Режиссеры всегда видели в ней комедийную актрису — немного грубоватую, но очаровательную продавщицу с лицом «блондинки за углом». А она всю жизнь мечтала о роли Аркадиной из чеховской «Чайки». «Атмосфера» дала Татьяне Догилевой такой шанс: на один день интерьеры обычного московского ресторана превратились в имение Сорина, а сама Татьяна стала Ириной Аркадиной. В ответ на «подарок судьбы» Догилева решилась на откровенный рассказ о самых любимых мужчинах в своей жизни. Например, о трогательном романе с Юрием Стояновым.

Есть такие загадочные пьесы, которые с годами не утрачивают своей новизны. Чеховская «Чайка» — из их числа. Сегодня по Москве идет как минимум с десяток разных «Чаек», и все равно каждый режиссер уверен, что именно он знает, как надо правильно читать канонический текст. Вот и Татьяна Догилева убеждена: образ Аркадиной у нас понимают совсем не так, каков он есть на самом деле. И даже готова выступить ее адвокатом.

Действие первое

Парк в центре столицы. Широкая аллея, уходящая в глубину парка — к беседке. Снимается первый кадр: Аркадина в имении Сорина. В роли Аркадиной — Татьяна Догилева. В перерывах между съемками мы играем в странную игру: сидим с книжками в руках (у каждой, само собой, по чеховской «Чайке»), и Татьяна комментирует отрывки из пьесы.

Татьяна: «Мне обидно, что Аркадину у нас видят всего лишь как „очаровательную пошлячку“ — как в свое время ее окрестил Немирович-Данченко. Скрягу и жадину, которая думает только о себе и жалуется, что она разорилась на своих туалетах. И никто — никто! — почему-то даже не задумывается, что туалеты эти сценические, а актриса просто обязана выглядеть хорошо. Я-то точно знаю: нет ничего отвратительней, чем выходить на сцену в дешевом платье. Потому что костюм имеет очень большое значение для актера».

— А вы много тратите на туалеты?

Татьяна: «Много. И часто сценические костюмы тоже покупаю себе сама. Иногда мне их оплачивают, иногда — нет. Но когда я иду в магазин, я не задумываюсь, вернутся ли мои деньги».

— Одежда не для сцены тоже ощутимо опустошает ваш кошелек?

Татьяна: «Да. Трачу много, часто очень неразумно, потому что все равно большей частью хожу в джинсах, свитерочках и кроссовках. Но мне дорогие наряды, безусловно, нужны — для представительских целей».

— Аркадина говорит, что даже в сад не может выйти нерасчесанной. А вы?

Татьяна: «Вот в этом мы с ней непохожи. Потому что я, к сожалению, могу выйти и ненакрашенной, и нерасчесанной, и порой в таких одеждах, что народ диву дается. Я считаю это своей проблемой и своим недостатком — увы, не всегда держу марку».

— Вы как-то признавались, что в юности считали себя дурнушкой. Когда расправились крылья, распрямились плечи?

Татьяна: «Ну, начнем с того, что я и сейчас не считаю себя красавицей. А плечи расправила, когда поняла, что могу неплохо выглядеть на экране. И что есть способ снимать меня так, чтобы я не рыдала по ночам, увидев себя в кадре. Но тем не менее постоянная борьба с собственной внешностью, с собственным весом идет до сих пор».

— В чью пользу?

Татьяна: «С переменным успехом. Чего там скрывать, в свое время большинство актрис моего поколения грешили фурасемидом — это такое мочегонное средство. Выпьешь — и сразу двух килограммов как не бывало. Очень хотелось, чтобы щеки, которые из-за спины видны, тоже пропали. К сожалению, мне это никогда не грозило: мои щеки — толстые и круглые, и одним фурасемидом их не перешибить. Однако здоровье я себе изрядно подпортила».

— В борьбе с собственной внешностью вы прибегли к самой радикальной мере — пластической операции. Однако лично меня удивляет не то, что вы сделали себе круговую подтяжку — сейчас, кажется, нет ни одной актрисы, которая не ложилась бы под хирургический скальпель. Странно другое: почему эта вроде бы банальная операция вызвала столько шума в прессе?

Татьяна: «Наверное, потому, что я очень резко изменилась — совсем другими стали и разрез глаз, и овал лица. Ну и к тому же я одна из немногих, кто прямо рассказал — что, как и почему. Хотя, конечно, ни для кого не секрет, что все леди делают это. Думаю, скоро ситуация изменится, у нас не будут так уж тщательно скрывать подобную информацию. Вот на Западе, наоборот, считается: если ты делаешь пластические операции, значит — следишь за собой. И нет в этом ничего скандального. Хотя, не скрою, когда ты творишь что-то со своим лицом, ты автоматически признаешь, сколько тебе лет. А этого никому не хочется — вслух признать, что ты дожила до того, что пора уже лишнюю кожу отрезать. Но у меня не было комплекса по этому поводу. Ну да, походила с одним лицом, теперь похожу с другим. Лично я, наоборот, радовалась, что у меня исчезли какие-то проблемы, которые мучили долгое время. Так что не вижу ничего постыдного в том, что я открыто говорила о своих переменах».

— Нина Заречная, встретив впервые Аркадину, бросает недоуменно: мол, мы думали, что актеры — неземные существа, а она — совсем обычный человек и способна рыдать по пустякам. Вы можете заплакать по ничтожному поводу?

Татьяна: «Конечно! И очень даже часто».

— Что вас может вывести из себя?

Татьяна: «То же, что и обычную женщину. Неприятности домашние, ссора, разговор дурацкий. Да буквально все! Не могу сказать, что рыдаю по любому поводу, но плачу довольно часто — не могу ничего носить в себе, меня это может просто убить. А так вроде прольешь слезы, и на душе становится легче».

Действие второе

Небольшая комната, в спешном порядке переоборудованная под гримерку. Мы ждем, пока загримируют самого юного участника фотосессии: девятилетний Юра сыграет в нашей небольшой пьесе роль юного Треплева — сына Аркадиной, который порой свою мать просто ненавидит.

— Скажите, лично для вас проблема отцов и детей актуальна?

Татьяна: «Нет, потому что у меня другой случай — не такой, как у Аркадиной. Она очень рано родила сына, а моя дочь Катя появилась на свет, когда я была уже зрелой женщиной. Поэтому у меня осознанное отношение к ребенку. Я сразу же решила для себя, что дочь для меня — по крайней мере на данный момент, пока она еще не обособилась, — намного важнее работы. Работа, пусть даже и любимая, для того, чтобы зарабатывать деньги. Не для цветов и славы в городе Ижевске, а вот именно для денег. Но это, конечно, не значит, что я халтурю, как пишут порой журналисты о наших антрепризных спектаклях. Нет, свое дело я делаю хорошо и с любовью.

Причем к рождению дочери я подошла тогда, когда в стране началось непонятно что: кино снимать перестали, прокат рухнул, в театры никто не ходил. У меня все чаще стали появляться мысли — ту ли профессию я выбрала? Короче, наступил конец света".

— И в тот момент появилась Катя?

Татьяна: «Нет, когда я сама справилась со своей депрессией, когда поняла, что профессия — это не главное, выяснилось, что я жду ребенка. И тогда я с новой силой прочувствовала, что жизнь дается не только для того, чтобы играть роли. Есть что-то другое, более важное».

— Это не планировалось, просто так совпало?

Татьяна: «Да, просто совпало, и никакой мистики я в этом не ищу».

— Часто бывает, что родители-актеры клянут свою профессию, однако их дети тоже становятся актерами. Скажите честно: вы своей дочери желали бы такой же участи?

Татьяна: «Не знаю даже, что вам на это ответить. В принципе нет. Потому что это тяжелая профессия, очень неустойчивая, ты не хозяин своей судьбы — часто все зависит от того, выберут тебя или не выберут. Но Катю я „не уберегла“ — у нее есть некое романтическое представление о кино. Видимо, это неистребимо: „Девочка, хочешь сниматься в кино?“ — „Да-да-да“. Все-таки кино — невероятная фабрика грез. Со своей стороны я попыталась сделать все, что возможно: даже специально отвела Катю на кастинг. Чтобы она поняла, каково это: когда тебя выбирают, тебя оценивают, потом ты ждешь днями и ночами звонка, а тебе никто не звонит».

— Что за кастинг?

Татьяна: «Андрей Звягинцев снимает новую картину, там нужны девочки как раз возраста Кати».

— А не боитесь, что все получится как раз наоборот: она заразится вирусом актерства?

Татьяна: «Лично я повела ее на кастинг с совершенно четким намерением: чтобы показать ей, насколько это жестокое занятие. Чтобы не было ощущения — вот ты надела костюм, и начался праздник».

— Разве она, как многие актерские дети, не бывала на съемочных площадках, где снималась ее мама?

Татьяна: «Нет, и это было мое принципиальное решение. Просто я очень люблю ребенка и очень люблю профессию. Поэтому хочу это разделить».

— Вот странная ситуация: родители-актеры никогда не хотят, чтобы дети пошли по их стопам. А тем не менее предложи им самим бросить профессию — ни за что…

Татьяна: «Не случайно же существует выражение: театр — как наркотик. Раньше мы говорили эти слова, не зная, собственно, что такое наркотики. Просто звучало красиво. А сейчас, когда мы столкнулись с этим злом, стало понятно, что в подобном сравнении нет ничего романтического. А есть жуткая зависимость, самая настоящая ломка — и прочая-прочая-прочая. Редко кто вырывается из цепких лап актерской профессии, очень редко. Вот даже я сейчас сижу — взрослый, самостоятельный человек — и постоянно думаю, почему мне не звонят с предложениями о новых ролях. И ведь понимаю, что ничего не изменится, если я в очередной раз сыграю какую-нибудь тетю Люсю или Нюрку, это не прибавит мне ни славы, ни ощущения того, что я — хорошая актриса. А тем не менее сижу у телефона и жду звонка. Почему? Зачем? Непонятно».

— Вы когда-нибудь боролись за роли?

Татьяна: «Один раз попыталась, о чем сегодня очень жалею. Режиссер Игорь Масленников в сериале „Что сказал покойник“ пообещал мне главную роль — ту, которую потом сыграла некая молодая польская актриса. Поскольку обещание было довольно твердым, то когда Масленников дал обратный ход, я решила бороться. Попыталась нажать на какие-то рычаги через знакомое телевизионное начальство — глупость, одним словом. Никогда в жизни не боролась за роли, впервые переступила через себя. Роль эту я все равно так и не сыграла, а чувство стыда гложет до сих пор. Нет, не мое это. Вот у других актрис как-то получается — я, к примеру, слышала, что Александра Яковлева, она же Аасмяэ, владела искусством „выбивания“ ролей. А мне остается сидеть у телефона и ждать заветного звонка от режиссера».

— Есть хороший способ избежать вечного ожидания — самой ставить спектакли. В чем вы, надо сказать, уже преуспели…

Татьяна: «…Хотя после премьеры первого спектакля меня просто размазали — такие отрицательные были рецензии. Я тогда, конечно, очень страдала, даже пыталась через знакомых редакторов как-то воздействовать на „гадких журналистов“. А потом успокоилась. Время показало, что все мои спектакли жизнеспособны — так, постановка „Лунный свет, медовый месяц“, которую когда-то дружно раскритиковали, идет уже десять лет, постоянно собирая аншлаги. К тому же микроб режиссерский еще более заразен, чем актерский. Когда нет ничего, и вдруг — раз, что-то получается. Это, конечно, непередаваемые ощущения. Никогда у меня не было амбиций, что я сделала шедевр, но попробовать новую для себя профессию — попробовала. Это как с путешествиями: будто посещаешь новую страну, о которой всегда грезил, — необязательно ты останешься там жить, но впечатления на всю жизнь незабываемые».

— Вы ведь, говорят, теперь замахнулись на съемки художественного фильма…

Татьяна: «О, это — очередная трагедия в моей жизни. В ноябре прошлого года я „запустилась“ с собственной новогодней историей: уже все было, как у больших: договоры, контракты, полностью укомплектованная съемочная группа, Людмила Гурченко и Галина Польских в главных ролях. И вот когда уже запустилась вся эта тяжеловесная машина, продюсер вдруг заявил, что у него финансовые неполадки и он, к сожалению, не может финансировать проект. Сбил на лету просто! Я, конечно, сначала попереживала, недели две провалялась в депрессии, а потом решила действовать. Предприняла все попытки реанимировать проект — ведь действительно была проделана очень сложная, кропотливая подготовительная работа. Однако продюсер этот оказался очень странным: он не отдает права на фильм. Так что пока все притормозилось».

— Побывав по ту сторону камеры, вы стали по-другому относиться к режиссерам, у которых когда-то снимались?

Татьяна: «О, да. И — признаюсь честно — мне сейчас очень стыдно за свое поведение. Все неприятности, которые я когда-то доставляла режиссерам, я сама получила в полной мере. Так что теперь к этим людям я испытываю одно невероятно сильное чувство — сострадание. Прошу прощения и у Владимира Бортко, с которым сильно конфликтовала, снимаясь в его «Блондинке за углом», и у Эльдара Александровича Рязанова с его «Забытой мелодией для флейты».

— С Владимиром Бортко, говорят, вы долгое время даже не здоровались?

Татьяна: «Просто у него чудовищный характер. Он очень талантливый режиссер, но в то же время вздорный и неуравновешенный человек. Плюс ко всему — не забывайте — когда он снимал „Блондинку за углом“, еще никто не знал, что это будущий живой классик. Мы видели перед собой некоего усатого молодого режиссера, старающегося быть похожим на Михалкова. У него присутствовали абсолютно завиральные идеи — мы, актеры, все это почувствовали, поэтому тут же начали царапаться-кусаться. Нам казалось, что он все делает неправильно, хотелось крикнуть ему: „Что же ты, дурак, не видишь, не понимаешь?“ Помню, он зарыл в лук Андрея Миронова. И вот больной Миронов сидит в холодном луке сорок минут, а Бортко в этот момент вместе с оператором обсуждают, с какой точки лучше всего снимать. Миронов тогда с криками вылез из этой горы лука, и стоило больших трудов все-таки снять злосчастный кадр. Только сейчас я понимаю, что Бортко, как человек неопытный, просто не сообразил, что у него артист в луке сидит — он думал прежде всего об эффектном кадре».

— После «Блондинки за углом» вы еще встречались с Бортко?

Татьяна: «Да, я снималась у него в фильме „Афганский излом“, где мы уже рассорились окончательно. Потому что главную роль в этой картине играл Микеле Плачидо, и нам, всей российской съемочной группе, казалось, что Бортко слишком уж унижается перед итальянцами. Хотя опять же — сегодня я понимаю, что он действительно очень волновался: это был один из первых совместных фильмов, а Микеле Плачидо, что бы мы ни говорили, — настоящая звезда. Если уж Режис Варнье, у которого я снималась в фильме „Восток-Запад“, безумно волновался в первый съемочный день — представляете, сам Режис Варнье! — то что уж говорить о Бортко? Поэтому мне очень, очень стыдно за то, как я вела себя на съемках у этого режиссера. Падаю в ноги и прошу прощения!»

Действие третье

Уютная квартира в центре столицы. В комнате двое — я и героиня, Татьяна Догилева. Мы пьем кофе с соевым молоком (пост, однако), разговор иногда прерывается телефонными звонками (не от режиссеров и даже не от мужа). Конечно, здесь следовало бы задать вопрос, а где, собственно, муж — известный сатирик Михаил Мишин. Но вспомнив все последние интервью Татьяны («Мы с мужем просто решили пожить раздельно, но официально не разводились, остальное — без комментариев»), я намеренно обхожу стороной эту тему. Куда как интереснее поговорить о любимых партнерах. Потому что любой актер скажет вам: партнер — это нечто большее, чем муж или просто любовник.

Татьяна: «Это правда! Не случайно в театральных кругах существует такая шутка: „Скажите, он ваш муж?“ — „Нет, что вы. Он — мой партнер!“ С партнером связано все то же самое, что с любимым человеком, только плюс еще некое знание — чего-то такого, что понятно только вам двоим. Это сложно объяснить, но с партнером ты существуешь на одной волне, в одном режиме, в одном понимании некоей сверхзадачи. Это больше, чем любовь».

— Вам ведь всегда везло на партнеров?

Татьяна: «Да, причем с первых же моих шагов в кино. В фильме „Вакансия“ по пьесе Островского „Доходное место“ я играла вместе с Олегом Табаковым, Роланом Быковым. Но тогда это были даже не партнеры, а просто небожители. Я ловила каждое их слово и была счастлива от одного факта, что могу наблюдать за ними. А себя воспринимала всего лишь как человека, которому позволено подавать им реплики. Моим первым настоящим партнером был Юрий Богатырев, с которым мы после съемок картины „Нежданно-негаданно“ очень прочно сдружились. И вне съемок мы не расставались, постоянно ходили в обнимку, иногда говорили, что мы тайно поженились. Даже когда он уезжал на гастроли, мы не переставали общаться и писали друг другу письма».

— О чем были эти письма — о любви, о профессии?

Татьяна: «Обо всем на свете. Я находилась в состоянии некоей влюбленности — что, впрочем, у меня происходит практически со всеми моими партнерами, — поэтому писала много и очень увлеченно. Я буквально растворялась в его актерском таланте. Это вообще отдельная тема для разговора. Почему-то актерский талант у нас не особо ценится. Никто не считает, что это — такой же божий дар, как, к примеру, оперный голос. Когда человек запоет на четыре октавы — ну да, понятно, голосище!

А вот когда играет актер, многим кажется: ну и что, я так тоже могу. Может, поэтому сейчас так много эстрадных исполнителей подались в кино и театры: все они считают, что наша профессия — простая и понятная. А чего, казалось бы, сложного: тут закатить глаза, там поплакать и скривить лицо — кто этого не умеет? А вот не умеют! Настоящий актерский талант — большая редкость. Поэтому когда я встречаю действительно талантливого человека, я влюбляюсь в него без оглядки. Хотя большинство таких актеров пусть и очень интересны в жизни, но обладают чудовищными характерами. Терплю, но люблю".

— Неужели и у Андрея Миронова, вашего партнера по «Блондинке за углом», тоже был невыносимый характер?

Татьяна: «Нет, здесь другая история. Период съемок в этом фильме — несмотря на все наши споры с Бортко — я вспоминаю как два месяца абсолютного счастья. Потому что Андрей Александрович Миронов, помимо того, что был выдающимся артистом, еще умел красиво жить. Он любил красивую одежду, красивых женщин, красивые рестораны, красивые стихи и красивые песни. И пытался приобщить к этому миру и меня. Я понимала, что это — счастье, но то счастье, которое скоро закончится. Поэтому ловила каждую минуту, которую мы проводили вместе. Хотя у меня было много конкурентов — Миронова все рвали на части, каждый хотел с ним дружить, сидеть с ним рядом за столом».

— Идем далее по списку. Леонид Филатов, с которым вы играли в фильме «Забытая мелодия для флейты» Эльдара Рязанова…

Татьяна: «Опять-таки совсем другой вариант. Леня очень отличался от того образа покорителя женских сердец, который он воплощал на экране. В жизни он был таким домашним! С Филатовым мы познакомились еще до „Забытой мелодии для флейты“. Мы играли вместе в фильме „Голос“ роскошного режиссера Ильи Авербаха. Филатов в то время был такой восходящей звездочкой, а я — молодая актриса — только-только вылупилась и делала свои первые шаги в профессии. По сценарию Леня играл главного режиссера, я — помрежа — словом, почти массовка. Но я была молодой актрисой, а к молодым актрисам все относятся очень нежно и трепетно, их все хотят опекать. На этом фильме мы с Филатовым и подружились, он тогда, помню, читал мне свои сказки и переводы. Так что когда мы встретились в „Забытой мелодии“, были уже почти как родственники. Хотя у нас тогда присутствовало некоторое неравноправие. Потому что если в Филатове Рязанов был твердо уверен и ждал именно его, то со мной ситуация сложилась непонятная. Эльдар Александрович еще только выбирал. Иногда он срывался и кричал Филатову: „Леня, ну объясни хотя бы ты ей, что нужно сделать!“ — и все это с таким скучным и постным выражением на лице!»

— Ну, а что вы скажете про итальянскую звезду Микеле Плачидо?

Татьяна: «Ноль эмоций. Плачидо жил отдельно от нас, отдельно гримировался, даже питался отдельно. Поэтому мы с ним практически не общались. А когда выходили на съемочную площадку, то играли на разных языках: он — на английском, я — на русском. Плачидо запоминал мое последнее слово, я — его. Поэтому никакой актерской игры там не было, все мастерство заключалось в том, чтобы услышать его последнее слово и что-то самой сказать в ответ».

— Режис Варнье в своей книге, вспоминая о съемках фильма «Восток-Запад», просто завалил вас комплиментами. Какое место занимает эта роль в вашей кинобиографии?

Татьяна: «Никакое! Мне не кажется, что она мне удалась. Честно: я ожидала большего. Может быть, потому, что Варнье так меня расхваливал, так расхваливал, просто топил в комплиментах. И я, по своей актерской наивности, не сообразила сразу, что в нем говорит всего лишь французская галантность. Поэтому долгое время считала эту роль большой творческой победой. Пока не посмотрела собственно сам фильм. Тогда и оказалось: роль и по размеру небольшая, и по значимости своей. Плюс ко всему — я там очень плохо выгляжу. Дело в том, что, едва приехав на съемки, я мгновенно простудилась. И очень жестоко. В итоге — сопли, распухшее лицо. Поэтому мой внешний вид меня очень расстроил — возможно, именно этот фильм и подтолкнул меня к мысли о пластической операции. Я ожидала более прекрасного видения на экране».

— А книгу Варнье вы читали?

Татьяна: «Читала, читала».

— Ну и как?

Татьяна: «Ну как? Хохотала, конечно. Сказала потом подругам: вот надо же, до сорока лет дожила, пока дождалась, чтобы меня назвали красавицей. Обожаю Режиса Варнье! Он — один из лучших людей в мире».

— Еще один актер никогда не был вашим партнером, однако я слышала, что вас связывали весьма романтические отношения. Я имею в виду Юрия Стоянова, которого сегодня знают по передаче «Городок»…

Татьяна: «Это было так давно! Первый семестр первого курса театрального училища. Если то, что нас связывало, можно назвать романтическими отношениями, давайте так и назовем. На мой взгляд, это больше походило на стопроцентно щенячий роман: два идиота попали в театральные студенты и тут же решили, что у них любовь. Да-а-а, это было очень смешно. Юра тогда был настоящим героем — высокий, статный, кудрявый, и на гитаре играл, и песни пел. По нему сходили с ума все девчонки с нашего курса. Мы с ним делали какие-то этюды и тут же влюбились друг в друга. Помню, на Новый год, который мы встречали всем курсом, я сшила себе юбочку, а из остатков ткани ему подарок — галстук. А он написал мне песню, даже помню одну из строчек: «Может, этою зимой нам с подругою вернуться, в снег холодный окунуться и не ссориться с тобой». Все вокруг потешались над нами. Правда, любовь наша продлилась недолго. В какой-то момент я решила, что учеба для меня важнее, чем амурные отношения, и волевым решением прекратила нашу связь. Юра честно пострадал… две недели. А к концу второго семестра женился. Но поскольку романтические отношения у него были не только со мной, но еще и с другими девочками с нашего курса, помню, мы придумали жутко смешную, на наш взгляд, шутку — завели жениха в пустую аудиторию и начали хором голосить: «Позови меня на свадьбу, мой любимый, посмотреть твою невесту позови». Была в наше время такая романтическая песня.

Я очень рада, что у Юры сегодня все так удачно складывается, — мы-то на курсе никогда не сомневались, что он сильно «выстрелит», однако долгие годы почему-то он был в простое. Зато сейчас нашел себя. Когда мы пересекаемся со Стояновым на каких-то телевизионных проектах, иногда вспоминаем нашу былую любовь. И очень веселимся".