(Продолжение. Начало в «РД» № 25)
Русская Веточка против Дамы с веслом
«В нужное время в нужном месте» — так, кажется, вождь мировой революции описывал формулу успеха? У меня все совпало.
В 1965 году в парижской газете «Юманите» о советских моделях написали: «Ничто не может быть дальше от обычного представления о манекенщицах. Это вовсе не какие-нибудь утонченные красавицы, а обыкновенные прехорошенькие девушки, очень простые, очень естественные. И неудивительно! Советские граждане!». Среди отечественных манекенщиц тогда действительно не было анорексичных девушек под два метра ростом. Они не шагали по подиуму с мрачными лицами подруг Терминатора, а, скорее, «прогуливались», встречаясь глазами со зрителем и улыбаясь ему. Земные женщины, 46-го размера, метр шестьдесят восемь — семьдесят, в расцвете сил. И к ним после показов за границей приходили за кулисы сказать «спасибо» за такую неожиданную человечность. Причем, к удивлению иностранцев, русские оказались не крестьянками в робе и лаптях, и не женщинами-вездеходами (которая и в горящую избу войдет, и коня на скаку остановит). В них видели «даже более парижанок, чем сами парижанки». Они нравились, несмотря на все разговоры про советских Мата Хари.
Когда пришла я, в преддверии 70-х, на советском подиуме царила «женщина за 30» — этакая дама, даже баба с веслом (она пробилась в жизни и может сама заработать на свой гардероб), с ярко красным накрашенным ртом, упругими формами. Даже Галя Макушева, девушка из Барнаула (у нее была потрясающая фигура, потрясающие длинные ноги) лет двадцати, а тоже 30-летних показывала. Но в Европе уже гремела лондонская модель Твигги (прутик, веточка, по-нашему). Всего 40 килограммов, лицо подростка — гадкий утенок среди доморощенных уток.
Это был новый тип модели — она так и не расправит крылья со всей силой и мощью взрослого лебедя, зато она как вечное обещание расцвета. Эта юность, это очарование едва готового распуститься бутона — всё на грани. Это завораживает. Затянувшийся переходный возраст — теперь лучшая путевка в мир моды.
Мы в СССР, как всегда, немного запаздывали с тем, что касается «буржуазных надстроек»: наши идеалы моды и красоты медленно изменяют свои очертания. И все-таки примерно в одно время со мной появилось еще несколько «тонких и звонких» девушек — Русских Веточек, — постепенно оттеснивших старых «звезд». Во всяком случае, новые коллекции художники начали разрабатывать, глядя на нас.
…Я становлюсь «вечной невестой» Славы Зайцева (отчего втайне безумно страдаю, мечтая сменить белую фату на «подиумные брильянты» и платья с открытой спиной).
«Нимфы» «золотого века» — Регина Збарская, Мила Романовская, Августина Шадова, Валентина Малахова — потихоньку уходят на второй план. Кого-то спасет эмиграция, удачное замужество, но «спасутся» не все. Наверное, самая яркая и трагичная вспышка на горизонте советской моды того времени — судьба Регины Збарской.
Не скажу, что знала Збарскую хорошо. Но у меня сохранилась одна фотография… Нет, не Регины. Но этот фотоснимок напоминает мне тот вечер, когда я её увидела. Збарская была словно звезда, упавшая с небосклона на грешную землю, — может быть, своей гибелью она уступила счастье другим…
Здесь я немного вернусь назад, в середину 60-х, чтобы читатель понял, о чем идет речь. Конечно, как я говорила, в масштабах страны тогда мало что знали о моделях. Их фотографии появлялись в единственном в стране «Журнале мод» (выпускаемом, кстати, Домом моделей), но это было несопоставимо со славой тех же актрис, чьи фотокарточки расходились миллионными тиражами в киосках «Союзпечати». Девочки мечтали стать такой, как Самойлова или Быстрицкая, а не как Збарская или Романовская. Но в более узком кругу — кругу советской светской жизни — о Регине Збарской, безусловно, все знали.
Вот уж точно: брюнетка с карим взглядом Збарская — ЗВЕЗДА 60-х. В ее свете нельзя было согреться постороннему. Но главное, что этот звездный свет все-таки был, и многие: и актеры, и поэты, и художники — в общем, творческие мужчины, с удовольствием освещали свой вечер этим призрачным холодным серебром. (…) Модельер, сценарист Евгения Солодовникова, которая по ниточкам пыталась распутать клубок ее жизни, восстановить ход личной истории Регины, как-то написала: «…Ее преследовали поклонники. Поэты посвящали стихи, художники рисовали. Регина в обществе „шестидесятников“ посещала знаменитый джаз-клуб на Тверской. Здесь она курила, и это с наслаждением лицезрели академик Мигдал, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, актер Федор Чеханков…» Были в числе созерцателей и государственные лица, и космонавты — пути всех пересекались наверху! (…)
Модель с… в общем-то не идеальными от природы ногами вдруг становилась на подиуме неотразима. Знаю, что Слава Зайцев относился к ней по-особенному. Збарская не была, как сейчас модели, «вешалкой» для создаваемой одежды — она была, наверное, соучастницей рождения моды. Модельер и его Муза. (…)
В 1963-м, когда в Москву приехали Пьер Карден, Ив Монтан и актриса Жюльет Греко, Збарскую назвали Пьехой в моде — какая-то слишком «не наша» для нас. Через четыре года тот же Карден, Луи Ферро, Коко Шанель застали триумф «русской царицы» Регины на международном фестивале моды. «Сестра Софи Лорен», — говорил Пьер Карден.
Но «кому много дано — с того много спросится». Чем выше взлет — тем больнее падение. «Не говори, что счастлив, пока не дойдешь до смертного одра», — учили древние. Сейчас каждому интересующемуся — благодаря СМИ — уже открылись те страшные страницы жизни Збарской, которые, конечно, не афишировались тогда и переживались ею в одиночку. (…) Разрыв с мужем Львом Збарским, художником, кинорежиссером, иллюстратором книг, сыном легендарного профессора Бориса Збарского, бальзамировавшего тело Ленина, эмиграция экс-супруга, допросы на Лубянке — все это доканывало Регину. Были неудавшиеся попытки самоубийства. Вихрем закрутился роман со жгучим югославским журналистом, приехавшим в Союз. Роман с иностранцем (!) в стране за «железным занавесом»! Когда даже за посещение «богемных» ресторанов могли с работы выкинуть! Но волчок судьбы уже раскрутился и неумолимо приближал финал. Югослав бросает ее, покидает Страну Советов и… якобы выпускает антисоветскую книгу с фотографиями обнаженного тела Регины. Лубянка, нервный, вернее, душевный срыв, лечебницы. Подиум как будто проваливается под ней…
Вспоминают, что уже в конце жизни — а ей было всего 50(!) — у нее все чаще случались приступы, она каялась в своем высокомерии, вытаскивала из квартиры на помойку дорогие вещи, говоря, что недостойна их… Зайцев (у Славы тогда уже появился собственный Дом моды на проспекте Мира) пытался поддержать свою обезумевшую Музу, взял ее мыть полы, убираться, чтобы платить хоть какие-то деньги. Она ушла из жизни в ноябре 1987-го, в 51 год, ее нашли мертвой в квартире, говорят, отравилась лекарствами…
Да, а теперь я вернусь к фотографии, с которой начала. Этот фотоснимок напоминает мне тот вечер, когда я её увидела. Валера Плотников — наш знаменитый фотограф, на счету которого фотокадры многих-многих легенд эпохи (Юрия Любимова, Ильи Глазунова, Михаила Козакова и др.) — снимал молоденьких «новобранок» вечного театра моды, меня и Галю Мейлукову. Збарская тогда только вышла после лечения. Хотела вернуться на работу — и вот попала на нашу съемку. Хотя она прекрасно выглядела, поняла, что ее время прошло, пришли новые лица, новый грим, новые прически, новые одежды. Сидеть на прежних лаврах она не смогла. У нее опять произошел срыв, и она опять попала в психиатрическую лечебницу…
Да! Збарская была словно звезда, упавшая с небосклона на грешную землю, — своей гибелью она уступала счастье другим… Русские Твигги выжили со сцены Даму с веслом.
Если говорить про Милу Романовскую (их с Региной называли вечными соперницами и злейшими врагами) — про нее я запомнила: русское открытое лицо, всегда с косой (правда, как потом выяснилось, с накладной). Обычно работала в паре с Адой Шадовой. Если Збарскую называли Снежной Королевой, то Милу я бы сравнила со Снегурочкой. Цветущая блондинка, пышущая здоровьем и жизнерадостностью. Эмигрировала вместе с художником Юрием Купером, но потом они расстались… Он во Францию уехал, она осела в Англии, вела раздел моды на Би-би-си на русском языке. Купила там дом, дочку замуж выдала, сама снова вышла замуж…
Этажи моды
И вот я в главном Доме моделей Союза, Кузнецкий Мост, 14.
Дом… Его сравнивали с ульем, куда слетались модницы со всей советской округи: здесь можно во время показа или выставки перерисовать в тетрадку «интересный фасончик», купить выкройку, «Журнал мод»…
Даже по прошествии 40 лет я вспоминаю этот Дом с особенными чувствами. Так, у Чехова в «Вишневом саду» брат Раневской вдруг обращается к старому шкафу: «Многоуважаемый шкаф!» Для престарелого наследника умирающего дворянства этот шкаф не «предмет интерьера», а свидетель прежних радостей и забот, чудом доживший до новых дней. И мне хочется произнести: «Здравствуй, Дом!»
Время берет свое. Москва превратилась в оазис бутиков и торговых центров. Здание с огромными глазами-витринами, облицовкой из гранита, украшенное завитками лепнины, теперь не кажется чем-то уникальным. В старых домах случилось переселение душ. Пришли другие люди — сложились новые порядки и идеалы. Но где-то — может, в глубине каменных стен — все еще записаны, как на Моисеевых скрижалях, голоса другой эпохи, когда Кузнецкий, 14, был центром советской русской моды.(…)
Труд модели: «Вы не домохозяйки!»
(О манекенщицах.)
Мы изо дня в день сидели в одной комнате, вместе были на примерках, на показах, но я понимала, что ни с одной из этих девочек нельзя быть откровенной. Работа не место для любви и дружбы. Это закон. Кофточки, погода, рецепт маски… Можно обсуждать, что угодно, только не свою жизнь. С кем встречаешься, куда ездила на выходные, кто твои папа и мама — ничего этого не должны знать.
У современных моделей есть даже такое «правило репутации»: никогда не обсуждай личную жизнь. И по жизни мне хватило уроков, чтобы считать его «золотым»!
Я по природе человек не злобный и не злой. Мне кажется, что во мне заложено какое-то стремление объединять и именно этим завоевывать людей, а не властвовать разделяя. Я знаю и в Доме моделей знала много тайн, но они действительно «оседали» во мне. Я никогда не включалась в эстафету «по секрету всему свету». Если мне что-то рассказывали, то по собственному желанию. Я не была в этом смысле любопытной. Мне могут не поверить, но я только в последние годы, когда все ударились в «сенсационные откровения», когда журналисты начали копать чужие биографии и личная жизнь стала «достоянием гласности», впервые узнала многие вещи о тех девушках, с которыми проработала бок о бок пять лет.
Одна, оказывается, встречалась с Хмельницким. У другой любовником был Тайванчик и были связи с криминалом. Третья без конца аборты делала, каждый раз неизвестно от кого: приходила в Дом моделей, в нашу комнатку; ложилась на диван, придерживая от боли руку в области живота; рядом на полу ставила сумку со своими вещами (ей негде было жить). Ее спрашивали: «Ты что?» — «Да плохо что-то, приболела». А на самом деле — очередной раз из больницы.
Я не обсуждала других и не хотела, чтобы они могли зацепиться за что-то в моей истории. Я скрывала, что встречаюсь с Никитой. А однажды захватила с собой в Дом моделей утреннюю газету, на которой что-то написал и расписался Михалков, и по неосторожности оставила ее на столе. Подпись (!) заметили, тут же схватили номер, увидели, что число сегодняшнее, сделали выводы и начали вроде как «по-дружески» на всю комнату «журить»: «А с кем же это у нас Таня встречается? Кто знает? И никому не говорит?!» Просто сцена из басни «Ворона и лисица» — на словах такое участие, а сами знают: если что, можно лишний «пунктик» добавить к анкетным данным. Пригодится, когда руководство будет решать, кого в заграничную поездку послать.
Но вот Галя Макушева меня по-настоящему спасла один раз. Была компания с манекенщицами, где все по кругу друг с другом отношения строили. Туда, если войдешь — как в Бермудском треугольнике, затянет, пропадешь. Меня тоже в эту компанию звали, а Галя сказала: «Ты туда не ходи! Никита в армии год? Вот и жди его!»
Пожилые модели — (Якушева, другие) чище были, как в старых черно-белых советских фильмах. Кажется, что и само время и люди тогда были… чище. (…)
В теории марксизма было такое понятие, как отчуждение: средств производства, продукта труда… Мне не хочется забираться в экономико-политические или философские дебри, но в принципе жизнь модели могла бы представлять большой интерес для какого-нибудь современного Маркса или Энгельса…
Я уже говорила, Никита раньше всегда старался скрыть, что его жена — манекенщица. Но даже если не говорить про семейные разлады, роль манекенщицы в какой-то момент порождает конфликт в самой женщине, внутренний. Возникает то самое ощущение отчуждения, с которого я начала. Ведь что такое, раздевшись до белья, стоять перед бригадой людей, которые подгоняют на тебе новый фасон, примеряют, фотографируют? Ты действительно из манекенщицы превращаешься в неодушевленный манекен, вешалку. Остается только в полном соответствии с какой-нибудь йогой отвлечься от своего тела и думать, что все это происходит «с ним», но не с тобой. Надо забыть смущение, стеснение, чувство унижения. Помню, когда первый раз мне пришлось оказаться на примерке, я стояла вся красная, мокрая, мне было так неловко, неудобно, стыдно. И это еще был лишь невинный процесс пошива одежды, где все в первую очередь думают о платье, а не о тебе. А представьте, как сейчас идет отбор девушек в модели? Это мало отличается от выбора породистой лошади. Здесь уже рассматривают конкретно каждую: зубы, грудь, волосы, «ляжки» — все ли свое, натуральное. Если кто «взбрыкнет» — сразу «прощай». На очереди, простите, табун других.
Модель должна быть готова полностью отказаться от своей индивидуальности: захотят — отрежут под корень шикарные волосы, натуральную блондинку перекрасят в красный, к вечеру — в черный, назавтра отправят травить волосы перекисью. Ты — «большая белая моль», на лице которой каждый художник, дизайнер будет рисовать свое, то, что захочется ему. Быть моделью — это рабство. Ты — раба. А с другой стороны, ты можешь стать Музой, с чьей помощью рождается Искусство. Главное понять, осилишь ли все жертвоприношения…
(Продолжение следует.)
Автор литературной записи Елена Добрюха.