Простой деревянный дом с тремя окнами занесен снегом. Она всегда просыпается рано по старой привычке, приобретенной за годы военной службы. Чтобы скоротать время до рассвета, расшивает бисером кошелек. Скрипнула дверь — это Степан, ее единственный слуга. Торопливо прячет кошелек — не дай бог, застанет ее за рукоделием. Так и есть — увидел. Она пробует оправдаться — мол, многие мужчины не прочь повышивать… Степан только головой качает и выходит вон.
Сверху на полке лежит шинель — та самая, бородинская. Как плакал отец, разглядывая ее — местами прожженную, рваную! Как обнимал дочь, приехавшую домой лечиться от контузии, полученной на поле боя… Об отце она с годами вспоминает все чаще. О матери — почти никогда.
…Гусарскому офицеру Андрею Дурову не стоило труда покорить сердце Надежды Александрович, богатой малороссийской невесты. Это сделали за него идиллические романы, которыми зачитывалась пылкая провинциалка. Как-то ночью девица Александрович прокралась мимо спящих домочадцев, села в коляску, где ее ждал гусар, и они умчались вслед за покидающим город полком. Отец проклял ветреную беглянку — Дуров был беден и никогда ему не нравился.
…Надежда задула свечку — занимался рассвет. Мать любила рассказывать историю своего замужества — потому, вероятно, что это был единственный светлый эпизод в ее жизни. Возможно, проклятие старого Александровича сделало свое дело? Героине сентиментального романа пришлось сделаться полковой дамой. Она тряслась за полком по плохой дороге, терпела полунищенское существование на постое, а тут еще тяжелая беременность. Надежда Ивановна до безумия хотела сына, даже придумала для него имя — Модест. Когда в сентябре 1783 года повитуха поднесла ей дочь — здоровую смуглую девочку, молодая мать не стала даже смотреть на нее и наотрез отказалась кормить ребенка. А во время одного из переходов Надежда Ивановна, следовавшая в карете за полком, выхватила дочь из рук няньки и выбросила в окно. Долгий плач ребенка вывел ее из себя. Поднявшие девочку гусары понесли ее, не подававшую признаков жизни, обратно в карету, но тут подоспел белый как мел Андрей Дуров. Лицо ребенка было разбито в кровь. У отца на руках маленькая Надя разразилась плачем. Подъехав к карете, Дуров сказал жене, дрожа от злости: «Благодари бога, что ты не убийца!» Положив ревущую девочку к себе на седло, он долго вез ее и приговаривал: «Ну-ну, ты же дочь солдата». С того дня в отношениях супругов появились первые трещины.
Андрей Дуров отдал Надю на попечение гусара Астахова — тихого, доброго человека. Когда Надежда Ивановна обратила-таки внимание на ребенка, было уже поздно — плоды гусарского воспитания дали о себе знать: девочка обожала лошадей, засыпала и просыпалась по сигналу полковой трубы, а от звона сабель и пальбы приходила в восторг. Мать пробовала засадить ее плести кружева, но в минуту все коклюшки оказывались перепутанными, и мать больно била по рукам дочь. Надя полными слез глазами глядела на солнечный двор, слышала, как тихим ржанием зовет ее из конюшни любимый конь Алкид. За что мать так ненавидит ее? За то, что она девочка, — это ясно. И она пыталась сделать все, чтобы стать мальчиком, — по ночам тайком ото всех ездила верхом, скакала так, как иной мужчина не смог бы… Но мать все равно была недовольна.
Да, ее изматывала и постоянная нужда в деньгах, и вечные заботы о детях (после Надежды у Дуровых родились еще две дочери и долгожданный сын), и почти открытые измены мужа. Оставив военную службу, Андрей Дуров осел в тихом Сарапуле, получив место городничего. Мать Нади старела, дурнела, хворала. Она могла сутками не разговаривать, а если и открывала рот, то сетовала на женскую долю. «Женщина от природы исполнена слабостей, лишена всех совершенств и не способна ни к чему», — твердила она. Маленькая Надя пугалась. Неужели она тоже будет лить слезы, жаловаться на судьбу, ждать своего неверного мужа? Нет, уж лучше никогда не выходить замуж. Или… сделаться мужчиной?
Развод и девичья фамилия
В тринадцать лет Надю отправляют к богатой тетке в Малороссию. Та одевает девочку в дорогие шелка, с помощью молочной сыворотки сводит с лица дикарки загар. Ба, а Надин вовсе недурна — слышит она как-то обрывок «взрослого» разговора. Надю возят на балы, где она находит, что танцы — вполне приятное занятие. И вот уже бывшая сорвиголова читает на садовой скамейке роман или обсуждает фасоны платьев с подружками-барышнями. У тетки Надя пробыла несколько лет, после чего с позором была отослана домой. Молодая девушка в церкви, у всех на глазах, сняла с руки кольцо и отдала его некоему молодому человеку по фамилии Кирьяков — просто верх неприличия! Юноша был единственным сыном богатой помещицы — жгучий брюнет со свежим цветом лица. Надя несколько раз в ожидании заутрени говорила с ним в палисаднике перед церковью… Уже в Сарапуле она получила письмо от тети — мать Кирьякова, узнав, что Надя — бесприданница, запретила ему даже произносить имя девушки. Позже в своих воспоминаниях она напишет: «Думаю, если б тогда отдали меня за него, то я навсегда простилась бы с воинственными моими замыслами». Надя долго грустила по своему Кирьяку. Да, мать права, ничего хорошего не ждет ее до тех пор, пока она будет женщиной. Платья и романы перекочевали в сундуки, а Дурова вновь оседлала своего Алкида.
…Рядом с шинелью на полке хранится книга в розовой обложке. Это ее «Записки кавалерист-девицы». Читатели так никогда и не узнали, что автор воспоминаний еще до побега из дома девицей не была. А была замужней женщиной и матерью. О своем браке в записках она не написала ни слова. Она хотела забыть о нем. И забыла. Никто не должен был узнать, что та, кого поэты звали Беллоной — римской богиней войны, когда-то была просто женой, очень несчастливой в браке. В воспоминаниях она сместила дату своего рождения с 1783 года на 1788-й, чтобы сделать невозможным даже предположение о замужестве.
…Ей восемнадцать — почти старая дева. Мать твердит, что дочь следует скорее отдать замуж. Благо к этой дурнушке сватается порядочный человек — мелкий чиновник Василий Чернов. Мнение матери давно не имеет значения. Но вот отец… Он долго уговаривает ее. Что может быть естественнее для женщины, чем свой дом, дети. Надя послушалась. И скоро поняла, что угодила в ловушку, которую так упорно пыталась обойти. Никакого «стерпится — слюбится» не получилось. Они оставались чужими людьми. Рождение сына Ивана ничего не изменило, не разбудило даже материнских чувств. Она смотрела в зеркало на себя, а видела свою мать — неприкаянную, с потухшим взглядом. Оставив сына с мужем, она вернулась в родной дом. Невозможно описать все те упреки, какими осыпала ее мать. Надя долго молчала, а потом выпалила: «А неверность, развратное поведение? Как такое можно терпеть? Как, если на любые просьбы тебе отвечают бранью и толчками?» — «Терпи. Где он ни ходит, а все твой муж». Знакомые перестали ездить к ней. Только отец не порицал свою любимицу. И ему, именно ему, она скоро доставит так много горя.
Был день ее именин. Мать подарила ей золотую цепь, брат — золотые часы, а отец — красивое седло и триста рублей денег. Им и в голову не могло прийти, что они снаряжают Надежду в дальнюю дорогу. Отец, как обычно, зашел к ней поговорить перед сном. Он увидел, что Надя дрожит, но приписал это холоду плохо протопленной комнаты. Он вышел, а она, упав на колени, плача, поцеловала то место на полу, где он стоял. Потом обрезала волосы, переоделась в казачью форму. Вскочив на верного Алкида, она поскакала вдоль Камы. Она никогда не будет покинутой. Потому что она никогда больше не будет женщиной. Этой ночью из города должен был выступить к регулярным войскам казачий полк — она присоединится к полку. Свое платье она оставила на берегу Камы. Наутро по городу расползлись слухи — старшая дочь городничего утопилась.
Надежда выдала себя за Александра Соколова, дворянина, решившего вопреки воле родителей поступить на военную службу. Полковник разрешил ей дойти с казаками до регулярной армии. «Я прыгала от радости, воображая, что во всю жизнь мою не услышу более слов: «Ты, девка, сиди. Тебе неприлично ходить одной прогуливаться», — вспоминала Надя. В Гродно она поступила в Коннопольский уланский полк рядовым. В формулярном списке Александра Васильевича Соколова значилось, что новичок имеет от роду 17 лет, рост 2 аршина 5 вершков (164 см), смуглое рябоватое лицо, волосы русые, глаза карие. Писать и читать по-русски умеет, под судом не бывал, холост. Дурова попала в полк в марте 1807 года, а в мае коннопольцы должны были выступить в поход в Пруссию, где уже шли бои с наполеоновской армией. В ночь перед выступлением Дурова пишет письмо отцу. Она очень боится разоблачения, боится, что ее с позором вернут в захолустный Сарапул. Но ведь ее могут убить. И она должна попросить у отца прощения и благословения. Письмо произвело эффект разорвавшейся бомбы. Тяжело больная мать, прочитав его, сказала: «Она винит во всем меня» — и скончалась. Узнав об этом, Дурова сильно горевала. Но горе ее не было долгим. Гораздо дольше будет она через несколько лет тосковать о своем погибшем коне.
Первое испытание, поджидавшее ее на военном поприще, называлось «казенные сапоги». Неудобные, тяжелые, они, казалось, приковывали ее к земле. Рука болела от постоянных упражнений с пикой и саблей. Однако в первом же бою Надежда проявила чудеса храбрости, была даже безрассудна. Некий вахмистр, видя, что молодой Соколов только и делает, что лезет на рожон, не выдержав, накричал на нее: «Да провались же ты отсюда!» Солдатика отослали в обоз для того, чтобы «сохранить для отечества храброго офицера на будущее время». Дурова украдкой плакала от унижения: подумать только — ее в обоз! Она привыкла смотреться вместо зеркала в лезвие сабли, спать прямо в седле, часами мокнуть под дождем. А в ее дневнике появилась запись: «Каждый час я живу и чувствую, что живу».
Запретная женщина
…Встало солнце. Дурова осторожно достала из шкафа маленькую бархатную коробочку. Ее Святой Георгий, полученный за спасение офицера, раненного в бою. Рука, когда-то вдевшая орден в петлицу ее мундира, уже давно тлеет в могиле…
Как это было страшно — у нее вдруг отняли оружие и, как арестованную, повезли на перекладных в Петербург. Что же могло ее выдать? То, что на привалах она сторонится всех, краснеет, стоит кому-нибудь ввернуть в беседу крепкое словцо? Тонкий стан, талия, которой завидуют полковые дамы? Отсутствие усов? Румянец на щеках? Однажды она даже спросила лекаря, не знает ли он средства от румянца. «Пейте больше вина, проводите ночи за картами и в волокитстве. Через два месяца этого похвального рода жизни вы получите самую интересную бледность лица», — был ответ… В Витебске ей объявили, что ее желает видеть государь. Все ясно. Ее вернут назад в Сарапул, где она будет плесневеть до конца своих дней! И вот двери царского кабинета закрылись за ней. Император Александр подошел, взял ее за руку. «Я слышал, что вы не мужчина, — сказал он, — правда ли это?» Оба покраснели, рука Дуровой дрожала в царевой руке. Она с трудом сдерживала слезы и вдруг упала на колени к его ногам. Позже она вспоминала: «Государь много хвалил мою неустрашимость, говорил, что это первый пример в России, что все мои начальники отозвались обо мне с великими похвалами и что он желает сообразно этому наградить меня и возвратить с честью в дом отцовский, дав… Государь не имел времени закончить — я вскрикнула от ужаса. „Не отсылайте меня домой, не отсылайте, я умру там, непременно умру! Если б я предвидела такой конец, то ничто не помешало бы мне найти славную смерть в рядах воинов ваших!“ — говоря это, я обнимала колени государевы и плакала». Император не только оставил ее в армии, но произвел в офицеры и определил на службу в элитный Мариупольский полк. Дурова узнала, что тайна ее раскрылась по вине отца. Получив письмо Надежды, он написал прошение на высочайшее имя с просьбой вернуть ему дочь, которая скрылась из дома по причине «семейного несогласия» и, скрыв свой пол, поступила в армию. «Отныне вы будете называться по моему имени — Александровым», — решил царь. Выйдя из государева кабинета, потрясенная Дурова не могла произнести ни слова. «Великость счастья моего изумляет меня, — записала она в своем дневнике — о, государь, жизнь моя с сего часа принадлежит тебе!» Во вторую встречу царь наградил ее Георгиевским крестом. Чувство ее к Александру было сродни любви — некая странная смесь восхищения, благоговения и страха.
Бережно убрав орден обратно в коробочку, Дурова открыла еще один футляр. В нем — тоненькое золотое кольцо, так похожее на то, которое подарила она когда-то Кирьякову. Надежда надела кольцо на палец. Это ее талисман, подарок Ольги.
…В Мариупольском полку объявился некий корнет Александров, который, по слухам, имеет какого-то могущественного покровителя. На новом месте, под другой фамилией, Дурова вновь исчезла из поля зрения своих родственников. С этих пор отец мог узнавать о ней только через князя Ливена, начальника царской канцелярии. Вся их переписка тоже шла через него. Царь повелел Ливену выдавать Дуровой деньги всякий раз, как она будет в них нуждаться. И несколько раз корнет Александров получал значительные суммы. Впрочем, через короткое время от царских подарков и следа не оставалось — деньгами кавалерист-девица распоряжаться никогда не умела.
В Мариупольском полку Дурова прослужила три года, а потом вдруг покинула его. А все из-за этого колечка… Александров сделался вхож в дом своего начальника — подполковника Павлищева. Его жена и дочери просто обожали молодого корнета. Ольга, старшая дочь, любила уединяться с ним где-нибудь в беседке. Она учила его играть на гитаре, а он давал ей уроки рисования. Девушка подарила корнету кольцо, и кавалерист-девица поняла, что Ольга, кажется, начинает увлекаться Александровым. Ставить ее в неловкое положение не хотелось. Дурова перевелась в скромный Литовский полк. На всю жизнь она сохранила воспоминание о дружбе с Ольгой, подарок которой почти никогда не снимала с руки.
1812 год Надежда встретила под Смоленском в действующей армии. «Кутузов приехал, — записывает она в дневник, — мы все в восхищении». Она прискакала в село, где располагался штаб, и, сделав вид, что ей надо передать депешу лично в руки, явилась пред главнокомандующим. Услышав фамилию «Александров», Кутузов встал и обнял ее: «Как я рад, что имею наконец удовольствие знать вас. Я давно уже слышал об вас. Останьтесь у меня, если вам угодно». До самой своей смерти она гадала — знал ли он?..
А слухи по армии ходили. Даже в крестьянских избах она слышала разговоры о женщине-воине, сражавшейся с Наполеоном наравне с мужчинами. Кто-то говорил, что она давно умерла, не выдержав трудностей походной жизни. Кто-то доказывал, что она сущий урод огромного роста. Нет, она хороша собой — возражали другие, а в армию пошла для того, чтобы сражаться рядом со своим любовником.
Затянувшаяся шутка
Выйдя в отставку, Надежда более двух лет прожила отшельницей в маленьком угловом домике в Коломне. Только иногда подъезжала к дому некая карета. «Стук колес ее я умела отличать от стука колес всех карет, сколько их ни есть», — вспоминала Дурова. Кому принадлежала карета, так и осталось загадкой.
…В тоненькой папке в шкафу среди дорогих вещей хранятся несколько листов пожелтевшей бумаги. Это письма Пушкина к ней. Здесь же пара экземпляров ее «Записок», первым издателем которых был Александр Сергеевич. Взяться за перо ее заставила нужда — к концу 1836 года материальное положение ее было критическим. Пушкин нашел «Записки» превосходными, и Дурова из Елабуги, где она на тот момент проживала, отправилась в столицу. Деньги на поездку пришлось занять у сестры. Она заехала в Коломну, где не была пятнадцать лет. Долго ходила мимо уединенного домика, который давно принадлежал другим людям. «Теперь я помню еще тогдашние ощущения и понимаю, что за потерю их нельзя заплатить человеку сокровищами всего света», — запишет она.
Пушкин наговорил тьму комплиментов ей и ее «Запискам». Он явно терялся, когда отставной офицер Александров говорил о себе в мужском роде — «я поехал», «пришел», «увидел». Прощаясь, поэт поцеловал ее руку. Кавалерист-девица в смущении выхватила ее, покраснела и воскликнула: «Ах, боже мой! Я так давно отвык от этого». «Оставив» свой пол вместе с женским платьем на берегу Камы, гусар Александров никогда не предпринимал попыток стать вновь Надеждой Андреевной Дуровой. Однако Дурова сделалась модной фигурой — ее приглашали в аристократические салоны, за ней присылали роскошные кареты. «Отсутствие усов и множество мелких морщин на смуглом, утомленном лице сильно поражало в ней, так что и тот, кто не знал бы, что это не мужчина, мог заподозрить в этом лице что-то неестественное», — такое впечатление она производила на современников. Дурова курила трубку с длинным чубуком, всегда ходила в мужской одежде. Скоро мода на нее прошла. Петербургский свет нашел, что она дурна собой, неразговорчива, к тому же не обучена хорошим манерам и иногда выражается, как солдат на плацу. В свой дневник она в отчаянии записывает: «Я никому не надобна, и все решительно охладевают ко мне, совершенно и навсегда». «Записки» выходят отдельной книгой, но никто не хочет их покупать. Она покидает столицу, прокляв высшее общество и имея в кармане жалкие копейки.
…"Барин, лошадь готова!", — слышится голос Степана. Она легко вскакивает в седло. Галоп коня, морозное утро должны рассеять печальные воспоминания.
Она прожила в Елабуге до конца своих дней. В городе ее именовали Его Превосходительством. Все знали, что обратиться к ней как к женщине значило нанести тяжкую обиду. Поначалу кавалерист-девица бывала в гостях, играла в карты, танцевала — всегда за кавалера. Потом замкнулась. С сыном она никогда не была близка. Его письмо, начинавшееся со слов «Дорогая маменька», она бросила в огонь, даже не став читать.
Дурова скончалась в 1866 году. Местный батальон проводил ее в последний путь по воинскому артикулу — с орденами на бархатной подушке, оркестром и ружейным салютом. В церкви возникла заминка. Священник хотел отпевать ее как рабу божию Надежду. А Дурова завещала отпевать себя под именем Александра. Провожавшим пришлось уступить. На скромной надгробной плите значилось имя, от которого она всю жизнь пыталась избавиться: «Здесь покоится прах рабы божией Надежды Дуровой». Лишь в 1903 году надпись подправили: «Здесь покоится