В тот день мы с мужем поехали на Ваганьковского кладбище. Я стояла возле захоронения Руфины Нифонтовой, когда услышала его: «Лад-а-а!». Остальное, как в замедленной киносъемке: вот я оборачиваюсь и вижу оседающую на руки мужа женщину, срываюсь с места и бегу к ним…
— Людмила Марковна. Миленькая! Почему вы одна? Что с вами?
К тому времени, только ленивый не написал, что на Ваганьковском кладбище похоронены родители и внук актрисы — любимый Марик.
— Ты?- Гурченко с трудом сфокусировала на мне взгляд. Мне показалось, что ее заплаканные глаза вообще в тот момент ничего и никого не могли видеть.
Кладбище — место, где людям становится плохо, поэтому внимания на нас особо никто не обращал.
-Не могу, не могу, не могу… Я больше не могу. Почему они там, а я здесь…
Муж сгреб в свои объятия всем известную актрису, она как-то обмякла в его больших и сильных руках, уткнулась в грудь. Маленькая, хрупкая, сломленная горем женщина была похожа на ребенка: спина ее сотрясалась в рыданиях, она что-то говорила, муж гладил ее по голове. Так, бредущие к выходу они и застыли в моей памяти стоп-кадром. Навсегда! Женщина, прильнувшая к мужчине и его большая рука, обнимающая ее…
— Доведите меня. Пожалуйста…
— Я вас за руль не пущу.
Взял ключи от машины, открыл.
— Я сама.
— Это вы в кино: сама, сама. А сейчас, уж позвольте Вас довести до дома.
— Побудешь со мной? — спросила, когда подъехали к дому.
Я кивнула.
— А можно я его поцелую? — вопрос адресовался мне. — Хороший дядька!
— Хороший — соглашусь
— Любишь?
— Люблю…
Она опять заплакала…
Что-то случилось… Но что? Задавать бестактные вопросы я не привыкла, а верить тому, что писали в газетах — себе дороже…
— Пойду прилягу… а ты побудь еще, пожалуйста.
Через какое-то время заглянула в спальню. Актриса уснула, свернувшись клубочком.
Я сидела на кухне и уже не помню, какую по счету курила сигарету, когда услышала:
— Опять куришь, чертяка!
Так, если чертяка, то все нормально, оклемалась.
— Чай будете?
— Валяй… Дай уж и мне тогда сигаретку.
— Вы же не курите, Людмила Марковна.
Смотреть на то, как актриса курит было очень забавно.
— Пойдем погуляем?
На часах было два ночи… Я кивнула.
…Через час вернулись в квартиру.
— Давай чайку что ли попьем. Я бы покушала что-нибудь…
Чувствую, нотки в голосе изменились.
— Людмила Марковна! — я напряглась.
— Сейчас, подожди…
И как в омут с головой:
— Никогда себе не прощу, что не исполнила последнюю просьбу папы. Вот скажи, ну что мне мешало с Эдиком поговорить… Ну что от меня бы убыло? Нет, б…, актриса великая. Видите ли она устала, она только со съемки приехала. Двадцать восемь лет, как его нет, а я до сих пор не могу забыть его последние слова. «Ну, усе, ладно, прости, прости меня, дочурка». Сегодня пришла, они все там, я а… Здесь… Господи, ну что мне мешало.
Она даже не заплакала, а заскулила. Столько отчаянья было во всем ее облике. Лучше бы зарыдала по-бабьи, в голос… Не так страшно было бы. Смотреть на нее было выше моих сил. Успокаивать в таком состоянии бессмысленно.
…Я металась по кухне, пытаясь одновременно поставить чайник, накрыть на стол. Кажется, даже что-то разбила. Она не на что не реагировала. Сидела, сжавшись и скулила. Как маленький брошенный всеми щенок. Что делать я не знала. Спасение пришло само собой. Будь, что будет. Села напротив, взяла ее руки в свои:
-Люсенька, милая, успокойтесь. Вы же сами столько раз говорили, что папа всегда любил вас при полном параде, всегда переживал, когда вы были расстроены. Он же оттуда все видит: и ваши слезы в первую очередь. Ему больно за вас.
Я еще что-то говорила про папу, маму, Марика. И даже не обратила внимания на то, что впервые назвала актрису просто по имени.
— И что мне теперь делать?
— ЖИТЬ, ПОМНИТЬ, ЛЮБИТЬ, РАБОТАТЬ.
Мы сидели друг напротив друга, пили чай, и каждая из нас думала о чем-то своем.
— Позвони своему дядьке, может он приедет, — вдруг услышала я.
Где же ее-то дядька, думала я, набирая номер мужа.
— Приедет?
— Через десять минут
— Пойду морду нарисую. Да… чертяка, — и через паузу — я тебя люблю. Знай это!
— Я вас тоже…
Через некоторое время в квартиру вплыл огромный букет белых хризантем. За импровизированным поздним ужином или ранним завтраком, Гурченко казалось уже и забыла о том, что еще не так давно плакала. Я была рада этому. Она начала рассказывать о новом материале, глаза заблестели, щеки порозовели. Ожила, слава Богу.
— Точно на спектакль придешь? — это к мужу…- Ты обещал…
Обещания своего он не сдержал — так жизнь распорядилась. Болезнь не всегда можно победить.