Что наша жизнь? Черточка между двумя цифрами на могильной плите.
27.03.1927—27.04.2007 — казалось бы, как мало остается от человека. Но между этими двумя датами было столько проверок на мужество, творческих страстей, такие взлеты и пощечины… Три года как не стало Маэстро — Мстислава Ростроповича.
Кому-то этого срока хватило, чтобы все забыть. Для других — дань памяти свята.
И, отдавая должное Маэстро, они не позволяют понизить планку творчества и жизни самим себе.
27 марта в Москве открывается Международный фестиваль «Неделя Ростроповича». Что остается после музыканта — об этом мы говорим со старшей дочерью Мстислава Леопольдовича Ольгой Ростропович, возглавившей после смерти отца Фонд помощи молодым одаренным музыкантам.
— Ольга, в 2007 году вы провели музыкальный фестиваль в Баку и сказали, что это была «воля отца». А мне вспомнилось, как, придя домой к одному известному человеку, я застала его стоящим на коленях и перебирающим разложенные на полу письма, фотографии. «Мои архивы: смотрю, кому из детей что будет полезно», — пояснил он. В этом смысле оставил ли вам какое-то духовное завещание отец?
Дневников, завещаний — этого не было, потому что папа никогда не готовился «уходить». Но вместе с тем мы всю жизнь слышали: «Никогда нельзя обижать людей, а тем более тех, которые слабее тебя», «Никогда не поступай с другими так, как ты не хочешь, чтобы поступали с тобой».
Папа с мамой воспитали в нас очень сильное чувство семьи. Семья — главная ценность. Был негласный закон: что бы ни случилось, ты должен встать и продолжать дело родителей. Даже те дела, которые папа оставил, не дав никаких распоряжений: «Это будет делать одна, а это — другая», «Надо выполнить это и то» — не вызывают у нас с сестрой никаких разногласий. Нам совершенно ясно: мы будем делать все необходимое. И как-то само собой получилось, что Лена возглавила Фонд «Вишневская-Ростропович» с медицинской и социальной направленностью, а я, переехав в Москву, — Фонд поддержки молодых музыкантов.
Что касается тех архивов, партитур, которые с огромной заботой собирал папа, — все они сейчас находятся в Петербурге. Возможно, в какой-то момент будет создан музей родителей.
— «Мы все мучили детей в Центральной музыкальной школе» — это слова Галины Павловны. Вас «мучили» виолончелью, Лену — фортепьяно. Неудивительно, что после этого вы предпочли сцене домашние хлопоты и воспитание сыновей. Как же случилось возвращение в мир музыки? Вы теперь организуете фестиваль.
— Ой, ну что вы! Иначе нельзя было. Все страдают — и все равно все в этом мире живут и возвращаются, потому что когда сюда попадаешь — это навсегда. Да, никто не любит заниматься. Я за всю жизнь видела единственного «правильного» музыканта. Помню, я была совершенно потрясена. У папы в Москве занималась Жаклин Дюпре. Она часто приходила к нам домой, а я тогда как раз только приступила к виолончели и просто ненавидела все, что связано с бесконечным просиживанием у инструмента. И вот я спросила Дюпре: «Много ли ты занимаешься?» — «Да, часов 6—7» (она, кстати, неплохо говорила по-русски). Я говорю: «Как же — вот так каждый день? Почему так много?!» — «А потому что я очень люблю заниматься!» Я минут пять не могла поверить своим ушам, подумала: «Может, она по-русски не очень понимает?» — и еще по-английски переспросила. И мы с ней долго на эту тему беседовали…
— Ни на одном из концертов «Недели…» вы сами не сыграете. Неужели не бывает такого: чувства переполнят, и душа тянется к виолончели?
— Нет, это знаете, как лошади, которые бегают… Не может быть «немножко беговой» лошадь и нельзя быть чуть-чуть беременной — или все, или ничего. Когда находишься на каком-то определенном уровне, ты слышишь все, что не так. Я давно перестала играть концерты, какое-то время преподавала в консерватории, но со временем и это отошло. Зато я теперь имею возможность на концертах отдыхать, получать удовольствие как слушатель: раньше-то все было — ах, вот здесь какие штрихи, вот здесь какая аппликатура?..
— Вы уже провели три фестиваля, посвященные Мстиславу Леопольдовичу, в Баку — городе, где родился Маэстро. Тогда идею мероприятия вы обозначили следующим образом: «Это любимая музыка папы в исполнении его любимых музыкантов». Московский фестиваль продолжит начатую традицию?
— Я бы немножко поправила: концепция фестиваля такая, что папа, как бы незримо присутствуя в зале, должен получать удовольствие от услышанного. То есть речь идет не обязательно о любимых им произведениях. Это могут быть даже сочинения тех талантливых молодых композиторов и те исполнители, которых он никогда не слышал, но они бы ему понравились. Таким образом мы задаем очень высокую планку для всех участников.
И еще про «неслышанное ранее». Все, кто был близко знаком с папой, знают, как он любил сюрпризы: и делать их, и получать. Сюрприз этого фестиваля — как раз неожиданные исполнители: у нас за семь концертов будет семь участников, которые еще никогда не выступали в России. Например, знаменитый Английский камерный оркестр, созданный Беджамином Бриттеном, с которым, как известно, папа был очень дружен. В 70-м году Бриттен хотел привезти музыкантов в СССР, но заболел. Будет Мишель Крайдер — блестящее сопрано, США; она будет петь Дездемону в «Отелло». Будет Сильвио Занон — итальянский баритон. Виолончелист Вэн-Синн Янг, Тайвань. Австралийский скрипач Рэй Чен, который только что получил первую премию в Бельгии. Пожалуй, это самый юный участник, ему 19 лет. Впервые будет дирижировать в России Дмитрий Юровский.
Готовиться к фестивалю мы начали еще летом, и основные трудности заключались в том, чтобы согласовать очень плотные графики всех музыкантов. То, что открывать день рождения должен Юрий Темирканов, — в этом не было никаких сомнений. Галина Павловна, конечно, в курсе всей подготовки и играет очень активную роль в принятии всех решений.
— 26 марта в Центре оперного пения состоится премьера документального фильма «Дружба титанов. Ростропович и Шостакович». Расскажите о нем.
— Фильм снял молодой режиссер, талантливый художник, бакинец Мехти Мамедов. В 2006 году, когда папа делал фестиваль Шостаковича в Баку, Мамедов попросил записать репетиции. Уже тогда у Мехти была идея сделать фильм не просто о Шостаковиче или Ростроповиче (потому что подобных материалов и так много), а именно о дружбе двух музыкантов. Папа согласился, так появилась эта своего рода хроника жизни и взаимоотношений «титанов». Папе, к сожалению, увидеть этот фильм уже не довелось, но я его смотрела — очень талантливо сделано. Он будет интересен не только студентам, музыкантам консерватории. Это урок не только в музыкальном смысле, но и в человеческом.
— Постоянно говорят о благотворительных начинаниях Ростроповича, скольким молодым музыкантам он открыл дверь в мир. Взять того же вундеркинда из Алтайского края Волю Бригиду. Если вернуться к вашей работе в Фонде Ростроповича, в принципе остались ли еще в России таланты? После того как прошла Олимпиада в Ванкувере, свершилось наше поражение, на многие сферы нашей жизни мы посмотрели иначе…
— Ой, это было такое поражение! Галина Павловна, моя дорогая обожаемая мама, она сидела, смотрела эти Олимпийские игры по два раза. Она почему-то думала, что во второй раз что-то произойдет иначе. Я говорила: «Мам, ну мы это уже все видели, мы это прошли». А она: «Ну не может быть, просто не может быть!» И когда на все эти потуги наших олимпийцев уже просто невозможно было смотреть, мама только с безысходностью во время новостей комментировала: «Ну что, сейчас еще одно почетное четвертое место!..»
Разговоры о том, что виновата устаревшая советская система подготовки, а новой не придумали, не понимаю: зачем нужно изобретать велосипед? Раньше мы щелкали эти золотые медали как семечки. У нас была система, при которой любой ребенок мог заниматься спортом бесплатно, — теперь люди не могут себе этого позволить. Тренеры в возрасте? Извините, чем старше тренер, тем больше мастерства. Никто же не просит, чтобы Тарасова делала тройной тулуп. Но она феноменальный тренер. Другой вопрос, что все эти учителя разъехались: обратите внимание, у кого занимались те, кто получил золотые медали? Нет баз, нет инвентаря…
Да, в музыке абсолютно то же самое. Когда я училась, у нас было, на кого равняться. В консерваторию зайдешь — какие имена (!): Ростропович, Ойстрах, Янкелевич, Нейгауз, Рихтер, Коган! А сейчас — может, я плохо осведомлена, но я не знаю, на кого равняться… Слава Богу, остались детские музыкальные школы, потому что в Америке для этого надо искать частных преподавателей.
Сегодня наш фонд опекает 52 ребят: с малых лет и до окончания консерватории. Конечно, мы их вытягиваем. Поддерживать надо не только потому, что ребенок потрясающе талантлив. Здесь вопрос не только в гениальности или одаренности. А просто если при этой жизни — когда кругом засилье компьютеров, циничность, в стесненных материальных условиях — ребенок выбирает игру на инструменте (не потому, что его толкают или это модно, а сам!), это нужно поддерживать!
Как говорил папа, повторяя великих: «Мир спасет красота, и музыка — это красота!» Даже на политическом уровне: как часто музыка решала те вопросы, которые дипломатам порой было очень трудно разрешить?!
А теперь представьте: ребенок сидит в ауле, и ни разу не видел никакого концерта, а лишь как мама доит овец, а папа пасет стадо, и вот он решает играть на баяне или на трубе! Может, у него и не будет блистательного будущего Моцарта, но он наверняка сделает жизнь людей, которые живут рядом с ним, лучше.
— Кстати, можете усредненный портрет стипендиатов дать?
— Как только я стала заниматься фондом, интересоваться жизненными обстоятельствами ребят, с удивлением обнаружила такую деталь: 90% наших стипендиатов живут с одним родителем, как правило, с мамой. Папы нет. Может, и поэтому тоже эти дети выбрали музыку: через нее как-то «самовыражается» та боль, которая у них внутри. Знаете, не бывает счастливых разводов, не бывает благополучных сломанных семей. Такого я не видела. Дети все замечают, все чувствуют, и то самовыражение, которое они находят в своем искусстве, конечно, удивительно…
— Правда ли, что после ухода Мстислава Леопольдовича некоторые спонсоры, перечислявшие раньше деньги в поддержку Фонда молодых одаренных музыкантов, перестали даже отвечать на ваши письма?
— Буквально папа закрыл глаза, и через месяц или два на наши письма не сочли нужным откликаться. Ну, нет — так и не надо. Больше мы к этим людям не обращались. К счастью, у нас есть верные друзья, спонсоры, партнеры.
— Как думаете, что двигало теми, кто резко оборвал свою благотворительность?
— Когда папа был здесь и они давали какие-то деньги, то ходили на его концерты, знакомились с интересными людьми, и потом, папа… был папа. Незаурядный человек. Теперь, когда его нет, конечно, просто поддерживать идею, продолжать его дело — это гораздо менее интересно…
— Хотя для творческого человека важно, чтобы жило его дело… Младшего сына вы назвали в честь вашего отца — Мстислав Ростропович, а с музыкой у него сложилось?
— Нет, но он любит петь, очень. «Аллилуйя», например. Обожает бабушку, мою маму. Долго ей объясняет, почему, когда ему плохо, он должен петь: потому что так «все вибрирует внутри», он лучше телом начинает себя чувствовать. И бабушка, наконец, нашла благодарного ученика в своем доме: с каким счастьем они входят в эти беседы, и эти мамины замечания, что «вот именно так должен чувствовать себя настоящий певец». Я шучу: «Мам, ирония судьбы — Мстислав Ростропович когда-нибудь станет тенором на сцене Большого театра».
У Лены младший сын Александр (сейчас ему 18 лет) очень любит рояль, сам научился играть. Но в целом на нас и на внуках Ростроповича и Вишневской (а их шестеро: два моих сына и четверо детей у сестры) природа пока что отдыхает в плане музыкальных талантов. Может быть, в следующем поколении что-то произойдет, я надеюсь.
— Даже те, кого жизнь всего на несколько мгновений свела с Ростроповичем, вспоминают сказанные им фразы, замечания. А что в жизни, в работе чаще всего вспоминаете вы?
— Историй так много, но есть фраза, которая запала мне в память с детства. Сергей Сергеевич Прокофьев, горячо любимый папой, как-то ему сказал: «Славочка, вы знаете, жизнь нужно прожить так, как будто вы идете по туннелю с фонариком на вытянутой руке. Вы этот фонарик видите, но вы никогда до него не дойдете. Вот так вы должны жить». Папа рассказал это мне, когда мне всего лет пять было. Я мало что поняла, но хорошо запомнила. А это действительно потрясающе: вот, свет здесь, но ты идешь — и он идет. Я стараюсь жить так, чтобы у меня на вытянутой руке был фонарик…
— Ольга, вернусь к тому, с чего начали. Благодаря вам, вашей сестре, Галине Павловне продолжает звучать музыка на фестивалях, работают два благотворительных фонда. Даже в кабинете Мстислава Леопольдовича все так, как будто Маэстро жив. Те же шуточные бутылки коньяка с надписью «Для гостей, не трогать» и «Это украдено у Ростроповича». Вы только повесили большую фотографию отца и поставили компьютер. Что для вас изменилось, что осталось?
— Изменилось?.. Тот факт, что папы просто физически нет… Его, в общем, никогда не было дома, но мы всегда знали, что он вернется. Самое главное, что изменилось, — мы знаем, что эта дверь больше не откроется. Его отсутствие физическое очень сильно чувствуется. А так… мы живем, как всегда жили. Он настолько часть нас — меня, моей сестры, мамы: у нас есть определенные моральные устои, какие-то вещи которые мы делали и делаем. Наверное, все так и продолжается, просто его нет, и это очень тяжело…