Глыба, а не артист. Комик и трагик одновременно. С абсолютно индивидуальной органикой, с ходу убеждающей зрителя интонацией, доверительной формой общения и чарующей ироничностью. Знаменитые ленты «Закройщик из Торжка», «Процесс о трех миллионах», «Гусарская баллада», «Волга-Волга», «Карнавальная ночь» можно пересматривать снова и снова. В реальности любимец публики был совсем иным, чем на экране. Более глубоким, самобытным, ранимым, свято хранящим свои горькие тайны.
Игорь Владимирович ушел из жизни почти двадцать пять лет назад. Однако картины с его участием до сих пор показывают. Наверное, в этом и заключается актерское бессмертие. А главное, есть люди, которые близко знали и любили его. Сын, Владимир Ильинский, позволил нам увидеть своего отца таким, каким он был на самом деле.

Ваши родители, Игорь Ильинский и Татьяна Битрих-Еремеева, познакомились на репетиции «Двенадцатой ночи» Шекспира, что само по себе звучит уже довольно романтично… Они никогда не рассказывали вам эту историю?
Владимир Ильинский: «Я ее знаю лишь в общих чертах. У них не было никакого романа — в нынешнем понимании этого слова. Скорее они нашли друг друга как родственные души, несмотря на разницу в возрасте в двенадцать лет. Знаете, когда встречаются два одиночества… Отец уже тогда, в отличие от многих, знал про ГУЛАГ, понимал, что происходит в стране, а у мамы как раз безвинно пострадал дальний родственник. Причем, как выяснилось, папа был знаком с этим человеком в юности, играл с ним в русский хоккей в одной команде, и поначалу родителей объединила именно эта тема. А далее уже отношения стали развиваться, правда, по словам мамы, без каких-то особенных ухаживаний».

Вашей маме пришлось непросто: сначала она выдержала недоброжелательность коллег — провинциалка с немецкой фамилией приехала из Тамбова в Москву в Малый театр и сразу получила главные роли, а уж когда вышла замуж за ведущего актера труппы, ее стали именовать не иначе как «мадам Ильинская». Как она реагировала на зависть, какие-то несправедливые нападки?
Владимир: «Переживала, иногда плакала из-за интриг. Конечно, находились актеры, которые устраивали ей далеко не сладкую жизнь. Показательная история произошла совсем недавно: мама где-то столкнулась с Быстрицкой, с которой у них все эти годы не складывались отношения. И вот спустя много лет они вдруг разговорились, и Элина Авраамовна сказала: „Это же надо, какая вы приятная женщина, а мне все время про вас говорили какие-то гадости!“ Выходит, кто-то специально их стравливал. При том что отец никогда особенно маму не протежировал. Когда он начал ставить спектакли — да, он давал ей роли, но было это уже много позже. Моя мама вообще стоик: вскоре после того, как ее пригласили в Малый театр и она перебралась из Тамбова в Москву, ее вызвали в органы и сказали, что человеку с немецкой фамилией в военное время в столице делать нечего. И чтобы она убиралась отсюда в двадцать четыре часа. В панике она вернулась в театр, где руководство пообещало решить вопрос, и больше ее действительно не беспокоили. Но фамилию пришлось сменить. Она выбрала фамилию своих друзей-соседей по Архангельску, где жила в детстве, очень близких ей людей. Кстати, у отца тоже хватало проблем в театре. Например, ему пришлось вступить в партию в 60-е годы, хотя он вовсе не был ярым ленинцем. Просто он понял, что все важные творческие вопросы в театре решаются на партсобраниях, на которых он не присутствует. Но будучи человеком глубоко верующим, он не мог выносить глупость, цинизм, ханжество, царящие на этих собраниях. И в один прекрасный день, вернувшись домой, твердо сказал маме, что будет из партии выходить. „Игорь, ты с ума сошел! — воскликнула тогда мама. — У тебя сын в институт поступает!“ Ради меня папа формально остался в рядах КПСС, но перестал ходить на собрания, лишь платил ежемесячные взносы».

Мама с папой ревновали друг друга?
Владимир: «Нет. Они всюду были вместе, практически не разлучались. Если у них и случались конфликты, то только на творческой почве. Каких-то бытовых разногласий я не припомню».

С первой семьей отца вы как-то общались?
Владимир: «Его первая жена умерла во время войны, по-моему, от тифа, у них не было детей. Ее, как и маму, звали Татьяной, и она тоже была актрисой. Отец хранил память об этой женщине. У нас была дача во Внуково, а неподалеку, в деревне Изварино, на холме стояла церковь, около которой на небольшом кладбище и была похоронена Татьяна Ивановна. Папа часто, нарвав полевых цветов, ходил туда, чтобы положить букетик ей на могилу. Потом мне рассказывали, что он так переживал ее уход, что хотел покончить с собой. Но сам он никогда об этом не говорил».

Судя по ролям в кино, он был довольно жизнерадостным человеком…
Владимир: «Он не был пессимистом. Но и оптимистом его назвать нельзя. Знаете шутку про полстакана воды? Так вот, он всегда понимал, что полстакана воды — это лишь полстакана воды, не более. Реалистом был. Мудрым. Многое про нашу жизнь понимал. У отца не было, что называется, нужных друзей — его окружали только те, кто совпадал с ним по духу, кто ему действительно был дорог. Это артист Анатолий Петрович Кторов, профессор консерватории Михаил Георгиевич Соколов, с которым они в далекой юности ездили на гастроли, выступали: отец что-то читал, а Михаил Георгиевич аккомпанировал ему на рояле. Когда они начинали вспоминать забавные случаи из прошлого, можно было заслушаться…»

К слову, о случаях. Говорят, что на одном из правительственных концертов к вашему отцу подошел Сталин и сказал: «Товарищ Бывалов! Вы — бюрократ, я — бюрократ, мы поймем друг друга». Это вымысел?
Владимир: «Нет, история на самом деле имела место. Отец ее сам рассказывал. «Стою, — говорит, — за кулисами, полутемно, вдруг вижу — ко мне направляется вождь народов, которого я узнаю по очертанию фигуры и походке». Сталину, по слухам, нравился фильм «Волга-Волга», поэтому он, видимо, и подошел именно с этими словами. Сказал и удалился. А отец потом долго стоял в абсолютном ступоре. Кстати, у него были целых три Сталинских премии, Ленинская премия, звания Героя Труда, народного артиста СССР… Но папа ко всем этим регалиям относился легко, с юмором. Шутил: «Танюша, у меня сегодня правительственный концерт, надо быть с «Гертрудой» (так он называл медаль Героя Труда)! При этом пиджак дырявить не позволял — мама нитками пришивала звезду на лацкан. Отец не любил просить себе что-нибудь у власти. Они с мамой, а потом и со мной всю жизнь прожили в одной квартире на Петровке (на доме сейчас висит мемориальная доска), и ему не нужна была новая жилплощадь. Впервые он обратился в Моссовет, только когда я уже женился и мы с женой ждали нашего первого ребенка. То есть когда возникла вынужденная ситуация. Так что папу особо не интересовали ценности материального характера. На даче он любил ходить в старом джемпере с заплатками на локтях и ни за что не соглашался поменять его на новый. Сейчас в порядке вещей приглашать фотокорреспондентов к себе в роскошные хоромы и хвалиться богатством. Для отца такое было бы просто дикостью…»

У него и машины не было?
Владимир: «Нет, была, он сам водил, пока совсем не перестал видеть… Но автомобиль являлся лишь средством передвижения, не более. Он сутками пахал как вол. После его смерти в 1987 году на сберкнижке осталось девять тысяч — стоимость „Жигулей“, а с перестройкой эти средства превратились в пыль — в девяносто рублей. Вот вам и итог, и памятник ему от государства. Настоящий, на могиле на Новодевичьем кладбище, мы поставили сами, и он скромный: на камне выбит портрет с надписью „Игорь Ильинский“, а в правом верхнем углу — маленький крестик. Мама посадила на могиле вишневое дерево, и оно так пышно цветет по весне…»

Игорь Владимирович за свою жизнь поменял множество театров: работал в Театре оперетты, во МХАТе, с Всеволодом Мейерхольдом… Как он, кстати, отзывался о нем?
Владимир: «У мамы и сегодня на стене висит портрет этого гениального режиссера с дарственной надписью отцу: „Моему любимому актеру…“ Точно знаю, что когда Мейерхольда арестовали, папа ходил в органы и пытался объяснить, что это чудовищная ошибка, поскольку Всеволод Эмильевич всегда был ярым сторонником революции, а вовсе не антисоветчиком. Как известно, невиновного талантливого человека расстреляли. Причем много лет спустя, когда режиссера реабилитировали, следователь позвал папу и дал ему ознакомиться с материалами дела. Отец увидел предсмертную записку Мейерхольда, где он не признал себя виновным, а также бумаги с доносами некоторых своих коллег. Не случайно уже много позже, когда проводился вечер памяти Мейерхольда, отец, узнав, что вести вечер будет Михаил Царев, даже не пошел туда».

Читала, что вследствие крайней родительской занятости вы все свое детство провели на даче во Внуково… Родители не были людьми домашними?
Владимир: «Как раз они были очень домашними. Мама сейчас говорит: „Какое счастье, что Игорь Владимирович не дожил до этого времени, до этих безудержных вакханалий, когда абсолютно потеряны и совесть, и честь!“ И правда, представить его собирающим на свой юбилейный банкет в ресторане сто пятьдесят человек, включая прессу, просто невозможно. Папа свои дни рождения праздновал тихо, дома, в тесном кругу… А как мама чудесно готовила! Да чтобы отец променял ее разносолы на какой-то ресторан? Ни за что! Он любил мамины котлеты, бефстроганов, потрясающий капустный пирог, настоящие — на дрожжах — толстые блины, винегрет, который называл силосом… Мама, не будь она актрисой, вполне могла бы стать шеф-поваром какого-нибудь заведения. (Улыбается.) Да она и гвоздь знала как забить, в отличие от папы. В доме гуляли забавные прозвища: Мамастер (от соединения слов „мама“ и „мастер“) и Папуляриус, поскольку популярность у папы действительно была неслыханной. Когда я был маленьким, отец много снимался в кино, на телевидении, гастролировал с театром, выступал со своими концертами по стране и был вечно занят. Мама тоже целыми днями репетировала в театре, так что я был отдан бабушке — маминой маме Элеоноре Федоровне. Но я не чувствовал особенной нехватки родительского внимания. Когда они приезжали, их время было полностью отдано мне. Отец с удовольствием играл со мной, гулял, просто разговаривал… Именно он привил мне любовь к спорту: поставил меня на лыжи, на коньки, научил играть в футбол, заставил научиться плавать. Он обожал теннис и довольно рано дал мне в руки ракетку — хотел поскорее сделать из меня партнера для игры.
Мало кто знает, что у отца было очень плохое зрение. Он даже в очках с толстенными стеклами видел все не очень четко и по этой причине редко играл, к сожалению, а вот на лыжах и на коньках катался часто. Он вообще вел здоровый образ жизни: не смотрел телевизор, часто сидел в кресле-качалке на открытом балконе на даче и читал или писал свою книгу „Сам о себе“. Он не пил, за исключением бокала шампанского на Новый год, не курил… Ну, может, пару раз всего я его видел курящим — видимо, так он снимал напряжение».

Вот почему он мог бежать по крыше вагона идущего поезда или вскакивать на бампер движущейся машины — видимо, обладал недюжинным физическим потенциалом…
Владимир: «Не знаю, насколько отец был силен физически, но все свои трюки в кино он делал сам. Допустим, в фильме „Когда пробуждаются мертвые“ он бежит по крыше вагона, а потом, когда состав проезжает по мосту, хватается за ферму моста у себя над головой и висит некоторое время. На деле это время оказалось довольно продолжительным: ему пришлось висеть до тех пор, пока поезд не остановился и не поехал обратно, чтобы забрать его. Для этого, как понимаете, нужна серьезная подготовка. И она у отца была. А ведь в юности он страдал бронхиальной астмой и вылечился только благодаря дыхательной гимнастике по системе йогов. И всю жизнь каждое свое утро папа начинал с этой самой гимнастики — глубокий вдох, а затем несколько мелких выдохов. Помню, я просыпался под эти звуки и знал: все в порядке».

В наши дни Ильинского помнят как знаменитого актера прошлого. Мало кто знает, что он еще и режиссер…
Владимир: «Прежде всего он был гениальным чтецом, мастером художественного слова. Тот, кто не слышал, как отец читает, тот настоящего Ильинского не знает. Его „Старосветские помещики“ и „История Карла Ивановича“ — это просто непревзойденно! При жизни его воспринимали как комика, эксцентрика, а отец мечтал о другом. Не случайно он взялся за роль Акима во „Власти тьмы“, достигнув в ней такой степени трагизма, что даже его партнерам по сцене становилось не по себе. В конце жизни он почти не снимался: как правило, ему не нравились сценарии. Он даже выработал для себя специфический метод их чтения: сначала просматривал список действующих лиц, потом читал первую и последнюю страницы. Если его ничего не смущало, он начинал читать дальше, но чаще — закрывал. Увы, обычно его звали играть очередных огурцовых или бываловых… А после постоянных отказов в какой-то момент и вовсе перестали приглашать в кино. Оставался театр, но и там отец не был полностью востребован. В результате он начал ставить спектакли сам. На его режиссерском счету „Ревизор“, „Лес“, „Вишневый сад“… Последняя его работа — „Человек, который смеется“ — на мой взгляд, была грандиозной».

Отчего вы не продолжили династию?
Владимир: «Мама вспоминает, что как-то я ей сказал: „Хватит с меня и твоих слез“. Но уверен, что если б я был создан для актерства, то проломил бы стену головой, а своего добился. А раз не было такой настойчивости — значит, не мое это дело. Мне всегда нравилось дурачиться, пародировать кого-то, менять голос, но зрителей я стеснялся. Да и не хотелось по большому счету, чтобы сравнивали с отцом. Последней каплей послужил звонок от одного кинорежиссера, который сказал отцу, что готов взять меня к себе без экзаменов. Я возмутился — как это?! А что обо мне подумают все честно поступавшие? В результате я самостоятельно поступил в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, на переводческое отделение. Уже в институте увлечение футболом и хоккеем стало уступать место интересу к музыке».

К ней вас тоже папа приобщил?
Владимир: «Нет, это было исключительно мое увлечение, хотя в нашем доме всегда звучала музыка. Маме очень нравился модный тогда Робертино Лоретти, какая-то советская эстрада — вроде Тамары Миансаровой. А однажды, после зарубежной поездки, родители вручили мне маленькую пластинку-«сорокапяточку» — «Битлз». Их всячески порицали в Советском Союзе, называя гримасой Запада, но папа с мамой хотели разобраться сами, что же это такое. Мы ее поставили, и уже через двадцать секунд я понял, что без этой музыки больше не смогу жить. Я заболел «битлами», и из всех последующих гастрольных поездок родители везли мне музыку «великой четверки».

Вы росли избалованным ребенком?
Владимир: «Если только вниманием избалованным. А в целом — нет. В каких-то простых игрушках мне не отказывали, но, например, когда в 1966 году вместе с родителями я оказался в составе туристической группы, которая ехала в Англию на чемпионат мира по футболу, выяснилось, что мне нечего надеть! Я полетел в серых брюках от школьной формы и в олимпийке сверху. Так что не думайте, что я особенно шиковал. Первый настоящий пиджак появился у меня только в десятом классе».

Ваши сыновья, Антон и Игорь, уже взрослые, оба окончили журфак МГУ. Чем они занимаются?
Владимир: «Антон, названный в честь Чехова и внешне очень похожий на свою маму, занимается переводами с английского и испанского. Женат, у них растет дочка Саша. А Игорь работает на телевидении и еще ведет музыкальную радиопередачу „Хранитель снов“. Он и назван в честь дедушки, и по знаку зодиака тоже Лев, и характер имеет соответствующий — непримиримый, упертый. Из всех мужчин Ильинских Игорь больше всего похож на папу. Символично, что в последний год жизни отца, когда он уже ничего не видел (даже операция в институте Федорова не помогла), на даче внук, Игорь-младший, водил его за руку гулять по саду, чтобы он ни на что не наткнулся. Дедушкой отец был замечательным — не уставал рассказывать внукам какие-то занимательные истории, байки. Жаль, общались они с ним не очень много — только летом на даче…»

Свою жену Татьяну, полную тезку вашей мамы, вы ведь встретили в редакции АПН, верно?
Владимир: «Да. В подростковом возрасте я девочками не интересовался, пугал маму заявлениями, что мне не о чем с ними говорить, и отказывался приглашать одноклассниц на свои дни рождения. Так что созрел я поздно. И за меня все решил случай. Когда я пришел работать в АПН, Таня была в отпуске, но я постоянно слышал: „Вот Таня вернется…“, „Жаль, нет сейчас Тани…“ „Что за Таня такая?“ — думал я. И вот она вернулась. Как потом выяснилось, на отдыхе она встретила цыганку и та ей сказала: „В Москве тебя человек ждет, выйдешь за него замуж и родишь двух мальчиков“. Таня только посмеялась, потому что знала: в Москве ее никто не ждет. Однако все так и случилось. У меня это точно была любовь с первого взгляда. И уже через полгода мы поженились. Собственно, я только в такие чувства и верю, когда уже через пять минут понимаешь, что это твой человек. Временами жена напоминает мне маму: она такая же эмоциональная, импульсивная, но главное — домашняя».

Вашей маме сейчас девяносто восемь лет. Как думаете, что помогает дожить до столь внушительного возраста, какие черты характера?
Владимир: «У мамы всегда было много самых разных интересов. Она и шила, и фотографировала, и сажала цветы, и много читала — всего даже не перечислишь. Ей просто некогда было стареть. И еще, мне кажется, у людей ее поколения более мощная внутренняя закалка, чем у нас и наших детей. К сожалению, сейчас чем люди моложе, тем они изнеженнее, — сами понаблюдайте».

Расскажите о самом юном подрастающем поколении Ильинских. Хотя бы правнучка унаследовала артистические способности?
Владимир: «Вот она — наверняка! Сашке пять лет, и у нее уже ярко выраженная склонность к лицедейству. Она умеет что-то изображать и, полностью погружаясь в придуманный образ, абсолютно выключается из реального мира, не замечая никого. Кто знает, может быть, именно Александра Антоновна унаследовала необходимые гены и продолжит наконец актерскую династию Ильинских…»