— Свое детство вспоминаю с огромным удовольствием. У нас была дружная демократичная семья. Родители очень любили друг друга, и это, наверное, самый большой подарок, который они могли дать нам с сестрой. Ощущение того, что ты родился и вырос в семье двух любящих супругов, сопровождает человека и помогает ему всю жизнь. Я до сих пор помню то чувство, когда меня касается рука моего отца. Вот у меня что-то болит, и он берет меня на руки и качает. Помню его руку, которая гладит меня по ушку.

— Я даже этого как-то и не замечала, все проходило свободно и очень естественно. Я могла носить прическу «конский хвост» и брюки, иногда прогуливать уроки. Родители в школу не ходили, не пытались «подогнать» меня и мою сестру Машу под какие-то стереотипы. Нас никогда не отчитывали за «двойки», «тройки». Нас не заставляли рано ложиться. Пару раз папа попытался ставить нас в угол, но долго мы там не простояли. Бывают родители-диктаторы, бывают узурпаторы, а вот наш папа, наоборот, мной и Машей всегда очень гордился, обращался к нам с пафосом и иронией: «ДОЧЬ!» Своим друзьям и коллегам с гордостью говорил: «Представьте, как здорово, когда у мужчины есть хотя бы одна женщина, а у меня их — три!»

— И да, и нет. Родители вообще не хотели, чтобы я становилась актрисой. Они видели меня переводчиком и отдали учиться в английскую спецшколу. В кино я попала совершенно случайно. Папа искал 16-летнюю героиню для своего фильма «Вас вызывает Таймыр», и художник-постановщик посоветовал попробовать меня. Папа очень боялся, что я окажусь неспособной, волновался. А я тоже страшно волновалась, боялась подвести папу! Очень запомнился мне такой эпизод. Папе нужно было, чтобы я заплакала, а у меня не получалось. И вдруг резко он дал мне пощечину и скомандовал: «Мотор!» Это был шок — я заревела. И свою первую роль в папином фильме считаю самой лучшей.

— Да, по сути папа научил меня самому главному, чему не научили в институте. Он объяснил, что в каждой своей роли я должна оставаться собой, чтобы фактически играть саму себя. Он говорил мне примерно так: «Дочь, не влезай в шкуру своего персонажа, забывая о себе».

— Вы прославились, еще будучи студенткой, потом много снимались, играли в театре. И вдруг уехали в США. Почему?

 — Было несколько причин. Я боялась, что мне придется пятнадцать лет проработать в театре, прежде чем смогу уйти со вторых ролей на первые. И уж тем более не была уверена в том, что мне удастся сделать яркую карьеру в театре. А еще я очень хотела замуж. Моя старшая сестра когда-то сказала мне: «После 26 ты захочешь замуж». Я не поверила, но именно в этом возрасте у меня появилось острое желание пойти под венец! Но как только я в кого-нибудь влюблялась, этот человек обязательно уезжал из страны. Я вращалась в кругу московской «золотой молодежи», большинство из которой мечтало уехать на Запад. Мне тоже начало казаться, что «там» — другая земля, другой мир. И когда у меня забурлил роман с американским гражданином, преподавателем русского языка и литературы, прекрасно знавшим нашу культуру, я поняла, что это моя судьба, мой шанс, который я упустить не должна. Вот я им и воспользовалась. Было намного легче адаптироваться в Америке, имея в лице мужа «буфер» от той незнакомой мне реальности.

— Как любое прошлое. Как очень яркую часть своей жизни. Когда я переезжала туда, это был прыжок в неизвестность, не все можно было просчитать наперед, но жизнь там дала мне колоссальный опыт, и я не из тех людей, которые жалеют о том, что было сделано. Я типичные весы, поэтому иногда в магазине могу долго терзаться, выбирая между синей и красной вещью. А в чем-то я человек легкий и спонтанный, и на авантюры могу идти гораздо легче и проще, чем большинство людей. Мой муж преподавал, поэтому я жила в университетских городах и как жена профессора могла посещать различные курсы за очень маленькую плату. Я стала изучать французский, полгода ходила на курсы улучшения английского языка.

— Дело в том, что американский английский отличается от классического английского. По сути все американцы изъясняются на сленге. Причем не только на улице, но и на телевидении, радио, в газетах. Только года через полтора я начала чувствовать себя там адекватно. Чтобы лучше адаптироваться, я пошла работать, хотя по материальному достатку мужа могла бы этого и не делать. Но по-другому невозможно наладить контакт с социумом, иначе тебе предстоит всю жизнь ощущать себя «отрезанным ломтем». В Виргинии я устроилась в кафетерий, и только получив первую зарплату, я наконец-то вздохнула свободно.

— У них все устроено немного по-другому. Там иное самоощущение, чувство собственного достоинства. Которое зиждется в том числе и на том, что человек понимает: если ты не звезда и не генеральский сынок, все равно у тебя столько же прав и ответственности перед законом. Все равны перед законом во всем: там нельзя по блату устроить ребенка в институт, или если ты задавил на улице женщину, тебя не будут отмывать через связи. И никто не считает никакую работу, в том числе и официантки, не престижной. Быть рабочим на заводе, убирать чьи-то квартиры, мыть посуду — это не признак недоразвитости.

— Я уехала не для того, чтобы делать там карьеру, а чтобы жить с мужем. Хотя и в Америке я не раз откликалась на предложения где-нибудь сыграть. Например, играла Соню в спектакле «Дядя Ваня» на английском языке. Пробовалась на роль Сонечки Мармеладовой в спектакле «Преступление и наказание», который Юрий Петрович Любимов ставил в театре «Арена Стейдж» в Вашингтоне. Юрий Петрович пригласил меня на кастинг. Но потом на эту роль все-таки взяли американку. Еще я снялась в небольшом эпизоде у Кончаловского в фильме «Любовники Марии». Вот, в общем-то, и все. В остальном я больше наблюдала за кинопроцессом, но серьезно не участвовала.

— О всех я, конечно, говорить не буду. Я довольно давно вернулась и могу судить только о том, что видела сама. Но в то время — середина и конец 80-х — наши актеры, даже такие замечательные, как Олег Видов, и Наташа Негода, и Наташа Андрейченко снимались в картинах второго плана. Работали много, но настоящими звездами они там не стали. Внедрение неанглоязычного актера в Голливуд фактически нереально. Тем более если это касается выходцев из бывших тоталитарных стран. Время от времени возникает мода на русских, на русское искусство, но эта мода преходяща.

— Америка подарила вам много уникальных встреч. Расскажите о своем общении с писательницей, критиком Ниной Берберовой?

— С детства я дружила с пожилыми женщинами, очень любила своих бабушек и даже их подруг. И для меня образ сухопарой, пожилой женщины, умудренной жизненным опытом, всегда казался очень привлекательным. И Берберова именно такой мне и предстала. Это была, конечно, удивительная женщина, очень свободолюбивая, независимого мышления, которая в своем солидном возрасте читала по приглашению лекции в американских университетах. Довольно много мы с ней общались, живя в Вермонте, где преподавал в колледже мой муж-славист. Помню, она поразила меня, сказав, что свидетелем на ее свадьбе (у нее после развода с Ходасевичем было несколько браков) был Керенский, с которым она дружила. А потом, во время моего конфликта с мужем, ставшего известного многим, она ко мне как-то подсела и очень по-женски меня подбодрила.

— Я работала в знаменитом среди эмигрантов ресторане «Самовар», который держали Бродский, Барышников и его нынешний владелец Роман Каплан. Бродский иногда заходил туда перекусить. Мне запомнилось, как однажды на поминках своего друга — балетного критика — Бродский вдруг поднялся и, как бы бросив вызов фальшивой чопорности, подошел к роялю и сказал аккомпаниатору: «Давай «Цыпленок жареный, цыпленок пареный». Потом спел «Как боится седина моя твоего локона». Через некоторое время мы с ним подружились, я бывала у него в гостях, мы гуляли по Нью-Йорку. Наше общение по времени было очень не протяженным, потому что я собралась возвращаться в Москву.

— Я знаю, что на некоторых он производил впечатление человека высокомерного и закрытого, но он, конечно же, был разный. И его недоступность — это на самом деле лишь форма самозащиты, другая сторона его ранимости и уязвимости.

— Я всегда нахожу интересных людей, может быть, потому что ищу их. Хотя как можно сравнивать? Каждый человек неповторим и содержит в себе целую вселенную. У меня есть огромное количество людей, которые любят меня и с которыми жизнь меня связала. Но самых близких друзей можно пересчитать по пальцам — это один поэт, один режиссер, несколько актеров. Не буду вам называть их имена. Хорошо?

— Как вам кажется, вы романтичная или прагматичная натура?

— И то, и другое во мне присутствует. Например, в той же Америке при всем ее прагматизме очень много романтики. Америку населили эмигранты, а все эмигранты, особенно те, которые бороздили океан на кораблях под парусами, безусловные романтики.

— По сравнению с большинством известных актеров, нет, не такая насыщенная. Я не снимаюсь одновременно в большом количестве фильмов. В данный момент я вообще нигде не снимаюсь, хотя мне предложили сценарий одного телевизионного фильма, но я раздумываю, не уверена, что хочу в этом участвовать, хотя сейчас надо соглашаться быстро. Два сезона я была связана с театром, я и сейчас продолжаю играть в постановке Андрея Жолдака «Москва.психо». И кстати, через неделю мы уезжаем с этим спектаклем на международный фестиваль в Корею.

— Да, стилистика его спектакля, особенности его видения, то, как он мыслит, — все это настолько нетипично для нашего театра и непохоже на то, в чем я была прежде занята. Но мне всегда казалось, что это мое и что я к этому расположена душой. Когда мы только начинали работу над спектаклем, пьесы никакой толком и не было. Мы ее сами в ходе репетиции придумали. Мы не занимались расшифровкой какого-то текста, который надо донести до зрителя, а сочиняли спектакль с нуля. Театр Жолдака, как и Мирзоева или Серебренникова, — это театр, в котором стараются найти новый язык. И многие актеры и зрители говорят — это не мое. А я, наоборот, говорю — это мое. А потом, я просто головой понимаю, что театр не может жить без смены языка и поиска новых форм.

 — Редактора издательства, выпустившего две мои предыдущие книги, интересовались не пишется ли у меня что-нибудь новенькое, и я все время им обещала и обещала, но что именно у меня появится — я еще не знала, и вот как-то вдруг, в декабре прошлого года, сюжет пошел, я его почувствовала и поняла, в каком направлении нужно «кропать». Книга написана как художественное произведение, но в форме, позволяющей мне выразить свое отношение к событиям, происходящим в нашей жизни, в том числе политической и культурной. Честно говоря, сегодняшняя жизнь вызывает у меня иронию, а иногда юмор, причем черный. И далеко не все в ней я принимаю.

— Для того чтобы заниматься политикой, требуются определенные таланты или хотя бы способности, которых у меня нет. Для меня пойти в политику было бы примерно то же самое, как если бы человек, не имеющий ни слуха, ни голоса, попробовал стать певцом. Да и сказать вам по правде, я как-то не очень верю в реальность возможности что-либо в нашей политике изменить. Мы постоянно это наблюдаем.