Актеру и режиссеру Сергею Пускепалису ничего не стоит начать новое и отправиться из Саратова в Москву, а из Москвы в Магнитогорск… Так было не раз. Ведь главное в жизни, по его словам, — не стоять на месте. Да и живет он, что удивительно, не в Москве, а в Железноводске. Говорит, три часа лета лучше, чем три часа стояния в московских пробках. В его жизни особую роль не раз играл случай. Один из них — встреча с Петром Фоменко, от которого он усвоил многое, а главное, что в работе нельзя скучать и самому делать скуку. А еще, говорит Сергей в интервью журналу «Атмосфера», жизнь — это величайший дар, и потому нельзя ее тратить на уныние, страх и слезы.

— Сергей, не раз слышала, что вам нравится фраза «моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека». Что вы никогда не сделаете, чтобы не ущемить ее?

— Иногда мы заходим на чужую территорию, в гости друг к другу. И можем даже в гостях на что-то указать, если мы любим человека и хотим улучшить его жизнь. Позиция «моя хата с краю» мне не симпатична, но, если ты действительно хочешь помочь, надо это делать чутко, тактично. Просто спорить как сумасшедшему и вызывать в ответ неприязнь глупо. Как говорил Петр Наумович Фоменко, «спор рождает не истину, а только инфаркты». Как правило, истина не рождается в момент спора, она может стать его следствием. У человека есть способность осознавать события, делать выводы, но это всегда происходит один на один с самим собой. Только очень немногие люди с огромным чувством внутреннего достоинства могут быстро признать свою ошибку и сказать: «Да, я был неправ». Безусловно, у меня есть своя позиция, свои ощущения. И если мы совпадаем в главном, возможен какой-то компромисс, и мы уже идем рука об руку. И тут я уже никого не подведу и не припомню, чтобы кто-то подвел меня.

— А вы всегда были таким или в детстве и юности у вас был другой характер, более импульсивный?

— Мне кажется, я и тогда был чутким человеком. Но могу сорваться и наворотить такого! О чем потом всегда горько жалею. Зная эту свою особенность, стараюсь держать себя в руках, контролировать эмоции.

— Режиссер — профессия лидерская, проявлялось ли у вас это качество уже в школе?

— Я был тихим хорошистом, иногда, правда, и активность проявлял — например, был командиром отряда в игре «Зарница». Но в целом всегда стеснялся огромного внимания к себе, любил, чтобы меня не тревожили, — вот таким независимым был.

— А с учителями у вас как отношения складывались?

— Ровные были со всеми, кроме классного руководителя, учителя русского языка Ирины Петровны. Она меня любила. Я даже принимал экзамены у своих одноклассников каждую четверть. Это было очень ответственно, не хотелось подвести Ирину Петровну. Она привила нам любовь к русскому языку и чтению. Правда, у меня и отец книгочеем был. К тому же телевизора у нас дома не было, а книг, наоборот, в избытке. И так я коротал долгие зимние чукотские дни в полярную ночь. Помню преподавателя истории, уже в Железноводске, Михал Михалыча. Однажды он перепутал мою фамилию с фамилией немецкого генерала, заключившего с Россией Брестский мир, назвав его договор договором Пускепалиса. Класс встрепенулся, сразу возник интерес к этому историческому факту. (Смеется.) Но потом он поправился, что это был граф Курталис. Но благодаря Михал Михалычу у меня возник интерес к истории.

— Как у вас дома обстояло со свободой?

— Я наслаждался свободой. Родители уезжали на работу с утра и приезжали ночью. Никаких бабушек и дедушек не было, я был предоставлен сам себе. Находил себе занятия, чтобы не скучать: игры, книги, общался с двумя-тремя ребятами, но больше находился в кругу взрослых, коллег своего отца по аэропорту.

— Как ваша семья оказалась на Чукотке?

— Папа с мамой поехали туда работать. Это считалось престижно, там хорошо платили и давали очень серьезные льготы. Туда брали как в космос (смеется) — только очень хороших специалистов. Мама была высококлассным штукатуром-маляром, они строили атомную электростанцию, первую за Полярным кругом, — Билибинскую. А папа работал в геологоразведочной партии и, получив инвалидность, остался в аэропорту заведовать ГСМ (горюче-смазочными мате-риалами).

— Родители хотели, чтобы вы в какую профессиональную сферу пошли?

— В гражданскую авиацию. Летчики у нас в аэропорту считались элитой, белой костью, ходили всегда чистенькие… (Смеется.) Меня прочили либо в Рижское, либо в Армавирское училище гражданской авиации. И я этого хотел. Но в восьмом классе совершенно случайно поехал за компанию с ребятами поступать в Саратовское театральное училище. Это была репетиция самостоятельной жизни, приключение, но видите, как все серьезно обернулось.

— Так вы до этого в театральной студии занимались…

— Да, но всего полгода в драмкружке Железноводска, у Касьяновой Галины Николаевны. О чем не жалею, там пригодились мои литературные навыки. В школе я скрывал их, а тут меня зауважали. (Улыбается.) Я поступил к выдающемуся человеку — Юрию Петровичу Киселеву.

— Вам понравилась самостоятельная жизнь?

— Первые два месяца нравилась, а потом начался кромешный ад, потому что закончилась романтика, возникли трудности. Общежития нам не давали, мы скидывались с ребятами и жили коммуной на частных квартирах. Быт не был устроен, а учиться приходилось с утра до ночи. Вообще образование было базовым, но чем я занимаюсь, понял только курсе на третьем. Окончив, я пошел защищать рубежи нашей Родины. А вернулся уже в Саратовский ТЮЗ.

— Как вы восприняли то, что попали на флот — это же три года жизни, когда другие служили по два…

— Поначалу думал, что это кошмар! Были у меня, конечно, робкие надежды, что возьмут в морскую пехоту или в авиацию, где по два года служили, или в театр Черноморского или Северного флота. Но нет, прошел все по полной… Но сейчас уже не жалею ни капли, а испытываю некую морскую гордость. (Улыбается.) И, как ни банально звучит, по прошествии времени понимаешь, что это становление. Действительно, когда парень предоставлен сам себе в кругу мужиков, когда у тебя оружие в руках, это все делает из тебя мужчину.

— Чем вы занимали свою душу в армии?

— Читал. Я заведовал корабельной библиотекой. Она находилась в запущенном состоянии, но там были очень хорошие книги, и я ее привел в порядок. Я открыл для себя Куприна, у нас было солидное собрание сочинений писателя. А в общем, особо отдыхать не приходилось.

— Дедовщина по вам не прошлась?

— Не особенно. Просто у меня служба была, связанная с секретностью. Поэтому я миновал этап младенчества, скрываясь на своем посту.

— Как вас взяли в подразделение с секретностью? Туда обычно берут после Бауманки, например…

— Не знаю, возможно, из-за литовской фамилии. Литовцев ценили, доверяли очень ответственные участки на флоте, считая их обстоятельными, надежными.

— Если бы была машина времени, куда бы вы на время перенеслись?

— Даже не знаю, наверное, в Саратов, в то время, когда только родился сын. Оно было трудным: девяностые годы, есть было нечего, смута, — но в то же время радостным, активным, интересным.

— В Москву вы переехали, когда поступили учиться к Петру Наумовичу Фоменко. Какой она вам показалась?

— Москва меня не сразу приняла. Видимо, я очень нервничал, и у меня случилось прободение язвы. Но после этого как-то отпустило, я подумал: «Как будет, так и будет!». И все стало завязываться. А до этого жил с ощущением, что я здесь немножко на птичьих правах при всем хорошем ко мне отношении Петра Наумовича и большинства однокурсников. Да, и друзья у меня здесь появились. Но все равно я был немножко пришлый, как будто все время стоял с протянутой рукой. Они же прошли абитуру, а я сразу попал на такой престижный курс, да еще на второй год обучения. Хотя все понимали, что никакого блата у Петра Наумовича быть не может, да и какой блат мог быть у меня — за душой ни копейки и никаких связей.

— Вы приехали поступать именно к Фоменко?

— Нет, это Фоменко приехал к нам в Саратов смотреть «Недоросля» Фонвизина, я там играл Бригадира. Замечательный режиссер, царствие ему небесное, Леонид Данилович Эйдлин, мой крестный, можно сказать, познакомил меня с Петром Наумовичем. Кроме того, я уже ставил дипломные спектакли, был педагогом на курсе и в режиссерских лабораториях. И после того как не стало Юрия Петровича Киселева, я запросился к Петру Наумовичу. Он дал мне ряд определенных заданий — это было моим экзаменом, поверьте, не самым простым, — и после их выполнения я с чистой совестью смог покинуть Саратовский ТЮЗ.

— Вы разговаривали с Петром Наумовичем, что называется, за жизнь?

— Знаете, у нас с Петром Наумовичем все было на каком-то молекулярном уровне. Не припомню каких-то заумных диалогов. С моей стороны было почитание, и в то же время я относился к нему как к отцу. И у него по отношению ко мне постоянно присутствовала какая-то улыбка. (Смеется.) То ли я несуразным казался, то ли… не знаю почему.

— У вас преподавал Сергей Женовач, а ваш сын Глеб учился на его курсе и сейчас работает в его «Студии театрального искусства».

— Да, сын у него с огромным удовольствием учился. Я считаю, это лучший педагог и режиссер на данный момент. А сейчас, когда Сергей Васильевич назначен художественным руководителем МХТ, я пожелал ему только сил и здоровья, а все остальное для этого у него есть, и энергии немерено.

— Но вы все-таки не полностью вросли в Москву, решили, что не станете ее постоянным жителем…

— Видите, это, наверное, связано с тем, что я стараюсь быть независимым. Мне интуиция подсказывает, что это не моя тема — стать москвичом. У меня здесь много друзей, я очень люблю этот город и, безусловно, всем ему обязан, хотя и критикую порой за что-то. А вот Глеб уже москвич, наверное. Я понимаю, что здесь, к сожалению или к счастью, сосредоточено все связанное с профессиональным ростом любого человека, это такой узел, солнечное сплетение. Но в отношениях с Москвой надо быть предельно деликатным, аккуратным и бдительным.

— А в чем должна заключаться эта аккуратность и бдительность?

— Москва иногда срывает рамки у людей, стирает границы дозволенного. Я работал во многих городах. И, грубо говоря, поставил себе галочку, что этот зачет сдал, что могу сюда приезжать, что мне в Москве рады, и я рад многим, но Москва — не цель моей жизни. Мне очень хорошо в Железноводске. Я выбрал лучшее место — курорт, причем круглогодичный. Это не ссылка, как у Лермонтова. (Смеется.)

— Теперь вы в Железноводске фестиваль «Печорин-фест» создаете?

— Совершенно верно. В 2019 году пройдет первый международный фестиваль. Это будет кино для людей, народное в самом хорошем смысле, а не так называемое фестивальное. В этом мае мы фестиваль презентуем, он откроет курортный сезон в городе. Кого там только раньше не было — вся элита царской России постоянно наезжала на воды. Я не раз был в Карловых Варах, и вот оттуда и пошло у меня желание сделать нечто подобное, если не лучше, у нас. У нас все для этого есть: замечательный международный аэропорт, отличные дороги, есть что показать зарубежным гостям, и кухня потрясающая.

— По сути, вашим первым фильмом стали «Простые вещи» Алексея Попогребского. И сразу рядом такой партнер, как Леонид Сергеевич Броневой…

— У меня кино началось даже не с фильма, а с человека, Алексея Попогребского. Я считаю его человеком-кораблем. «Простые вещи» стали для меня хорошей киношколой, а Попогребский — наставником в кино, хотя мне уже было около сорока лет. Он и Борис Хлебников — два моих ориентира в киномире. А работа с Леонидом Сергеевичем — это, конечно, счастье! Мы снимали мои сцены с ним десять дней. И в этом съемочном угаре я не совсем еще осознавал происходящее. Леонид Сергеевич все сделал для того, чтобы никто не чувствовал, что это особый случай. Хотя это было именно так. И для него, и для всех. Безусловно, он глыба! Мы невероятно душевно общались все это время. У меня дома висит фотография, которой я очень дорожу, на фоне его детских снимков, подписанная им очень душевно. Конечно, это воспоминание на всю жизнь останется.

— А вам нравится, когда вас окунают в очень тяжелые условия съемок, например, как на картине «Как я провел этим летом»?

— А меня и окунать незачем, я там окунался до четырнадцати лет. (Улыбается.) Наверное, Леша и обратил на меня внимание, потому что это моя естественная среда. Естественно, мне хотелось избежать невзгод полярной станционной жизни, но что поделаешь. Для кого-то это была экзотика, а мне было интересно в первую неделю. Я вспоминал отца, как будто вернулся в детство и увидел его в запотевшем окошке… Тогда папы уже десять лет как не было. И оказавшись там, конечно, я испытывал момент светлой грусти, но не депрессию. Мамы уже тоже нет, она ушла в 2006 году.

— После этого вы стали себя по-другому ощущать, более взрослым или отчасти одиноким?

— Вы знаете, я с пятнадцати лет уже не жил дома, поэтому, может быть, это помогает сейчас. Я прихожу на кладбище, смотрю на их могилы, но все равно у меня ощущение, что я в каком-то отпуске, это не со мной произошло. И с Петром Наумовичем я тоже чувствую, что он все время где-то рядом, мы с ним как будто должны сейчас встретиться, и он опять будет издеваться надо мной, а я терпеть, что мы в хорошем смысле будем озорничать. Нет у меня ощущения, что он навсегда на Ваганьковском кладбище лежит в соседстве с Эдуардом Володарским и Руфиной Нифонтовой. Я постоянно туда хожу.

— В вашей фильмографии много персонажей героических профессий и людей, попадающих в экстремальную ситуацию. И прекраснейший недавно прошедший на Первом канале сериал «Частица Вселенной», где вы сыграли командира экипажа космического корабля, такой…

— Да, и это просто удача, что я попал в такой проект. И режиссер Алена Званцова, и Александр Беркиш, и вся группа: Вовка Яглыч, Леша Макаров, Анечка Никитична (Анна Михалкова), Вика (Виктория Исакова) — там все потрясающие. И компания Валерия Тодоровского очень качественная. А я себя космонавтом хоть так представить смог. (Улыбается.)

— Чем герой зацепил вас?

— Он неоднозначный. Конечно, он фанат идеи, но при этом никак не может отрубить у себя человеческое… И это здорово! В картине есть ситуации, в которых он так поступил и за это понес определенное возмездие. А вообще он классный парень. (Улыбается.)

— Вы современный человек, но в то же время… советский в хорошем смысле…

— Да, я консерватор. В советское время, за исключением коммунизма, было очень много хорошего.

— О чем из того времени тоскуете? Вам не кажется, что что-то в отношениях между людьми деформировалось?

— Это обычное явление. Что-то уходит, что-то приходит. А если говорить серьезно, у нас отсутствует генеральное направление в общественной жизни, вот мы должны сейчас мобилизоваться для рывка, но у нас кто в лес, кто по дрова. Что у нас единица измерения? Деньги, успех, профессия, навыки? Раньше ценили космонавтов, трудовой подвиг, стахановцев, какое-то выдающееся дело, обращенное на пользу общественности. Котировались глубокие знания, эрудиция, то, что ты много читаешь, — это нравилось женщинам в мужчинах. А что сейчас нравится? Что он ленивый или может больше воровать, умеет уйти от налогов? Мы вынуждены преодолевать нигилизм, личная ответственность человека уходит, и это ужасно.

— Кстати, удивлена, что у вас развита и бизнес-жилка, вы в тяжелые девяностые годы организовали книжную лавку, чтобы выживать в творчестве…

— Хорошие люди помогли, был такой бизнесмен Алексей Гордеев, дал нам с друзьями книги для реализации. А директор позволила устроить книжный ларек внутри театра, и актрисы в театральных костюмах продавали детские книжки и леденцы, они шли бойко. (Смеется.) И мы по копеечке себе откладывали, а я собирал на то, чтобы заплатить постановочной части за костюмы и декорации. Лавка просуществовала года полтора. Потом мы замахнулись на более серьезное дело, пошли в другой бизнес, решили спекулировать (смеется), но тут же прогорели. А во время учебы в ГИТИСе я подрабатывал режиссером в модельном агентстве. Эти деньги мне собственно и позволили на третьем курсе перевезти сюда семью.

— Мы упустили из виду вашу боевую подругу, жену Лену. Как говорит Марк Анатольевич Захаров, для становления мужчины очень важно, какая женщина рядом с ним.

— Лена, конечно, тылы надежно держит, все хозяйство на ней. Я спокоен за них. И она со мной везде ездила — а где я только не работал, в каких краях…

— А чем ваша Лена занимается?

— Была гидрогеологом, но потом работала, в связи с нашими частыми переездами, в разных областях. А сейчас она просто начальник дома. Но ей некогда скучать. У меня работа такая: разъезды, экспедиции, и я часто беру Лену с собой и на съемки, и на фестивали, смотрим фильмы, посещаем интересные места. Но обычное место нашего отдыха — это дома, в Железноводске. У нас там очень хорошо.

— А где вы себе геолога нашли?

— Так мы оба из Железноводска. Сначала вместе ходили в детскую студию, только Лена помладше меня. А с ее сестрой я учился в одном классе. Так что издавна знаем друг друга. Мне и в этом в жизни повезло. (Улыбается.)

— У вас гостеприимный дом?

— Конечно! Мне очень нравятся душевные застолья, когда все к месту, в хорошей компании. Позвать гостей, приготовить что-то вкусное, выпить хорошего вина под интересный теплый разговор… Это же так здорово! Нужно уметь радоваться и получать удовольствие от жизни!