Артем Михалков окончил ВГИК в конце девяностых, в сложный период для нашего кинематографа. Снимал рекламу, клипы, документальные фильмы, а также новеллу в проекте «Москва, я люблю тебя», много и вполне успешно играл в кино, но только сейчас, к сорока годам, стал режиссером первого полнометражного фильма, романтической комедии «Ставка на любовь». Название символично: в жизни самого Артема тоже произошли позитивные изменения

— Артем, какие чувства испытываешь в связи с первой картиной? Считаешь это успехом?

— Я счастлив, что снял эту легкую, добрую комедию и что она нашла своего зрителя. Я родился в именитой семье, поэтому у меня в принципе не могло снести голову от успеха. Я никогда не зазнавался, и мне по сей день важнее всего результат дела, которым занимаюсь, а не атрибуты профессии, выраженные в узнаваемости, в тысячах интервью или выкладывании фото в Инстаграм. Я хочу, чтобы у меня было больше возможностей снимать то, что хочу. А кто определяет — успех или не успех? Думаю, только сам человек. К славе и званиям я не стремлюсь. Как говорил Ницше: «Знай, что пока тебя хвалят, ты еще не на своей дороге, а на дороге, угодной другим».

— Тем не менее в детстве ты видел такой успех отца, такую славу и любовь к нему, которая в принципе мало у кого бывает. Сегодня подобное априори невозможно. Да и дед был легендой…

— Да, но никто из нас в детстве этого не понимал. Деда мы, дети, вообще видели нечасто. Помню, он приезжал на дачу на выходные, всегда был красиво одет, в костюме и при наградах — Герой Социалистического Труда. Мы его никогда не называли дедушкой — Дада, и все. Когда стали взрослеть, уже приезжали к нему домой и больше общались. Ближе всех с ним был Егор (Егор Кончаловский. — Прим. авт.). Они всегда находили общие темы, но и мне с дедом было интересно. А папа говорил про Сергея Владимировича, что тот сам как ребенок. Потому и не любил детей в обычном понимании этого слова, относился к ним как один ребенок к другому. Это, наверное, и помогало ему писать такие стихи. Популярность отца в то время я тоже не осознавал. Это было нормально, обыкновенно, как и то, что к нам домой приезжали знаменитости. То же самое, кстати, было и у отца. Случалось, он опаздывал в школу, его спрашивали почему, а он отвечал: «Рихтер всю ночь играл на рояле и не давал спать». (Смеется.) У нас часто собиралась папина творческая группа: и Леша Артемьев, и Александр Адабашьян, и Павел Лебешев. Летом приезжали Роберт Де Ниро, Марчелло Мастроянни, многие зарубежные актеры и режиссеры. Все собирались в доме у Натальи Петровны (Кончаловской — Прим. авт.) за круглым столом. Она была душой компании, всегда сидела в центре стола, бесконечные разговоры, шутки, «кончаловка» лилась без остановки. Наталья Петровна часто делала сумасшедшие эклеры, а на Масленицу еще и пекла гречневые блины. И для меня вкус и запах детства — это бабушкина дача, эклеры, которые стояли на рояле, и фантастические пирожки. А теперь сестра Аня, устраивая торжества, радует гостей эклерами по бабушкиным рецептам. Когда же отец приезжал из командировки, особенно из-за границы, что было в советское время практически как из космоса, то приглашал в Дом кино своих друзей и приятелей.

— Ты можешь сказать, что вырос в Доме кино?

— Нет, я вырос в ресторане Дома кино. (Смеется.)Все садились и слушали рассказы отца о поездке. Мы, дети, мало что понимали, нам очень хотелось спать, но сидели до самого последнего. А Никита Сергеевич в компании рассказывает безостановочно. Он и в этом смысле одаренный человек, гениальный рассказчик. Я помню с детства, как мы уже шли брать куртки в гардероб, а он там еще с кем-то разговаривал, уже завел машину, продолжал около нее, сел, открыл окно и опять… (Хохочет.) А мы уже сломались, и нам вставать через четыре часа в школу…

— Мама этому не противодействовала?

— Мама уже спала в машине. Мы, конечно, его поторапливали, но он был весь в эмоциях. Его приезд из экспедиции всегда был большим событием, поэтому эти ночные бдения были важнее, чем сон.

— А ты часто бывал у отца на съемках?

— История о том, как я в полтора-два года снимался в «Сибириаде» у Андрона, — уже мой конек. (Смеется.) А в более сознательном возрасте я играл в эпизоде у отца в «Очах черных». Мы всегда приезжали на съемочную площадку во время каникул. И это была фантастика, потому что можно было делать что хочешь: сидеть с осветителями, бегать со вторым режиссером в магазин за сушками, наблюдать за съемками и репетициями… Все вызывало детский восторг. Я прекрасно помню, как мы жили в Петербурге (тогда Ленинграде) в гостинице «Астория» и как на «Очах черных» Елена Сафонова ходила в кадре с собачкой, а Тася, ассистентка и талисман отца, выгуливала ее. Собачка была потрепанного вида, и ее всегда было жалко — я ее во время съемок подкармливал сушками.

— А что тебе было интереснее всего: наблюдать за съемкой или находиться в костюмерной, рассматривать реквизит, а может, заглядывать в камеру оператора?

— Все было интересным. У меня даже остались фотографии, как снимали в декорациях, а я там складывал какие-то вещи. Есть фото, где Адабашьян, отец и я, бритый наголо, стоим на канале Грибоедова. Меня часто тогда так стригли, наверное, чтобы реже мыть голову. (Смеется.) Я помню массу сцен, тогда снимали подробно, неспешно. Сейчас, конечно, таких ощущений на съемках уже нет и не может быть, потому что и скорость работы другая, и сроки. Есть ностальгия по той атмосфере, любви и тому творчеству. Хотя я видел, что в какие-то моменты случались казусы, все нервничали. Я помню, как на съемках фильма «Очи черные» на одном из дублей от телеги, на которой ехал Марчелло Мастроянни, отвалилось колесо. И вся итальянская часть группы в этот момент услышала много новых русских слов.

— И у тебя на съемках тоже что-то случалось?

— Да почти каждый день что-то было не так. Когда мы снимали в Америке, один из звукорежиссеров-американцев разбил себе голову о кран, и мы понимали, что если он пойдет в полицию, то начнутся разбирательства для того, чтобы получить страховку. И это будет потеря времени и безумные деньги. Но нам повезло. Бунтовала американская массовка в связи с переработкой, хотя им, естественно, за все платили. Или, к примеру, мы снимали проезд главных героев в Долгопрудном: по сюжету — лето, а была уже глубокая осень, холодно, хотя и светило солнце. Мы хотели добавить в кадре летнего дождя, и пришлось поливать артистов водой. Они с синими губами уже текст не могли произносить, но благодаря их дотошности, особенно Андрея Бурковского, на экране создается ощущение, что съемки происходили летом в жаркий день.

— А как ты после таких нервных перегрузок расслабляешься? Папа занимался спортом…

— Да, у отца это было так. Когда однажды я спросил у него, важен ли спорт в его жизни, он ответил, что все лучшее, что он придумал в кино, произошло во время бега. В детстве я с отцом иногда бегал по десять километров. Причем эти пробежки происходили на Николиной горе. Компанию нам составляла наша любимая овчарка Яна.

— Ты не перенял этот опыт? И где к тебе приходят идеи?

— Где угодно. Признаюсь, у меня не всегда получается заниматься спортом. Мне в отличие от отца совмещать съемки и занятия спортом сложно.

— Когда ты точно понял, что хочешь заниматься кино и именно режиссурой?

— Я рос в этом, поэтому конкретного момента не помню. Узнал, что во ВГИКе курс набирает Марлен Хуциев. Решил к нему поступать. Первым, кого я там встретил, был Филипп Янковский, который показал мне весь институт. Он уже учился на последнем курсе, и они, студенты, уже снимали рекламу, все были вдохновленные и деловые, ходили с ежедневниками… Наш курс был режиссерско-актерским. И я ни в коей мере не жалею о том, что выбрал Хуциева, потому что он большой мастер.

— Во время учебы висел тяжеленный груз ответственности и страха?

— Этот груз был и всегда будет. Сравнивать нас не перестанут. Так же говорили отцу про деда или Андрона. Но те отношения, которые сложились у меня с людьми по работе, связаны исключительно со мной, а не с моей фамилией. Это уже второстепенно. Я мог взять фамилию бабушки, но думаю, что если бы я учился во ВГИКе как Артем Малыхин, то все равно оставался для всех Михалковым. Спрятаться было сложно, да и не нужно.

— Ты не думал, что до уровня отца не дойдешь, а ниже не хочется?

— Нет. Наверное, иначе я бы уже спился. У каждого свой путь. Как говорится: «От каждого — по способностям, каждому — по труду».

— А на влюбленности в институте времени хватало?

— У нас были и союзы, и свидания. Во ВГИКе я познакомился со своей будущей женой. Даша занималась на подготовительных курсах, а я уже учился на втором или третьем. В какой-то момент мне показалось, что ей нравится мой сокурсник, мы поссорились и на два года потеряли друг друга из виду. А потом столкнулись в кафе, и все началось заново. Мы начали встречаться, а позже поженились. Это было замечательное, веселое время. А через тринадцать лет наши дороги розошлись, так бывает.

— Тебе было сложно войти в новые отношения или даже остановить на ком-то глаз?

— Это было невозможно достаточно долгий период. Главное — чем-то себя занимать, не скатываться в депрессию, а дальше жизнь возьмет свое.

— А что для тебя сегодня первично в женщине: притяжение, манкость или ощущение плеча, точки соприкосновения?

— Да все важно. Но если нет человеческой симпатии, чувство долго не проживет. Химия важна, но союз должен держаться на общих интересах, на понимании. Мы с Дашей (подругу Артема зовут так же, как и его бывшую жену. — Прим. авт.) говорим на одном языке, у нас много общих интересов, мы оба любим путешествовать, ходить в театры, смотреть кино. Мне нравится ее чувство юмора. Это все и строит отношения. Нужно рядом с собой иметь стратегического партнера, который будет поддерживать тебя не только в радости, но и в печали, и в горе.

— И папа, и дядя, и даже дед, у которого в преклонном возрасте появилась достаточно молодая женщина, всегда пользовались успехом у противоположного пола. Тебе хотелось такого же?

— У нас в семье все любят женщин. И я не исключение. (Улыбается.) У меня в жизни тоже было немало ситуаций, о которых приятно вспоминать.

— Ты вел с отцом и дядей мужские разговоры?

— С отцом — да. Но и разговоры, и советы скорее были в форме шуток, некоего юмора. А с Андреем Сергеевичем — нет. Он постоянно был в разъездах. И сейчас нечасто общаемся.

— Советовался ли ты с родителями или сестрой по поводу своих романтических отношений?

— Когда я стал встречаться и жить с Дашей, бывшей женой, то советов не спрашивал. Хотя мне было всего двадцать два года, что я там понимал. Это сейчас уже есть шлейф отношений, опыт, хотя «седина в голову, бес в ребро» — еще хуже. (Смеется.) Теперь я уже взрослый мальчик. На мой личный выбор никто не сможет повлиять, но мнение родителей мне всегда важно. С Аней я иногда делюсь жизненными ситуациями, от нее у меня нет тайн. А теперь уже мне интересен и Надин совет.

— Говорят, что мужчины все в жизни делают ради женщин. Вот ты сейчас снял первый фильм. Не потому ли в том числе, что появилась Даша?

— Я не связываю встречу с Дашей с тем, что начал снимать кино. Мне кажется, это параллельные миры. Но состояние влюбленности должно быть всегда.

— А что еще для тебя может быть импульсом к творчеству?

— Бывает, просто прошел человек, улыбнулся, или ты обнял дочку, или ярко светит солнце, вокруг красота — и говоришь себе: «Вот это состояние надо запомнить». Или посмотрел хороший фильм, и такой кураж появляется, такое желание творить!

— Ты молодо выглядишь и по внутреннему ощущению юн, но все же тебе сорок, а Даша — студентка…

— Я не чувствую эту разницу в возрасте, и Даша, по-моему, тоже. Диалог у нас есть, это приятно. Не бывает идеальных людей и отношений, это большая работа. Ты должен уметь идти на компромиссы, это очень важно.

— Развод не повлиял на отношение дочки к тебе?

— Нет, Наташе было десять, она уже все понимала. Разные ситуации были, учитывая, что и в прессе об этом писали, и в школе что-то говорили. Она, конечно, переживала и переживает. Но, слава богу, мы хорошо общаемся.

— У вас, наверное, есть закрытые темы? Все-таки она девочка.

— Мне кажется, девочки всегда ближе с отцом. Я хочу, чтобы Наташа рассказывала мне, что у нее происходит, не закрывалась. И всегда знала, что я тот человек, который ей желает только хорошее. А так как я до сих пор ощущаю себя молодым, азартным человеком, то мы с дочкой общаемся как друзья. Хотя, конечно, она осознает, что я отец.

— А у тебя были ближе отношения с мамой, чем с папой?

— У меня очень хорошие отношения с мамой, и у сестер тоже. Я мог чем-то поделиться с ней, но никогда не был маменькиным сынком. Хотя родители все контролировали. (Смеется.) Мама волновалась, когда мы поздно приходили. Хоть мы и были достаточно внимательны, однако косяки случались: и не говорили, куда идем, и сбегали из дома, и опаздывали. Мама до сих пор переживает за нас, а теперь еще и за внуков.

— Ты помнишь какие-то мгновения бесконечного счастья?

— Из недавнего… на съемках фильма. Были сложные смены, в том числе ночные, мы переезжали с одного объекта на другой, я задремал — а был очень теплый солнечный день — и вдруг понял, какой я счастливый человек, занимаюсь любимым делом. (Улыбается.) Я хорошо помню это ощущение. Еще… я делал к юбилею фильм про отца, и мы уже смонтировали все, но не могли найти диск с хроникой, которую снимал Юра Николаев. И тут я приехал к родителям в гости и, о чем-то разговаривая, случайно открыл ящик стола и нашел диск, где было написано: «Николина гора. Лето». Придя домой, поставил его и увидел кадры, где мы купаемся с отцом, Аней и совсем маленькой Надей, и вспомнил, даже ощутил то счастье, то беззаботное детское лето и жаркий июльский день…

— Артем, а вы были «золотой молодежью»? Федор Бондарчук говорил, что они с друзьями считали себя такими. А у вас, может быть, было строже, существовали запреты, финансовые ограничения?

— Понятие «золотая молодежь» подразумевает вседозволенность. Нас в семье достаточно строго воспитывали. В школе и в институте были и те, кто завидовал и недолюбливал. Но главным всегда оставалось, что мы сами из себя представляли.

— Для тебя была важна дорогая брендовая одежда?

— У нас в семье никогда не было культа одежды. У меня в юности вообще был полупустой шкаф и меня особенно не волновало, как я одеваюсь. Но это совсем не говорит о том, что мы плохо жили! Просто не заморачивались на эту тему. Никаких особых нарядов я не помню и у мамы, хотя она всегда была связана с модной индустрией. Но при этом одевалась просто и со вкусом. Сейчас я очень редко хожу на модные показы и не обновляю свой гардероб, потому что появилась новая коллекция. Мне кажется, чем покупать очень дорогие вещи, лучше потратить деньги на путешествия.

— Ты в юности работал помощником оператора на нескольких документальных фильмах на «ТриТэ». Тогда заработал свои первые деньги?

— Нет, еще до этого я сделал фотографию отца. Ее разместили в календаре, и мне даже заплатили гонорар. Хотя я и так был счастлив. Потом в переходе на «Пушкинской» я увидел, как продавали эти календари с портретом отца, сделанным с моей фотографии. Это было странно и приятно.

— Ты являешься президентом кинофестиваля «Движение». Тебя могут упрекнуть, что, мол, и у отца есть фестиваль, и тебе надо…

— Мне это надо! Меня греет, что я сопричастен к хорошим, добрым делам, что помогаю молодому кино. И потом… сделать такое в Омске, а не в Москве или в Питере, — здорово! Нам всего лишь четыре года. И я очень доволен результатами. Наш фильм «Без кожи» Владимира Бека участвовал в фестивале европейского кино в Вологде, а «На кончиках пальцев» Романа Супера получил на фестивале российского документального кино в Нью-Йорке главный приз, а «Эликсир» Даниила Зинченко был приглашен на Берлинский кинофестиваль. Сейчас в кинотеатрах Омска не хватало мест для желающих посмотреть конкурсные фильмы. И я очень рад, что этот город становится интерактивной площадкой молодых кинематографистов и как магнит притягивает к себе гостей и зрителей из других регионов.

— Ты не остыл к актерской профессии, не собираешься ее забрасывать?

— Наоборот, хочу только развивать актерское мастерство. А с режиссурой сейчас небольшая пауза, но мы пишем сценарий приключенческой драмы.

— Пускаться во второе плавание не страшно?

— Нет. По-моему, второй заплыв — это еще интереснее.