Журналисты и женщины охотятся за Джерардом Батлером с завидным постоянством — увы, ни у тех, ни у других почти никогда не получается добиться успеха. Мужчина с таинственным и, говорят, темным прошлым сегодня выглядит как образцово-показательный мачо и настоящая голливудская звезда мирового масштаба. Поймать актера на откровенности удавалось редко, ведь у Батлера принцип: ни слова о личной жизни. И все-таки некоторым счастливчикам удалось разговорить нашего героя.

— Привет, Джерард. Слушай, мне всегда было интересно, откуда берутся такие харизматичные и крутые люди, как ты?

— (Смеется.) Привет. Я расскажу тебе. Я родился в Шотландии, в Глазго, а моя семья родом из маленького городка Пейсли. Это город, где восемьдесят процентов населения заняты на хлопковом производстве. И знаешь, я никогда не подумал бы, что буду актером, которому говорят комплименты. Ведь есть знаменитый шотландец Шон Коннери, и этого было достаточно для Шотландии. Даже более чем достаточно.

— Как получилось, что ты решил стать актером? Ну вот был момент в детстве, когда ты себя готовил к этой профессии? Например, Мохаммед Али просил своего брата кидать в него камнями, чтобы уклоняться от камней просто уклоном головы. Как мы знаем, легендарному боксеру это пригодилось. Было что-то подобное у тебя?

— Я всегда фантазировал. Но не просто фантазировал, а в какие-то моменты просто не мог переключиться из режима «фантазия» в режим «реальность». Однажды я представил, что за мной, за моей спиной мчится поезд, и я от него убегаю. Убегаю и никак не могу убежать. Я настолько погрузился в это, что разнес к чертям всю свою комнату и пытался выпрыгнуть в окно. Моя мама буквально схватила меня за ноги. И такое случалось часто. То я на войне, то торговец слоновой костью и торгуюсь с пиратами в притонах Джакарты… Фантазии были настолько реальны, что у меня выпрыгивало сердце и потели ладошки.

— Ох. И в этих фантазиях ты как-то представил себя актером, и…

— Не, не так. Понимаешь, моя семья была чуть ниже среднего класса и чуть выше рабочего. Родители мечтали о том, чтобы я стал юристом и носил галстук. Чтобы говорить: «Один из наших — адвокат». И им бы отвечали: «Вау!» Так я поступил в университет на юридический факультет. Сейчас уже понятно, что мне откровенно везет по жизни. Учеба давалась легко, вскоре меня избрали на пост президента юридического общества. И более того, я с отличием окончил университет. До сих пор удивляюсь, как это так получилось. Понимаешь, я совсем не академический человек. Ну, такой, который постоянно что-то учит, изучает. Если мне интересно, то я овладеваю этим за минуту. Спроси у каскадеров. (Смеется.)

Ну и вот. Я взял отпуск и отправился в Америку. Настал такой период времени, когда что-то тяготит тебя, становится все не так. Нужен был свежий воздух. На родине я контролировал себя, меня контролировали, а здесь я мог делать все что угодно и делал что угодно. Я жил в Лос-Анджелесе на Венис-Бич с тремя ирландскими парнями, которые постоянно крепко напивались. Это было отличное время. Я убеждал себя, что это молодость, что это и есть жизнь и у меня просто такой характер — я взбалмошный. Мы перебивались случайными заработками на каких-то ярмарках, в каких-то сомнительных местах. Много глупостей наделал. И как-то раз я обнаружил себя закованным в наручники в отделении полиции. Я проводил время в камере в своих старых Levi’s и кожаной куртке и с волосами, как у Джима Моррисона. Но формально я все еще оставался президентом юридического общества в Глазго. Не могу поверить, что я это говорю. Лучше не буду. (Смеется.)

— Продолжай, пожалуйста. Это лучшее интервью в моей карьере.

— Надеюсь, ты не из тех, кто переиначит все мои слова и сделает из меня какого-нибудь глуповатого, самовлюбленного дурачка.

— Ни в коем случае!

— Эх… Было несколько отличных историй в то время. Однако я вернулся на последний курс университета. А там финальный год обучения — это не теория, а практика. То есть ты идешь работать в уже существующую контору и начинаешь по-настоящему пахать. В общем, полноценная такая стажировка. И мои работодатели уволили меня за неделю до присвоения мне квалификации, представляешь? К тому времени я стал печально известен в среде юристов Шотландии. Многое в то время вышло из-под контроля.

Когда я надевал галстук и костюм, такое отчаяние поглощало меня, такая тоска… В общем, когда они меня погнали, я не мог представить, что делать дальше. Ты не представляешь, как унизительно и горько было говорить маме об этом. Ведь я разрушил ее мечты. На следующий день я уехал в Лондон. И знаешь, что я думаю? Если бы тогда я не потерял работу, не сидел бы сейчас с тобой. Мама после моего отъезда прислала мне письмо, где написала, что будет меня поддерживать и гордиться мной в любом случае. Но и сейчас, спустя годы, она не преминет почитать нотации и поучить жизни. (Улыбается.) Ты, наверное, думала, что если в семье есть звезда, то к ней какое-то особое отношение? Может, у кого-то и так, но мои родственники, буквально все, просто обожают меня учить. Люблю их. (Улыбается.)

— Говорят, твои отношения с отцом были далеки от идеала…

— Он умер достаточно давно, и да, мы не виделись четырнадцать лет. Все же я решил полететь к нему на похороны в Канаду. С этим связана еще одна сумасшедшая история, к слову. В это время я встречался с одной девушкой, с которой часто ссорился, и в один из дней она порвала мой паспорт. Представляешь? Мне надо лететь обратно в Шотландию, а у меня нет документов. Я прохожу контроль в аэропорту и умоляю служащего пропустить меня по студенческому, объясняю ему все. Тот говорит: «Хорошо, проходи, но договорись с родственниками, чтобы тебя встретили в аэропорту Глазго со свидетельством о рождении. Иначе не выпустят из аэропорта». Я летел и переживал, что меня не пустят домой. Прилетаю и подхожу к стойке, показываю студенческий, а там говорят, что они в курсе, вон стоит женщина с моим свидетельством о рождении. Это была моя мама. И тут я подумал: «Боже, какой я придурок, кому надо по доброй воле нелегально приезжать в Шотландию?! Ведь унылее страны нет. Везде лучше, чем здесь».

Но теперь я понимаю, что был не прав. Шотландия — отличная страна. Всеми своими хорошими и плохими качествами я обязан ей. Она меня сделала таким, какой я есть. Лучше Родины нет земли. Мы как-то снимали фильм, где я играл Аттилу, и там такие чувствительные моменты были для истории моего народа. Я рыдал. Правда. У меня почти была истерика. Моя страна столько вынесла, столько людей за нее отдали жизнь. Это очень пугает, и этим гордишься.

— Итак, мы выяснили, что ты почти стал юристом. А когда же появилась страсть к кинематографу?

— Я ходил по самым разным фестивалям, каким-то театрам, пока однажды не попал на спектакль «На игле». Я знал, что у меня получится не хуже, чем у того парня на сцене в главной роли. А скорее всего, лучше. Я занимался телемаркетингом, убеждая людей купить вещи, о которых узнал десять минут назад, работал официантом, да много кем. Однажды в кафе на первом этаже я столкнулся со Стивеном Беркоффом. Он был режиссером-постановщиком в театре и к тому времени находился на гребне успеха. Я подошел к нему и сказал, что хочу попробоваться на роль. Беркофф ответил: «Почему бы и нет? Приходи». После прослушивания ко мне подошла директор по кастингу и буквально со слезами на глазах сказала: «Это лучшее, что видел Стивен за последние два дня». Я ощущал себя пустым и счастливым, чувст-вуя, что отдал себя до последней капли. Я был на седьмом небе: получил главную роль у Беркоффа! Так я стал знаменит. По крайней мере у себя в голове. Ну а потом уже были и «300 спартанцев», и «Рок-н-ролльщик», и «Призрак оперы», и еще много чего.

— Кстати, о «Призраке оперы». Говорят, что ты не занимался вокалом, но сам поешь в этом фильме, без дублеров. Так ли это?

— Петь я всегда любил. Правда, специального певческого образования у меня нет. Так, брал пару уроков у профессионалов. Как-то подошел к знакомому профессору и спросил его мнение о своем пении. Тот похвалил меня и посоветовал не бросать это занятие. Вот я и не бросаю. (Улыбается.)

— Ну а трюки? Опять-таки говорят, что ты немного ненормальный по отношению к себе, совсем не бережешь себя.

— Есть такое. Постоянно получаю какие-то травмы на съемках. Периодически ломаю себе что-нибудь. Однако надо понимать, что остановка съемок означает очень большие денежные издержки. Это ведь целая индустрия, задействованы масса народу, реквизит, техника. А ты вдруг прыгаешь неудачно и подставляешь огромное количество людей, с которыми работаешь. С годами я стал ответственнее, но все равно не могу отказать себе в удовольствии выполнить какой-нибудь трюк. Надо прочувствовать все самому. Я абсолютно убежден, что если ты дерешься в кино, то должен понимать, как это — получить в глаз, сломать руку. Ведь не зная этого, сыграть хорошо невозможно. Почти каждый может бегать, прыгать с пистолетом, отстрелять десяток холостых патронов. Но далеко не каждый сможет сказать так, чтобы все прочувствовали, поверили тебе. Такое приходит только через физические переживания происходящего. Вон в «Покорителе волн» я впервые в жизни взял доску в руки и начал тренироваться. Меня накрыла одна волна, потом еще и еще. Потом ударило о скалы. Думал, все — не выплыву. Спас меня смельчак, который бросился за мной в воду. Зато теперь я на своей шкуре знаю, что такое тонуть и какие эмоции испытывает серфер в этот момент.

Вообще считаю, моя проблема в том, что я каждую роль воспринимаю как вызов. Смогу ли я спеть? Смогу ли я быть царем Леонидом и повести за собой свой народ? Смогу ли я быть хорошим серфером? Я не отдаю себе отчета в том, что это просто роль, кино. Все становится по-настоящему. Как тогда, в детстве, когда я убегал от поезда. И с одной стороны, как правило, роль получается. Но с другой стороны, часто остаются шрамы. Случалась даже госпитализация и дефибриллятор. Ничто не дается просто так. У всего есть цена. И знаешь что? Я с радостью ее плачу. Потому что это громадное удовольствие, когда к тебе подходит какой-нибудь парень и говорит: «Вы знаете, такой-то герой настолько поразил меня, настолько мотивировал, что я решил бросить бухать, начал заниматься спортом и стал храбрее».

— Слушай, давай начистоту: ведь у тебя было несколько откровенно провальных фильмов. Ну, например, «Беовульф и Грендель» или «В ловушке времени». Как ты относишься к неудачам?

— Ну, во-первых, провалились они не из-за меня. (Смеется.) В этом нет моей вины. А во-вторых, это же опыт! Потрясающий опыт. Ты попадаешь в иной мир, совершенно другой мир, который выдумали сценаристы, и ты там должен жить. Это разные вселенные. Описать такие чувства трудно. Сейчас я в среднем снимаюсь в двух-трех картинах в год. А еще реклама, фотосъемки, интервью и фестивали. Я совсем не зацикливаюсь на ошибках или, наоборот, на успехе. Для меня важнее процесс и то, насколько точно я смог сыграть своего героя. Это настолько потрясающе, настолько разнообразно, что порой я говорю: «Все, я пустой. Достаточно». И тогда я уезжаю в Малибу. Там у меня дом. Перезаряжаю батарейки, так сказать.

— О, у тебя же вроде еще есть квартира в Нью-Йорке?

— Да, она есть, но там я появляюсь крайне редко. Помимо безусловных плюсов жизнь в мегаполисе имеет и свои минусы, город забирает очень много энергии. Я почему-то не могу подолгу жить ни в Лос-Анжелесе, ни в «Большом яблоке». А в Малибу у меня дом в гористой части, не на берегу. Там я чувствую себя прямо как в родной Шотландии.

— А что за история с клиникой, где ты лечился то ли от наркотической, то ли от алкогольной зависимости?

— На съемках я в очередной раз получил травмы. И когда я говорю «травмы», это означает, что я не порезался и не содрал кожу на коленке. Все гораздо серьезнее. Я попал в больницу. Там мне давали обезболивающие, и я подсел на них. Ну такой вот у меня склад характера — я разрушаю себя и делаю это регулярно и с удовольствием. Так или иначе, я попал в центр Бетти Форд, где помогают таким, как я. Когда слышишь словосочетание «реабилитационный центр», то приходит на ум мрачная клиника с пропащими людьми, которые облажались по полной программе. Но знаешь… Я рад тому, что сумел это преодолеть. У Бетти Форд я прошел курс, который назывался «Управление болью». Это помогает мне. Правда помогает. Я научился справляться с физическим страданием, дискомфортом. До сих пор помню слова одного парня, он говорил мне: «Да мне абсолютно плевать на твои рентгеновские снимки или на МРТ. Наплевать и растереть, что там с тобой произошло. Я буду учить тебя, как послать боль на три веселых буквы!» И я научился. По крайней мере, я так думаю.

— Многие тебя называют бабником, и вообще у тебя слава ловеласа и сердцееда. Что думаешь об этом?

— Да какой я ловелас?! Определенно это не про меня. Папарацци и журналисты вечно видят то, чего нет. Но я открою секрет: у меня есть талант хранить секреты. У меня длительные отношения были и два года, и пять лет. И никто, ни один журналист не знает о них. Но зато они с удовольствием приписывают мне романы с женщинами, с которыми я встречался на официальном приеме или играл в кино. Помню, как они взахлеб, перебивая друг друга, говорили о моем романе с Дженнифер Энистон. Это было смешно, ей-богу. Или с Хилари Суонк. А потом мне показывали фотографию меня и Камерон Диаз и тоже утверждали, что у нас отношения. Я же по натуре однолюб и семьянин. Это чистая правда.

— Так почему же ты тогда до сих пор еще не вступил в брак?

— Сам удивляюсь. Искренне не понимаю, почему так. Некоторое время назад я поссорился со своей девушкой. Так как я постоянно на съемках, то общаемся мы в основном по Skype. Ну так вот, звоню ей после съемок, мы начинаем мило болтать, и вдруг она замечает на моей руке обручальное кольцо. А мой киногерой, по сценарию, женат, и я просто не снял это кольцо после съемок. Ну и начались претензии: мол, ты втайне женился и все такое. И вот в тот момент ссоры я поймал себя на мысли, что мне приятно носить кольцо, мне хочется жениться. Мне тепло от мысли, что я проведу с кем-то всю жизнь.

— И что же было дальше? Вы помирились?

— Мы расстались…