Гарри Яковлевич Бардин — человек, создавший одно из самых пронзительных произведений для детей за последнее десятилетие. Мультфильм «Чуча» успел стать классикой. Новогодняя сказка в американском стиле под классический джаз о том, как мальчик, очень одинокий в своем обеспеченном доме, придумал себе волшебную няню Чучу. Этакая Мэри Поппинс, но не строгая и элегантная, а смешная, неуклюжая и такая любящая.

Гарри Яковлевич показывает мне святая святых — свою киностудию. Сейчас там кипит работа над новым фильмом «Гадкий утенок». Там шьют костюмы для кукол, тут на столе целый скотный двор, где два десятка птенцов готовятся станцевать «танец маленьких утят». Настоящая творческая лаборатория. Для мультипликаторов Гарри БАРДИН — и хозяин, и режиссер, и отец родной.

«Мама умела делать табуретки»

— Знаю, что вы очень гордитесь своим отцом — морским офицером. Вы ведь с мамой были в эвакуации в Оренбурге?

— Первый раз я увиделся с отцом, когда мне было три с половиной года, ему дали два дня отпуска. До сих пор помню запах папиных папирос, я угадаю его среди тысячи. Я сижу у него на руках, мы идем по центру Оренбурга. Огромная елка, освещенная огнями, — это же был тыл. Стоят фанерные игрушки — зверюшки, вырезанные из фанеры. И звучит марш из «Аиды». Вот такие у меня детские воспоминания. Тогда я лицо отца не запомнил, а потом, в 44-м году, мы познакомились ближе. Тогда мы и переехали в Энгельс, потом его перевели в Лиепаю в Прибалтике. Там мы остались до 60-го года, там я и школу окончил. Говорил на латышском языке.

— А мама чем занималась?

— Мама когда-то окончила рабфак и умела делать табуретки. Потом она окончила бухгалтерские курсы и была бухгалтером на фабрике. С рождением меня и сестры она стала домохозяйкой и… мамой. Мамой она была профессиональной, она дала мне так много. Она была очень музыкальна, остроумна, хохотала так, что невозможно было устоять. Она была мой самый лучший друг в этой жизни.

— Что еще запомнилось из детства?

— Игрушек не было. Может, поэтому играю до сих пор. Были патроны, гильзы… Когда переехали в Лиепаю, там была такая «минка» — минное поле. Мы там шарили, делали костры из патронов, а сами ложились за бугорком, и начиналась такая пальба из костра! Мы радовались безумно. Один мой товарищ погиб от этих развлечений. Такое послевоенное дурное детство. Но оно в любом случае вспоминается хорошо, потому что была жива мама, помню ее руки. Я болел часто, и ощущение, когда ее ладонь ложится на горячий лоб, а у тебя высокая температура и тебе не надо в школу… Такой кайф! Детство — это ощущение себя в окружении близких и любимых людей. Это неизбывно. Если тебя окружают любящие люди, детство твое счастливое, в какие бы времена ты ни жил. Поэтому и «Чуча» возникла. А возникла «Чуча» из парадокса, из обратного: в обеспеченном доме, в хорошей обстановке все у мальчика есть, но нет главного. Я взял именно такую ситуацию.

—  В ваших мультфильмах столько деталей точнейших, правдоподобных, столько игры, остроумия. А в детстве вы были заводилой?

— Я будоражил окружение и подчинял его своим каким-то идеям. Я был как Хрущев. Был старостой класса и председателем совета отряда несколько лет подряд — не в силу идеологии (я с этим был не в ладах), а чтобы все время что-то создавать — радиогазету, стенгазету, световую газету в школе. Я рисовал тогда шаржи на учителей на фотопленке чертежным перышком тушью, а потом на школьных вечерах мы это показывали на экране. Благо, что в Лиепае в школе была такая атмосфера, что учителя были с юмором, они позволяли нам иронизировать и над ними тоже. Потом я был секретарем комитета комсомола — что-то во мне свербило, требовало активности. Мне очень жаль людей, которые не находят себя и влачат существование. Особенно мужиков жалко. У женщин есть возможность ухода в другое: дети, внуки. Мужчине этого мало, ему нужно еще в чем-то состояться, стать профессионалом, чтобы самому себя уважать. Не любить, а именно уважать.

В никуда

— Я пришел в мультипликацию, не зная процесса, технологии. Я приходил как актер озвучивать мультфильмы — Железного Дровосека, Волка из «Волк и семеро козлят». Я придуривался у микрофона, мне это нравилось. А потом мне понравилась сама мультипликация. Я понял, что могу написать сценарий. Наглость — сказать себе: я могу. Но внутренний голос говорил, что я могу. И я пошел. Семь лет был в рисованной мультипликации.

— Что, профессия актера не удовлетворяла?

— Чувствовал, что что-то еще могу, хоть еще не знаю, что именно. Репертуар в театре Гоголя был аховый — к столетию Ленина, к юбилеям в угоду советской власти. Был спектакль «Верхом на дельфине» Леонида Жуховицкого, это да, я играл с удовольствием. А все остальное… Выхода из этого я не находил. Однажды ночью пришли Василий Ливанов с Юрием Энтиным и сказали, что проговорили обо мне весь вечер и поняли: мне надо оттуда уходить. Куда, спросил я. «В никуда», — ответил Вася.

Заноза из экрана