоторое время он меня не покинет.

Но это то, что касается братьев наших меньших. А в основном какие-то сигналы мы получаем относительно близких людей, и порой они, особенно подкрепленные нашим страстным желанием, бывают крайне опасными. (Улыбается.) Однажды со мной произошло мощное жизненное землетрясение, когда я думал, что встретил абсолютно свою, единственную женщину: практически все на это указывало, то есть происходили грандиозные события, которые убеждали, что я двигаюсь в правильном направлении. И я с головой ушел в эти отношения, хотел ребенка, предлагал жениться, но она в итоге отказалась. Потом, знаете, было очень тяжело себя собирать, восстанавливаться после такой колоссальной ошибки. Вот что Господь мне этим хотел сказать?! (Улыбается.) Совсем не нужен мне был этот нехороший опыт. Порой кажется, что уже достаточно негативных уроков… Так что пока любовь для меня — это такая сволочь! (Улыбается.) Хотя на самом деле это же прекрасное чувство, счастье! Но явно только в том случае, когда она дает нам развитие, не разрушает. Здорово, когда в паре присутствует неисчерпаемая креативность. Все-таки для меня любовь — бесконечный разговор. Даже если люди просто молчат рядом. В гармоничном союзе всегда между мужчиной и женщиной натянута невидимая нить. Ужас, когда нет этого трепетного напряжения! Тогда наступает тоска, и сразу хочется бежать подальше.

— Поддаетесь этому порыву?

— Когда вижу, что ничего доброго уже не получится, то ухожу. Вообще, это правильно, особенно если нет детей. Если они есть, то, естественно, возникает уже больше поводов не рубить сплеча… Нередко родители сохраняют видимость брака ради спокойствия потомства, которое вырастает, покидает отчий дом, оставив там двух чужих друг другу людей… Это ведь тоже не вариант.

— Вы себя считаете семейным человеком? Вы же никогда не были официально женаты…

— Да, но при этом сохранял длительные отношения. Так что я вполне расположен к семье, но со своей женщиной.

— У вас есть 26-летний сын Павел от польской актрисы Катажины Гайдарски. Он продолжил династию?

— Я думал, что Павел тоже выберет профессию актера, но в результате он стал менеджером. Правда, в кинобизнесе. Он обаятельный, умеет общаться с людьми, и ему по душе то, чем он занимается. Хотя я не уверен, что в этой области сын до конца нашел себя. В современном мире перед молодежью открывается так много перспектив, что от их богатства они немного теряются.

— В данный момент вы живете в Варшаве, но родились и выросли в Кракове…

— Да, там прошли мое детство и юность. Это очень красивый старинный город, с театральной атмосферой. Подростком я был дворовым хулиганом, но при этом обожал театр, и можно сказать, что взращен на сильной театральной школе Кракова. В те годы Польша находилась почти что в состоянии войны с Советским Союзом, всех пугали русскими танками на границе, народ не верил коммунистам… Мы с товарищами жадно ожидали перемен, вели душевные разговоры с потрясающими священниками в главном костеле города, которые не принимали никаких политических позиций и толковали нам о вечном. Но тогда все было проще, нежели теперь: либо белое, либо черное, никаких полутонов. Мы с ребятами явились, наверное, первым поколением, наиболее жаждущим и приветствующим свободу от оков соцлагеря, нищеты, существования по карточкам… Польша нам виделась отдельным процветающим государством. Поэтому меня и тянуло к определенным прогрессивным постановкам, к актуальной, но не официальной в ту пору литературе. Я зачитывался Генриком Сенкевичем, Гессе, Кундерой, Достоевским, Маркесом, Хемингуэем, Джидду Кришнамурти… И не сомневался, что точно буду жить по-другому — вне давящей системы, с перемещением по свету, с возможностью трудиться в разных странах, со свободой высказывания на любую тему. Ценю независимость и рассчитываю только на себя, как меня учил отец.

— Он, кстати, музыкант?

— Барабанщик. А мама — медсестра.

— Знаю, что вы предпочитаете джаз, а несколько лет назад записали альбом, выступив в качестве певца: исполнили песни на стихи классических поэтов, вроде Шекспира… Отчего не продолжили музыкальную стезю?

— Понял, что не мое. Я не певец. Зато переключился на другое. Сейчас с удовольствием пишу, какие-то отрывки публикую в соцсетях. Возможно, в будущем получится роман. Полагаю, что писать, делиться своей болью вообще полезно всем.

— В силу своей деятельности вам свойственно наблюдать за людьми, подмечать какие-то черты, верно?

— Вам интересны мои выводы? Людской эгоизм — самая распространенная болезнь современности. Когда я на площадке сталкиваюсь с режиссером-тираном, не слышащим никого, кроме себя, закрываю эту историю. Увы, большинство персон, которых мы встречаем на своем пути, отличаются невероятным эгоцентризмом. Безусловно, не все. Я не склонен обобщать. И в своей работе, как актер и продюсер, тоже склонен искать, распознавать в человеке не только одаренность, но и некую степень развития — не ограниченность, не зацикленность только на себе и своих проблемах. Когда я вхожу в команду как актер или в качестве продюсера подбираю себе группу, то стараюсь оказаться среди мыслящих, умных, ярких индивидуальностей, для которых важна собственная миссия на земле. Давно заметил, что фильм только в том случае имеет отклик в сердцах у зрителей, когда его создают те, кто обладает неограниченным мышлением и свободой чувств. К сожалению, опять вернулись времена, когда люди стали бояться высказаться открыто. Я так верил, что это уже ушло навсегда в прошлое, но нет, это наше настоящее. Хотя все уже не так страшно, и основная плотина прорвана. Ничто, собственно, не мешает идти к совершенству и строить лучший, сбалансированный мир. До сих пор не могу смириться, что в сердце у каждого есть некое романтическое пространство, а в реальности мы редко когда его видим. Если уж политики создают конфликт, то люди от искусства должны его гасить и посредством своего дела объединять нации. В идеале каждая картина должна быть не проходной, а несущей необходимый посыл. Вот посмотрите на фильмографию Стивена Спилберга — там все ленты ценны.

— Судя по всему, вы его упомянули потому, что этот режиссер стоял в самом начале вашей карьеры: «Список Шиндлера» был вторым в вашей биографии…

— И она задала мне высочайшую планку. Я уже не воспринимаю режиссера, когда он не душевный, не чувствительный, не интеллигентный, не ставящий перед собой грандиозных задач. Но таких по-настоящему крутых мало — полно амбициозных и поверхностных. Вот нет второго Анджея Вайды, который совершенно космический кинематографист, открывающий миры. А как был самобытен Кшиштоф Кесьлевский! И насколько философские произведения у Анджея Жулавского, Кшиштофа Зануссси…

— Однако вы не скрываете, что профессионально ожили лишь на чужбине…

— Почему-то после Спилберга меня в Польше стали постоянно звать на однотипные роли героев-любовников, даже номинировали на приз Teleamor как самого сексуального артиста, но я не пришел за наградой. Это амплуа меня мучило, не давало развиваться, и я решил попытать счастья за рубежом еще раз. Как выяснилось, не прогадал. Я снимался и во Франции, и в США, и в Чехии, и на Украине, и в Беларуси, и у вас в России… Анализируя, почему всесторонне как актер я проявился именно на мировой арене, я пришел к выводу, что, видимо, у меня ментальность не польская, хотя я и чистокровный поляк. Так, я не склонен к резким оценкам соседа, к зависти, и мне ближе подход американский, когда каждый настолько самоуверен, чужд комплексам, что оборачиваться на кого-то еще даже в голову не приходит.

— Для освоения мирового пространства вам потребовались хороший английский, французский, русский — так, чтобы вас не дублировали. У вас сформировалась привычка учиться?

— Сейчас я учусь медитировать. А так я человек практичный и берусь обычно только за то, что необходимо. Вот люблю слушать итальянский, но я же не учу его, так как нет соответствующего предложения. Но при этом намереваюсь обучиться пилотированию самолета, а на роль летчика меня еще не звали. (Улыбается.)

— Зато на вашем счету полно других ролей в форме, и вы редкий человек, который говорит, что, если бы это было можно, для жизни выбрали не свою эпоху, а двадцатые годы прошлого столетия. Можете объяснить причину?

— В те годы не существовало настолько размытых границ между добром и злом, были ясные векторы и все как положено: женщины занимали свое место, мужчины — свое. Человеческое достоинство ставилось во главу угла, и приспособленчество, теперешнее увлечение быстрыми, легкими деньгами осуждались. Это был расцвет искусства, вплоть до изысканной моды. Нынешние нравы не сравнить с теми: кругом унисекс, все перемешано.

— Вы с младшей сестрой Доротой стали актерами, но она еще и телеведущая. Вас эта область никогда не привлекала?

— Она слишком сиюминутна. Фильмы же остаются надолго, их можно пересматривать.

— Собственно, как и мультфильмы. И как-то раз вы упомянули, что ваш любимый персонаж — олененок Бэмби. Получается, вы такой же ранимый и беззащитный?

— А мы все такие. Это не открытие. И надо сохранять в себе чистого ребенка. Вот у моей сестры подрастает дочка Сара, я с радостью с ней вожусь и еще раз убеждаюсь, что малыши — настоящие ангелы!

— Был период, когда театр занимал огромный кусок вашей жизни. Отчего сегодня вы сценой пренебрегаете?

— Так складываются обстоятельства, что я ориентирован на кино. Я театр обожаю по-прежнему, всегда прихожу на спектакли коллег, когда они зовут. Вот снимался с Аленой Бабенко и посетил все постановки, в которых она участвует. Возможно, и я когда-нибудь выйду на русскую сцену. А пока не устаю говорить комплименты вашим артистам. Работать с ними бок о бок — подарок. На русской земле реально столько талантов! И искренних, сильных людей.

— Вы не раз признавались, что вам интересны персонажи, способные к изменениям. Получается, что и вас нельзя отнести к инертным типам?

— Я могу долго терпеть некую дискомфортную ситуацию, но потом наступает взрыв, и я резко все меняю. Находятся на это энергетические резервы. И всем рекомендую не оставаться в болоте.

— Знаете, вы мне чем-то напоминаете Джорджа Клуни. Как способностью с годами приобретать лоск, так и тем, что его, как и вас, когда-то считали легкомысленным красавчиком, но вы, однако, претендуете на иные масштабы.

— В принципе мне приятно, что вы обнаруживаете между нами нечто общее. Клуни — личность выдающаяся. Он так набирает с годами! Все, что он предлагает, вызывает любопытство и обречено на успех. А по поводу себя могу сказать, что в настоящий момент я горю своим новым проектом — исторической костюмной сагой «Рожденные с саблей», которую собираюсь снимать как режиссер в Польше. И себе же я там отдал главную роль. (Улыбается.) Конечно, все идет далеко не гладко, я преодолеваю множество препятствий, но в то же время встречаю и неожиданную помощь. Такое тоже случается на этом волшебном свете. (Улыбается.) Сейчас я окружен близкими друзьями, которые меня вдохновляют и поддерживают во всех начинаниях, и у меня происходит борьба с обстоятельствами не совсем в одиночку. Несмотря на то что продюсерство — это большая ответственность, мне эта деятельность в кайф, так как я сам держу все рычаги в руках. Это по-настоящему взрослое дело.

— А когда вы ощутили, что повзрослели?

— Давно это заметил. И каждый день рождения накрывает это чувство. Собственно, много признаков незаметного вроде бы движения времени, но ощутимого для тебя. Из положительных моментов — перестал меньше нервничать из-за чьей-то противоположной точки зрения, которую категорически не принимаю. Чуть легче стал переносить чужую глупость. Уже не взрываюсь, когда наталкиваюсь на очевидное стремление манипулировать тобой. Но тотальное зло по-прежнему гнетет. Беспокоит тот факт, что как ни крути, а все продается и все покупается. Дело только в цене каждого. Совсем непродажных, наверное, единицы. И тут я ценю архетип проститутки. Она сразу предлагает честные взаимоотношения.

— Пользовались этими услугами?

— Нет. Зачем вы меня провоцируете? Я говорю о глубинных процессах. Множество же примеров, когда женщины соглашаются жить с жестоким, деспотичным мужчиной ради его богатства, и это грустно. И я как артист иногда шел на компромисс и ради финансовой поддержки своих близких соглашался на отнюдь не заманчивые проекты. В этом случае работа на площадке уже не была для меня праздником. Но тем не менее у меня есть позиция, и я никогда не соглашусь снимать пропаганду, например. Считаю, что экран не должен способствовать отупению нации. Порнография — такое же табу. Мне было бы стыдно перед родителями, сестрой, сыном. А так — проститутка живет в каждом из нас. Это либо наш ангел-хранитель, либо продажная сука. Вот такое мое мнение. Между прочим, мне кажется, данная система координат очень близка России. Народы, населяющие вашу страну, были последний раз едины лишь во время Второй мировой войны. А ныне идет одно сплошное разобщение, и все одержимы лишь обогащением… Поскольку я работаю на разных кинорынках, мне нравится эту тему обсуждать и с немцами, и с французами, и с евреями. Понимаете, я крайне неравнодушный человек. Для меня не существует мелочей. Например, на моей улице, в столице европейской страны, асфальт уложен кое-как, полно трещин, выбоин, и я не могу пройти мимо этой халтуры. Я уже точно никогда не проголосую за нашего депутата, градоначальника. И если так поступлю не только я, это будет ощутимо для власти. К счастью, пока в Польше эти законы действуют.

— Как я понимаю, вы не загородный житель…

— Живу в апартаментах в стиле минимализма. Я домашний человек, мне дороги часы, которые я провожу на кухне, допустим, за приготовлением каши для моих родных…

— Помню, как в одном из интервью вы очень вкусно рассказывали о пельменях, кислом супе и свиных отбивных в исполнении вашей мамы…

— О, она виртуоз! Шницель — это же наша национальная кухня. Причем он у нас не тонкий, как в Германии, а упитанный и сытный. Если еще молодой картофель к нему добавить… Правда, сейчас я отказался от мяса, хлеба, сахара, придерживаюсь более легкого питания, слежу за здоровьем, тренируюсь три раза в неделю. Спорт же мне всегда был близок: бокс, кикбоксинг, футбол, волейбол, прогулки верхом…

— Вы сибарит?

— А как же! Мне важны эмоции, тактильные ощущения… Жизнь во всех ее проявлениях надо пробовать на вкус, ощущать на ощупь, стараться запомнить каждый миг, не пропустив ни капли, и получая наслаждение ежесекундно. Нужно путешествовать, читать, не лениться, сложные книги, смотреть фильмы, спектакли, встречаться с друзьями, любить… Важно все!