О хрупкости актрисы Светланы Ивановой не говорил только ленивый. И в этом она абсолютно не меняется. А вот с душевной хрупкостью происходят, по ее словам, некоторые изменения. Нет, трепетности и чуткости в ней не убавилось, но сегодня она не наивная и беззащитная барышня, а достаточно уверенная в себе женщина. Эту уверенность, считает Светлана, ей дарит отношение близких людей.

— Света, вы не раз говорили, что не играете в жизни и, мол, многие удивляются, что вы такая настоящая и простая для актрисы. Но люди могут использовать эту искренность против вас…

— В современном мире зачастую честность и откровенность собеседника, партнера, коллеги, режис-сера обезоруживают. Простота — это довольно сильное оружие. Но не та, совершенно чудовищная, про которую говорят, что она хуже воровства. Я простая и открытая, но совсем не наивная и далеко не беззащитный человек при этих своих качествах.

— То есть вы с ходу не поделитесь сокровенным и не расскажете симпатичному вам, но малознакомому человеку о своих слабых сторонах?

— Нет, я очень фильтрую это. Чтобы я открылась, человек должен стать близким. То впечатление открытости, которое я произвожу, — это лишь тридцать процентов меня. А девяносто — уже для своих.

— А когда вы влюбляетесь? В этот момент же сложно из себя что-то изображать, скрывать, играть…

— Нет, вот в этом я за открытость, я за Татьяну Ларину. Если ты хочешь написать — напиши. Если ты хочешь кому-то что-то сказать — скажи. Не думай: «Наверное, надо сделать вид, что я затаилась, а потом он сам…» По-моему, это ужасно, ведь столько времени тратится в результате, и ты теряешь жизнь и свое счастье. Ты можешь быть счастлив на неделю дольше или на год. Да, ты можешь обмануться и получить тапкой по носу, но тогда у тебя будет опыт. А если ты не позволишь себе этого, то как ты узнаешь, что такое счастье? Никогда правильно не рассчитаешь, все факторы не учтешь, потому что жизнь непредсказуема. И в семейной жизни можно только любить, быть чутким и искренним.

— Вам, наверное, ближе Толстой, чем Достоевский?

— Точно. А в школе я больше любила Достоевского. Но это юношеская тяга. К счастью, я быстро поняла, что мне ближе Толстой, Бунин, Набоков. Там тоже не без сложностей, но это не наматывание кишок на кулак.

— Мне очень понравилась ваша фраза: «Можно натренировать себя на счастье». Это почти как у Александра Володина: «Стыдно быть — несчастливым».

— Это правда. Кроме всего прочего уныние — это грех. Поэтому, если есть возможность хоть чему-то порадоваться, надо это делать. Я помню, что в старших классах школы прочитала книжку Элинор Портер «Полианна» (хотя она рассчитана на возраст помладше) про несчастную девочку, у которой в жизни не было ничего хорошего, и она стала в это играть — придумывать себе поводы для радости. Потом это вошло в привычку, и она заставила в эту игру играть всех вокруг. Так и в жизни — если ты ненавидишь понедельники, то, когда он наступил, можешь выдохнуть, что он не наступит потом целых шесть дней. В каждом проявлении жизни можно найти какую-то радость. Мне эта мысль очень понравилась. Бывало, что я нервничала ужасно, потому что случались катастрофические ситуации. Однажды я опоздала на час на репетицию к Галине Борисовне Волчек. А этого делать нельзя категорически. Произошла какая-то чудовищная история, вплоть до того, что я попала в аварию. Но в принципе теперь, если я понимаю, что не могу ничего изменить, не могу выйти, взлететь, бывает, что даже невозможно бросить машину и прыгнуть в метро, то стараюсь хотя бы не нервничать. Лучше я приеду в хорошем настроении, красивая. (Улыбается.) Мне кажется, надо во многих стрессовых ситуациях успевать получать удовольствие от жизни, иначе можно просто сойти с ума. Даже опаздывая на важную встречу и переживая, ты можешь смотреть на город, слушать замечательную передачу или аудиокнигу, то есть найти какую-то радость.

— Но вы предупредите других, чтобы они не волновались?

— Да, я всегда стараюсь успокоить людей, звоню, говорю, что все-таки еду. (Улыбается.)

— Света, а у вас бывают дни или недели, когда все же не удается чувствовать себя счастливой и радостной?

— Нет, у меня не бывает такого.

— И когда с кем-то расстались, не прошли кастинг? Я уже не говорю о трагических событиях…

— Я расстраивалась, когда у меня не получалось поступить в институт, потому что в театральные вузы меня не брали, говорили, что я маленькая ростом, а нам травести не нужны. Но не могу сказать, что это очень выбивало меня из колеи: я всегда понимала, что есть вагон вариантов, передо мной много дорог — и я в любой момент могу выбрать другую. В принципе я до сих пор живу с ощущением, что у меня еще столько всего впереди, хотя я уже женщина слегка за тридцать. (Смеется.) У замечательного индийского философа Дипак Чопра есть чудесная фраза: «Я до сих пор думаю о том, чем займусь, когда вырасту». Хотя написал он ее, будучи очень взрослым человеком. И я вдруг, прочитав, поняла, что это про меня. А бывают пенсионеры по духу, когда им нет еще и сорока. Но я стараюсь дистанцироваться от таких людей, потому что это очень заразно, так же как и счастье. Чем больше ты общаешься с успешными людьми, тем больше этим заряжаешься.

— Пару лет назад вы очень смешно говорили, что скоро все изменится, ведь даже в магазинах стоят кремы, на которых написано «30 плюс». Вас пугал этот возраст?

— Просто в моем детстве (а я жила рядом с Домом культуры «Октябрь», который недавно сгорел) проходили вечера «Для тех, кому за 30». А я еще шла мимо афиши и думала: «А что такое за 30?», думая, что это не число, а буквы. И вот теперь я уже сама за тридцать.

— Но теперь все поменялось — и детей рожают далеко за тридцать и за сорок…

— Мне нравится такая история. Вы не заметили, что сегодня все сериалы снимаются про тридцатилетних, сорокалетних и дальше? Хотя все, что касается возраста, относительно. Но в нашей стране многое неправильно сформулировано. Почему слово «страховка» у нас от слова «страх», а в английском insurance от слова «уверенность». Это же коды. Мы сами себя программируем.

— Многие девушки ждут тридцатилетия, так как это загадочный возраст булгаковской Маргариты, когда возможно все…

— Действительно. А я и не думала об этом. И со мной стали происходить изменения. Психологи говорят, что женщине столько лет, сколько лет ее младшему ребенку. Соответственно, мне скоро пять. (Смеется.) И теперь мой взгляд на жизнь измеряется этими категориями. Я ждала своего тридцатилетия с той позиции, что дочке уже четыре.

— С рождением дочери ни на минуту не почувствовали себя взрослой, солидной?

— Нет, совсем нет. Такого ощущения и сейчас нет. Иногда, правда, возникает мысль: «Я же мама, я за нее отвечаю! Стоп, Света! Соберись». А в целом, как говорят: «Первый ребенок — последняя кукла». У нас вообще очень тинейджерская семья. И дочке бывает чудно, что у нее такие дурашливые (смеется), такие хулиганистые родители, потому что, как правило, они совсем другие.

— А когда надо весомое слово Полине сказать или принять важное решение, вы это легко делаете? Или эта функция лежит на мужчине в доме?

— Весомое слово — это всегда к папе. Папа главный. Понимаете, я в каких-то мелочах мятущаяся душа. То есть подобрать обои для меня очень сложно или я могу купить одинаковые ботинки разных цветов из-за того, что не могу определиться, но в глобальных вещах я делаю выбор очень легко и быстро. И отказаться от чего-то могу запросто, я в этом смысле решительная, даже в вопросах работы. Кстати, главный талант — отказать так, чтобы на тебя не обиделись. Этому я стараюсь учиться. И с недавних пор я могу отказать и в жизни. А раньше мне казалось, что могу обидеть человека, что это неловко.

— Своими силами дошли до такого или с помощью кого-то?

— Мои близкие, я имею в виду мою нынешнюю семью, помогают мне чувствовать себя большой и важной. (Смеется.) Они меня так воспринимают и заставляют так себя чувствовать. Я вообще думаю, что только крепкое мужское плечо может дать женщине настоящую уверенность в собственной значимости, красоте — да во всем. Если на тебя смотрит любящий мужчина, то ты определенным образом себя чувствуешь и ведешь себя с окружающими и действительно по-другому выглядишь. Последние года два я вообще не крашусь в повседневной жизни. Ведь боевой раскрас отчего? От желания нарисовать себе другое лицо, другую судьбу. А как только ты становишься уверенной в том, что ты красивая, то макияж уже и не очень нужен. Это не значит, что женщина, выйдя замуж, должна плюнуть на себя и перестать краситься, нет. Просто ненакрашенная она вдруг начинает выглядеть лучше. Макияж — это защита. Очень часто женщины носят шляпу, очки, потому что загораживаются от мира. Но, даже несмотря на то, что сейчас я почти не крашусь, считаю, что косметика — величайшее изобретение человечества. Ты можешь «нарисовать» себе настроение. Накрасил глаза тушью или губы помадой, и у тебя эмоциональное состояние улучшилось. (Улыбается.)

— В девяностые годы, когда вы росли, было очень много некрасивого и мрачного, но начались и перемены: стали активно появляться наши дизайнеры, продаваться модные импортные вещи, хорошая косметика…

— Я была маленькой, и жили мы очень небогато, поэтому все это казалось далеким от меня, где-то по телевизору. Но этого хотелось: красивых вещей и вообще окружить себя красотой, но не всегда представлялась такая возможность.

— А как из этих обстоятельств выходила мама?

— Моя мама фантастически себя организовала в то время. Я помню, что, хотя мы жили очень тяжело и небогато, никогда не жалели деньги на еду, книги, театр. Я все время ходила в театры, и у нас была еда: мясо, куры. Мама каким-то образом выкручивалась, но вкусно поесть мы любили. (Улыбается.) В принципе жизненные приоритеты, теперь уже в моей семье, примерно такие же, с поправками на то, что возможностей побольше.

— А потом вы стали востребованной актрисой и смогли сами себя обеспечивать, причем не только красивыми платьями, но даже жилплощадью и, наверное, помогать родителям…

— Когда моя дочка только родилась, я купила квартиру на соседней улице с мамой. А до этого у меня была другая квартира, ее я продала и купила немного больше. Не зря же я снималась в каких-то длинных сериалах. (Смеется.)

— Но в том, что совсем претило, вы же не снимались?

— Никогда. Безусловно, как и у любого артиста, у меня есть более удачные работы и менее, ни об одной я не жалею. Но были те, после которых я действительно смогла позволить себе серьезные покупки. Хотя они мне дали много хорошего и в профессиональном плане, и я была счастлива, что могу сама заработать себе на квартиру, да еще помогать родителям, радовать их. Когда-то я зависела от них, сейчас уже они от меня. Мама уже вышла на пенсию. Первое время она мне очень помогала с Полиной, сейчас — нет, просто она решила заниматься собой.

— На сегодня все ваши мечты сбылись?

— Да, только с Джонни Деппом пока не познакомилась, но уже и не надо. (Смеется.)

— Конечно. Рядом мужчина лучше, чем Джонни Депп, и партнеры такие замечательные…

— Конечно, это правда.

— А вы не замечали: исполнялось желание тогда, когда вы страстно этого хотели или когда были чуть-чуть спокойнее?

— А я всегда всего в жизни хочу чуть-чуть не до конца. Не до остервенения. Откуда это во мне, не знаю, мне кажется, врожденное. Может, это защита на случай, если вдруг не сбудется. Я как бы оставляю зазор для амортизации. Когда ты о чем-то думаешь-думаешь, а потом вроде бы забываешь, оно в твоей жизни и происходит. У меня так случается и с новогодними желаниями. В пепел, правда, уже перестала играть, потому что давлюсь ошметками бумаги и мне невкусно, а я очень люблю шампанское. (Смеется.) Я просто правильно формулирую. Можно даже заранее написать на бумажке, чтобы не перепутать и подглядывать в тот момент, когда тебе надо эту энергию отправлять куда-то. (Улыбается.) И у меня в течение года сбываются все желания, которые я загадываю под бой курантов. Естественно, это должно быть что-то из области реального.

— Вам кажется, это все-таки были правильно загаданные желания или подарки судьбы? Или это одно и то же?

— Правильно сформулировать свои желания — уже половина успеха. Потому что абстрактно «хочу быть богатой и знаменитой» — это ни о чем или «хочу быть артисткой» — хорошее желание, но надо понимать, чего ты конкретно ждешь. Хороший вопрос, я подумаю об этом перед Новым годом. (Улыбается.)

— Велика ли у вас потребность быть любимой не только вашим мужчиной? Я и о режиссерах, и о друзьях, и о партнерах. Насколько вы вообще зависимы от любви к вам?

— У меня есть такая особенность — мне очень нравятся те люди, которым нравлюсь я. (Улыбается.) Если я вижу, что интересна и человек хочет со мной общаться, то очень на это откликаюсь. Я пытаюсь сейчас анализировать и понимаю, что все мои близкие друзья выросли именно из этой истории: из того, что я почувствовала, что им со мной интересно и хорошо. Я от этого очень заряжаюсь.

— И так же с любовью к мужчине?

— Нет, не так же. Но про это я ничего не расскажу, это очень интимно. (Улыбается.) Мне кажется, любовь сложнее объяснить, чем дружбу, там вообще не поймешь, с чего началось.

— Но я нередко слышала от женщин, что они никогда не влюблялись, пока не видели заинтересованность с другой стороны…

— Срабатывает инстинкт самосохранения: ты не разрешаешь себе окунуться в любовь, пока не почувствуешь, что это действительно нужно не только тебе. Хотя наблюдая за своей дочкой, которая еще не зашорена взрослыми правилами, я вижу, что хорошо, когда ограничений нет. Мы стараемся Полину очень свободно растить, и она настолько распахнута в своих проявлениях, что иногда пугает других детей, не таких открытых. Так вот, она может подойти, начать обниматься и целовать. Недавно на одном детском празднике она играла с мальчиком, он ей, видимо, понравился, и она как побежит за ним с криком: «Саша! Я тебя сейчас поцелую!» А взрослые мужчины стоят, смотрят и говорят: «Саня, беги!» (Смеется.) Мы, взрослые люди, живущие в социуме и наученные какими-то ошибками и тем, что мама говорит: «Нет, нет, нет», часто себя чуть-чуть сдерживаем. Мне кажется, что я в проявлениях по жизни могла бы быть гораздо ярче, если бы во мне это не гасили детский сад, школа и моральный кодекс.

— Вы сказали про дочку, что воспитываете ее свободно. Прямо все-все разрешаете и в любых публичных местах?

— В принципе да, с поправкой на свободу других людей. Но вот я пожила два месяца в Израиле и видела их систему воспитания, когда действительно детям можно все. Они бегают, орут, и это ужасно непривычно. Но это классно! Конечно, если в меня что-то кинут или ударят совочком по голове, мне это не понравится. И в какой-то момент там столкнулись со вседозволенностью. С тем, что школьники могут очень грубо обращаться с учителями, что-то кинуть в них, сказать по-хамски, обругать. Дело в том, что из свободных детей вырастают свободные взрослые. А они при отсутствии представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо, могут быть очень разными.

— Значит, все-таки ограничиваете ее свободу?

— Мы пытаемся объяснить, что рядом много других людей и твоя свобода заканчивается ровно там, где начинается свобода другого человека. Понятно, что я тоже живая, могу устать и лениться, и тогда у нас нет никакой дисциплины. А иногда мне хочется, чтобы ребенок вовремя ложился, и у нас вдруг появляется режим. В этом смысле я очень стихийная мама, но мне нравится, что дочь открытая, смелая, говорит то, что думает… Нравится, когда она с удовольствием встраивается в беседу со взрослыми людьми и задает вопросы, от которых они теряются. У нас была замечательная история. Галина Борисовна Волчек показывала в театре фильм, который когда-то сняли про нее. Мне не с кем было оставить Полину, и я взяла ее с собой. Тем более что в театре все очень ее любят. Мне сказали: «Боже мой, ты взяла с собой ребенка?! Мы же два часа будем смотреть фильм». И два часа дочь сидела и очень внимательно и вдумчиво смотрела кино. А когда показали момент, где на гастролях в Лондоне Волчек плакала, Полина спросила у меня: «А почему Галина Борисовна плакала?» И я сказала ей: «Наверное, лучше спросить об этом у нее самой». Галина Борисовна была очень растрогана этим вопросом и рассказала нам всем, молодым артистам, насколько это были важные гастроли. Она переживала, как примет театр критика, и во время спектакля ей принесли газету с хорошей рецензией. И она расплакалась от счастья, от радости, что все получилось. Полина спровоцировала ее на такую интересную историю. Это было здорово. И меня поразило, что из всего фильма дочка запомнила именно этот эмоциональный момент.

— Да, удивительно. А что может быть самым серьезным наказанием для Полины? И от кого это чаще исходит: от мамы или от папы?

— Мне кажется, что я более строгая, я у нас плохой полицейский. (Смеется.) Но еще непонятно, кто кого воспитывает. Все книжки, которые я читаю по детской психологии, передачи, которые смотрю, нужны не для того, чтобы воспитать дочь, а чтобы воспитать себя так, чтобы не мешать ей. Потому что, конечно, самое простое — задавить авторитетом, возрастом, громкостью своего голоса. Я живая и могу крикнуть, правда, всегда извиняюсь, когда неправа. Считаю, что очень важно уметь извиниться перед ребенком. Была очень смешная история, когда мы с ней в Израиле поругались. У Полины очень хорошая память, и она спорила со мной по поводу названия улицы, на которую мы едем. Я начала заводиться, потому что мне четырехлетний человек говорит, что я ошибаюсь. А она, потому что я не соглашаюсь, начала капризничать, плакать. В общем, мы поссорились. Приезжаем на эту улицу, и я вижу, что была неправа. Понимаю, что могу ей про это не сказать и сохранить свой авторитет, но гораздо правильнее будет признать свою ошибку. И я видела, что ей это было важно, и она меня утешила и сказала: «Мама, не переживай, все хорошо». Я за такие отношения.

— Некоторые девочки начинают думать о замужестве и свадьбе чуть ли не с детства, а у кого-то такие мысли и желания появляются только к тридцати. Как было у вас?

— Помню, что лет в тринадцать-четырнадцать я мечтала о том, что выйду замуж в восемнадцать лет. Мне почему-то поскорее хотелось иметь свое: семью, дом, хотя и с родителями было замечательно. И это произошло чуть позже, слава богу (смеется), потому что сейчас я даже не могу себе представить, что было бы, если бы я вышла замуж в восемнадцать лет! Но мне всегда очень хотелось иметь свой мир.

— Известие о беременности вас обрадовало или, наоборот, испугало?

— У меня было столько дел (смеется), что совершенно некогда было серьезно об этом задумываться. Мне кажется, все произошло очень вовремя, я родила в двадцать шесть лет. И даже в работе никого не подвела. Все было очень естественно и органично. Я ничего специально не придумывала и не старалась соответствовать.

— Света, вы смелая. А не в моральном плане вы не трусиха?

— Я не трусиха, но осторожная. Женщина должна быть осторожной и дальновидной именно поэтому, потому что мужчина скачет на коне, машет шашкой и убивает мамонта, а женщина должна поддерживать огонь в очаге. Поэтому ей необходимо иметь другой угол зрения и образ мыслей.

— На съемках стали внимательнее относиться к опасностям?

— На «Августе восьмого» было много всяких опасных штук, но мне дали дублера и ничего не разрешали делать самой. Говорили: «Светлана, у вас не последний съемочный день, вы нам еще нужны, поэтому, если вам захочется рискнуть, прыгайте в конце». (Смеется.) Были случаи, когда я и трусила на съемках. Мы снимали в Карелии картину «Темный мир», и в одной сцене меня и Лену Панову опускали через какую-то дыру в земле в подземное озеро. Это было страшно нечеловечески. Даже не потому, что я боюсь высоты или замкнутого пространства, просто это какое-то неорганичное состояние — лезть в дыру, где еще пятьсот метров глубины.

— И никак нельзя было избежать этого кошмара?

— Там были каскадеры, которые помогали спускаться, но снимать-то все-таки нужно было нас. Я, конечно, спустилась, но страшно было очень.

— Смотрите всегда свои картины?

— Всегда, потому что это тоже работа.

— Вы советуетесь по поводу новых съемок, приглашений с мужем?

— Я могу посоветоваться, но принимаю решение сама. Правда, потом могу понять, что не надо было этого делать, и спросить: «А почему же ты мне не запретил?» — на что мне всегда отвечают: «Я не могу стоять на пути твоей эволюции». Это круто. (Улыбается.) Конечно, лучше учиться без ошибок, но негативный опыт — тоже опыт. На чужих ошибках трудно научиться, потому что это не твоя шишка, не твоя боль, и у тебя не вырабатывается рефлекса на это. Говорят, что, если кошка один раз обожжется о плиту, она уже не будет туда лезть. А человек гораздо более глупое животное, но при этом свой опыт дает себя знать. Уже потом я буду внимательнее читать сценарий, более внимательно беседовать с режиссером, чтобы понять, надо мне туда или нет.

— А какая эволюция произошла не сама по себе, а благодаря любимому мужчине?

— Все изменилось. Моя личность раскрылась. Потому что все, что я знаю о вкусной еде, о хорошем кино, о хорошем театре, о красивых городах, о жизни вообще — пришло именно с ним.

— Вы недавно сказали, что с возрастом стали в мужчине ценить ум, ум и еще раз ум. А как же мужская доброта, надежность?

— Как правило, это все равно признак ума. Как ни странно, я ехала сюда и почему-то думала, каких людей я больше всего ценю, и поняла, что ужасно люблю легких людей. Я стала думать, а что важнее: умный человек или легкий? И вдруг поняла, что умный человек всегда легкий.

— Что такое для вас «легкий человек»?

— Это человек без внутренней одержимости, без путаности, наносной сложности, активного желания понравиться. С комфортным человеком и молчать удобно, а я очень не люблю натужные беседы.

— А если у друга что-то тяжелое происходит в жизни, как быть тогда?

— Это никак не связано с тем, что происходит в жизни. Даже если человек загрузил тебя своими проблемами, это не означает, что он не легкий. Мне сложно сформулировать, как я это чувствую. Но знаете, бывают люди душные. Конечно, мы все в разные периоды жизни бываем разными, но душный человек и легкий в стрессовой, тяжелой ситуации ведут себя по-разному. Легкий человек — не тот, что не плачет, не грустит, он может быть и в депрессии, это просто способ общения. Даже если человек плачет и просит помощи, а ты его утешаешь, то ощущение света, которое есть в вашем общении, и есть легкость, про которую я говорю.