— Светлана, вы, наверное, легко встаете утром. Ведете сплошь утренние проекты — и на радио, и на телевидении.

— Я всю жизнь думала, что я — сова. До сих пор лелею надежду, что когда-нибудь у меня будет вечерний проект и я смогу спать хотя бы до 8−9 часов, как белый человек. Я даже, когда искала работу, принципиально не хотела соглашаться, если будут предлагать утренние эфиры. Но, куда ни прихожу, все говорят: «Ой, вы такая активная, давайте утром!» Это карма, наверное. Не знаю, почему так происходит. Иногда сижу в эфире, чувствую — засыпаю! Тогда помогает театральная закалка. Начинаю себя заводить, похлопывать — темперамент-то нужно сохранять!

 — Я почитала ваш форум в Интернете, где вы отвечали на вопросы телезрителей. Мне показалось, вы очень открытый человек.

— Ну, там не спрашивали, какого размера у меня бюст. (Смеется.) А вообще, у меня очень плохо получается врать. Во-первых, я никогда не запоминаю, что соврала. А во-вторых, когда вру, это сразу видно. Мне всегда говорят: «Что ж ты врешь, Света!» Поэтому всегда проще ответить честно, чтобы потом не запутаться.

 — Ведущей на ТВ вы стали не так давно. Уже успели привыкнуть к повышенному вниманию к своей персоне?

— Честно, какого-то бешеного ажиотажа пока нет. Я — не Ваня Ургант, на меня на улицах девушки не бросаются. В свое время, когда училась в театральном училище, а потом работала в театре и на радио, мне говорили: «Никогда не разрешай чему-то внешнему, а-ля общественное внимание, занимать главное-то, чем ты занимаешься». Иначе очень легко потерять жизненный ориентир. Я знаю многих людей, которые сказали себе: «Да я же звезда!» На этом их жизнь и закончилась. Я очень просто отношусь ко многим вещам: никогда не начну качать права или размахивать удостоверениями. Когда работала на радио, у меня была легкая проверка славой. Вроде еще ничего сделать не успела толком, а уже появились поклонники, присылали цветы. Могла в эфире сказать: «Ой, что-то есть хочется, кто бы пиццу прислал!» И через полчаса приезжала пицца. Но это все были глупости, детство. Потом, когда я оттуда ушла и занялась своими делами — выходила замуж, рожала ребенка, — это все исчезло. Иначе становишься зависимой. А вещи, которые делают тебя зависимой, разрушают. Потом, чтобы быть счастливым, необязательно быть знаменитым. Главное — делать свое дело и получать от этого удовольствие. И чтобы все были живы и здоровы. Вот залог счастья и жизни человеческой.

 — Значит, вы — счастливый человек?

— Я в процессе. У меня еще мало детей, и я не всего добилась. Не могу сказать, что я — суперпрофессионал. Хотелось бы верить, что стою только в начале пути, мне есть еще в чем совершенствоваться, чего хотеть и добиваться. Но это не касается славы и денег. Хотя денег хотелось бы тоже. (Смеется.) Хотелось бы иметь еще одного ребенка, делать новые передачи, расти. Мне вообще всегда нужно куда-то бежать, чего-то придумывать. Вот сейчас собаку завела. Так что какое-то время мне будет очень весело.

 — Учитывая то, что когда-то вы хотели стать зоологом, собака у вас появилась поздно.

— У меня были собаки! Но это же большая ответственность. Даже хомячок — большая ответственность. Даже цветок в горшке. И сейчас считайте, что у меня два ребенка. Потому что щенка точно так же нужно воспитывать, гулять с ним, кормить. Мне сестра звонит: «Ну что, клуша, как дела?» Я говорю: «У меня собака». Она: «Ну нет! Ну ты же не безумная!». Я говорю: «Да-да-да». Она: «Ну ты же не дура! Быстро отдай ее кому-нибудь!» Я говорю: «Я ее никому не отдам! Сама хотела, сама и завела». (Смеется.)

 — Какой породы?

— Бернский зененхунд! Зовут Флинт. Появилась внезапно: люди искали, кому бы доверить собаку, я пришла, заслужила их доверие, и мне сразу ее отдали. Даже литературу не успела почитать! Привезли с мужем щенка, сидим. Я говорю: «Леш, у нас собака». Он: «Точно». (Смеется.)

 — Как дочка отреагировала?

— Пока не понимает, что с ним делать. Сначала они боялись друг друга. Флинт на нее тявкает, она — рыдает. Но теперь она уже берет тапок и бьет его по носу. Тот сначала отбегает, потом пытается лизнуть ее то в попу, то в плечо. Короче, потихонечку друг к другу притираются. Но мне кажется, что я для дочки собаку и заводила. Чтобы сразу понимала, что не одна она такая принцесса и весь мир не упал к ее ногам.

 — Я помню, вы сказали, что с замужеством у вас появилось три хобби: дочка, муж и поспать. Теперь вот еще и собака.

— Вообще я подумала, что мужчины — счастливые люди. У них хотя бы есть футбол, хоккей, рыбалка, коллекции самолетиков. А я, может, и хотела бы завести хобби, но на это нет ни времени, ни сил. Вязать-вышивать — не могу, меня бесит это медленное сидение. Кому из женщин ни рассказываю, все говорят: «Да, так и есть: дом, семья, ребенок, муж». А вообще я такой мальчик в душе, реальный пацан. Тут недавно другу на день рождения покупала модель самолета, которую нужно запускать. Думала, если ему не понравится, себе оставлю — аж задрожало все в душе! Но ему, к сожалению, понравилось.

 — Еще вы хотите татуировку и заняться борьбой.

— Заняться борьбой — это для поднятия внутреннего духа. Я пробовала заниматься когда-то давно, в институте, но потом появились другие интересы. Сделать татуировку, конечно, смело. Это должно быть что-то красивое, художественное, и, главное, не разочаровать моих родителей. Они меня вообще другой себе представляют. Папа любит рассказывать: «Я ждал, что у меня будет мальчик и я назову его Магомед. Он будет тихий, спокойный, сильный мужик, глава семьи». Но родилась девочка Света, совершенно ударенная в голову. До трех лет я принципиально не разговаривала, а когда это произошло, обескуражила родителей по всем параметрам: оказалась со своим мнением и вообще не поддающаяся дрессировке.

 — Если сравнить телевидение и радио, где вы ощущаете себя свободнее и где вам психологически более комфортно? Ведь на ТВ у вас — сольный проект, а на радио вы ведете шоу с кем-то в паре или втроем.

— Я задавала себе этот вопрос сто раз. И то, и то — прикольно. Это разные вещи.

 — Мне просто очень запомнились ваши радиоэфиры с Бачинским и Стиллавиным. За вас было всегда обидно — казалось, что двое здоровых мужиков обижают единственную слабую женщину.

— Нет, в этом просто заключалась драматургия, распределение ролей. Я пришла в уже сложившееся знаменитое шоу, и у меня там была роль молодой девочки по отношению к ребятам. Они были такими пацанами, которые несут все подряд, без мозгов и совести, отчего уши сворачиваются. А я, наоборот, была совестью программы, которая говорила: «Ребята, так нельзя».

 — Как отреагировала ваша сестра Ирада Зейналова, когда узнала, что вы будете работать с нею на одном канале?

— Была очень рада. Переживала за меня во время долгих кастингов. Кто-то говорит, что мы с Ирадой очень похожи, кто-то говорит, что совсем разные. Мы сами шутим, что она — умная, а я — красивая. Правда, непонятно, что лучше. Я говорю, что предпочла бы быть не умной, но красивой.

 — Но стать репортером, как она, вы не хотите?

— Это не для меня. Я это умею, но не хочу, не люблю и до конца не понимаю. Когда мне сестра говорит: «Пойду куплю себе спальный мешок, мы сейчас едем в Ливию, там война, будем в хибаре на полу спать…» Я говорю: «И тебе не страшно?» Она: «Да ты что, это же какой материал можно снять! Ты стоишь, а вокруг стреляют!» Я не такая смелая, как она. Репортер — это определенная организация души. Я бы никогда так не смогла. А она не смогла бы в студии сидеть. И на радио не смогла бы работать.

 — В свое время вы ушли из театра, отработав там два года. Оказалось тоже не ваше?

— Я очень хотела быть актрисой, долго к этому стремилась, у меня не сразу получалось. Потом, когда уже поступила в театральное, там поперло: стала хорошо учиться, легко попала на работу в театр, мне сразу стали роли давать. Но чтобы играть дальше — этим нужно жить. Там очень мало платили. Для того чтобы играть в театре, мне приходилось по ночам работать официанткой, днем подрабатывать аниматором, по вечерам посещать репетиции и еще ходить на какие-то кастинги. Так живут многие, но я не смогла.

 — Зато нашли работу на радио, а после там же и мужа…

— Муж у меня — дядька серьезный, взрослый, радийщик со стажем. Да, у нас был служебный роман, потому что Леша был самый умный! (Смеется.) И я ему, конечно, жизнь перелопатила.

 — Говорят, привели в загс убежденного холостяка?

— Да. Он привык жить так: что хочу, то делаю. А тут я ему говорю: «Как это так, что хочу? Теперь есть и я еще». Только он вроде бы к этому привык, у нас появился ребенок. К ребенку Леша тоже очень долго привыкал. А сейчас завела еще и собаку. Теперь он мне говорит: «Сейчас я еще потерплю-потерплю да свалю». Я говорю: «Подожди, я еще должна второго родить, потом». Он: «Ну, блин, это прямо испытание!» (Смеется.) Муж — один из немногих, кто меня терпит. Я — болтливая, веселая, со своими замутами. Но я его тоже терплю. В этом, мне кажется, и есть суть семейной жизни. Бешеная страсть бывает в первые полгода: «Боже, дай я порву на тебе одежду зубами!» Потом понимаешь, что уже рвать одежду не нужно, что ее можно снять нормальным образом. А потом остается сильная, очень теплая привязанность друг к другу. Помню, мы однажды здорово поругались, и я вдруг поняла, что мне и поделиться-то этим не с кем. Потому что у меня самый близкий друг — это муж. Не могу же я ему про него рассказывать? На что Леша мне потом ответил: «Ты знаешь, я тогда понял то же самое».