Вернее, это была фамилия ее мужа. С мужем они давно были в разводе, но фамилию она оставила: во-первых, из-за детей, а во-вторых, какая разница… Миронова так Миронова…
Муж, хотя после развода прошло восемь лет, время от времени звонил ей и рассказывал, какая она дура. Во-первых, потому что с ним развелась, а во-вторых, вообще, по жизни… Она покорно слушала, потом заводилась, кричала: «Сам ты дурак», нажимала на кнопку в сердцах, потом долго не могла успокоиться… Подруга говорила, надо сменить номер, но она как-то не решалась. Во-первых, этот номер все знают, а во-вторых, он ее и с новым номером найдет, если захочет…
Она любила так все раскладывать по полочкам: во-первых, во-вторых… Так она лучше понимала жизнь. Если жизнь вообще можно понимать.
Развод был для нее, с одной стороны, большим освобождением, с другой — огромным потрясением. Уйти решилась сама — не к другому, а именно от мужа. Невыносима стала жизнь с ним, шпыняющим по мелочам, доводящим до слез, совсем не уважающим ее. Да и она его не уважала и не любила. Замуж вышла потому, что время пришло, что так было положено. Родились дети, она занималась детьми, домом, работала. Сил требовалось много, годы были трудные. В общем, на исходе семнадцатого года совместной жизни Миронова обнаружила в зеркале толстую несчастную тетку с затравленным взглядом и ужаснулась. Куда делась большеглазая красавица-хохотушка? Кожа поблекла, глаза потухли… А ведь совсем не старуха еще! И в ней проснулась решимость.
Вначале она похудела. За три месяца уменьшилась на два размера. Когда выносила на мусорку одежду, которая — была уверена — уже никогда не пригодится, бомжиха, живущая во дворе, заинтересованно спросила:
— Что там у тебя?
— Да вот похудела, вещи велики стали, девать некуда, — привычно начала оправдываться Миронова.
— Оставь, — высокомерно проронила бомжиха, — посмотрю.
На следующий день бомжиха уже щеголяла в ее вещах, а Миронова никак не могла прийти в себя, отщелкнув, что заискивает перед всеми, даже перед бомжихой. «До чего он меня довел», — думала с ненавистью о муже.
Развелись они быстро, и Миронова уехала в другой город. С двумя детьми на новом месте без финансовой подушки безопасности было не просто трудно — ужасно трудно. Она жестко, до копейки, планировала ежедневные расходы, не позволяя себе ничего лишнего. Полгода жили на картошке, ходили только пешком. Дети, уже взрослые, смотрели на нее косо. С мужем хоть и не роскошествовали, но до такого все же не доходило.
Потом стало полегче. Наладилось с работой: Миронова была предприимчива, трудолюбива. Строительный бизнес знала хорошо, а эта отрасль в любом городе востребована. Сын рано женился, тоже начал работать, себя и жену содержал сам. С дочкой они жили нормально. Друг другу особо в душу не лезли. Да Мироновой и некогда было: надо было зарабатывать на собственное жилье.
— Мам, — однажды сказала дочка. — А почему ты так плохо одеваешься?
Миронова обомлела. Во-первых, она не считала, что плохо одевается, во-вторых, от дочери это слышать как-то было обидно… Уж дочь-то она одевала как куклу…
Пошла по магазинам, обнаружив, что действительно давненько ничего себе не покупала. Все, что нравилось, подходило скорее молоденьким девушкам вроде дочери, а для нее не было ровным счетом ничего.
Домой вернулась ни с чем. Разделась догола, подошла к зеркалу. Из зеркала смотрела та же несчастная тетка. Только фигура стала лучше. А в глазах была вселенская тоска.
И Миронова поняла, что снова надо что-то менять. Но с какой стороны начинать, вообще не понимала. Все в жизни было не так уж плохо: и с работой, и с финансами, и с детьми, и с жильем. Все есть, а счастья нет, поняла она вдруг. А для счастья не хватало только одного — любви. Именно любви, чувств. В сексе с ее работой недостатка не было — но душу это не грело.
На сайты знакомств она заходить боялась — наслушалась разговоров приятельниц о маньяках и ворах, обосновавшихся в сетях. На танцы в ее возрасте не ходят. Разве что в парк по воскресеньям, на специально организованные для немолодых людей дискотеки. Видела она такую как-то раз: жалкое зрелище…
Оставался свободный поиск. Подсесть к одинокому мужчине в кафе, попросить помощи на улице… Все это попахивало охотой, чем-то нарочитым, а хотелось естественного развития событий. Чтобы — ррраз! — и свалилась на голову любовь с большой буквы, одна и на всю жизнь…
«Да любила ли я вообще кого-нибудь в своей жизни, кроме детей?» — подумала Миронова.
И она вспомнила свою первую, свою единственную любовь.
Им обоим было по шестнадцать, они были юны и безбашенны. Любили друг друга так, что голова шла кругом. Дня не могли провести порознь. Уже пошли страстные поцелуи, дело шло к взрослым проявлениям чувства, но вмешались обстоятельства. Родители его переехали в другой город, он, естественно, с ними. Прощание вышло каким-то смятым, бестолковым, они как будто чувствовали, что больше не увидятся.
Почему они даже не писали друг другу? Она мучилась, терзалась, но не могла себя перебороть и написать первой. А он первым так и не написал…
«Соцсети, — подумала Миронова. — Вот тут пригодятся соцсети».
Найти ее первую любовь в соцсетях оказалось совсем нетрудно. Та же фамилия, тот же город, куда он переехал тогда с родителями. В груди Мироновой уже пылал огонь, она предвкушала, как спишется с ним сейчас, как он обрадуется, как чувства вспыхнут вновь, а он окажется неженат…
С его странички в «Фейсбуке» на Миронову смотрело лицо ее мужа.
Потом поняла: нет, не он. Но очень, очень похож.
Миронова отошла от стола с компьютером, закурила.
Она только сейчас поняла, что вышла замуж за Миронова только потому, что он так напоминал ее первую любовь. Ее Даньку.
Круг замкнулся. Она не станет никому писать. Она не будет никого искать. У нее и так все хорошо.
Все хорошо.
Миронова потушила сигарету и отчаянно, в голос, зарыдала.