Как может выглядеть детский поэт? Он, благоухая, одетый с иголочки, вылезает из лакового авто? Нет, это был бы нетипичный детский поэт. Детского поэта, как невесту, украшает скромность.
Как может выглядеть детский поэт? Он, благоухая, одетый с иголочки, вылезает из лакового авто? Нет, это был бы нетипичный детский поэт. Детского поэта, как невесту, украшает скромность. Вот Тим СОБАКИН — типичный. Клетчатый берет, уютный шарф, борода, серая куртка с большими карманами. Так сегодня выглядит автор замечательных детских стихов и рассказов, главный придумщик легендарного журнала «Трамвай», который в начале 90-х выходил тиражом пять с половиной миллионов экземпляров.
Как сейчас говорят выросшие читатели «Трамвая», «единственный журнал, где детей не держали за дураков». Тим Собакин к детям вообще относится уважительно, не любит сюсюканья и твердо называет себя поэтом для всех.
25 лет псевдониму
— Тим, вы тысячу раз, наверное, рассказывали, откуда взялся такой псевдоним. Расскажите в тысячу первый.
— 1 мая 1982 года мы с маленькой дочкой ждали мультфильм. А перед этим шел фильм по произведениям Гайдара. Там стоит мальчик перед конницей, и командир объявляет: «За проявленное мужество выношу благодарность Егору… как твоя фамилия?» — «Собакины мы». А Тимофеем меня в детстве звали родители. Я и сейчас такой — с пухленькими щечками. И Тим Собакин — это сложилось буквально за минуту. В том году было 25 лет псевдониму, а в этом — 25 лет первому стихотворению.
— А откуда что пошло? Детскими поэтами становятся или рождаются?
— Когда дочка была маленькая, она засыпала, только когда я читал ей стихи. Мы все прочитали, что нашли, и я стал ей что-то придумывать. Сначала маленькие четверостишия. Хотя я был склонен к словесным экзерсисам еще в школе.
Классе в четвертном я написал печальный стих про мать-волчицу, которая потеряла своих волчат, плачет, бедная, не может найти себе места. Мой товарищ отнес стих папе, и папа напечатал его на машинке. Для меня это был шок: надо же, меня уже печатают!
— Действительно! Печатают же!
— Я тогда подумал, вот, оказывается, как можно словами создавать образы, целый мир, придумать все, что хочется. Я писал сперва для взрослых, у меня целая куча есть и смешных стихов, и лирика. Но печатался все чаще и чаще в детских изданиях. Так получилось, что стал детским писателем, хотя всегда подчеркиваю, что я писатель для всех. Всех, кто ценит юмор, шутку и игру словом. Кто свободен духом и мыслью, вот.
— Расскажите самое интересное, то, что волнует любого уважающего себя читателя. Как пишутся стихи?
— Я сам не знаю, хотя неоднократно пытался понять — от задумки до конца. «Когда б вы знали, из какого сора…» Иду я после работы домой. Есть хочется. Захожу в кулинарию, где лежат готовые салатики. Салатики уже почти все раскуплены, и остатки лежат в такой непонятной жиже. Морковка по-корейски плавает… И я думаю: морковь что-то совсем обморковилась… Салат обсалатился, винегрет обвинегретился совсем… И появилась идея сделать такой стишок о продуктах питания. Чаще всего я пишу в метро — делать нечего, читать неудобно. Сначала я пишу в голове — если строчка хорошая, запомнится обязательно, а если нет, и ну ее.
«Рифмоплетство в часы досуга»?
— У детского писателя всегда какое-то необыкновенное детство. По крайней мере, оно помнится, оставляет след в творчестве. У вас это так?
— Я помню себя с трех лет, мы тогда жили в городе Желтые Воды днепропетровской области, где я и родился. Я даже помню, какие были обои в комнате, где была выбоинка. Но это никак не ложится на стихи. Мне уже 50 стукнуло, и я вдруг с ужасом обнаружил, что в душе я абсолютное дитя. Обожаю смотреть сказки по телевизору, «Гарри Поттера», «Властелин колец» — смотрю по сто раз и думаю, надо же, как здорово придумано. За фантазию уважаю.
…Детство было изумительное. Двоякое — мы долго и упорно ехали с Украины в Москву. Родители мои работали в «почтовом ящике».
— Э-э-э… То есть?
— Это закрытая полусекретная контора, научно-исследовательский институт, в который надо приходить ни минутой позже и уходить ни минутой раньше. И меня определили в интернат с изучением английского языка, чтобы я не мотался без дела. Все охают, бедненький, при живых родителях был в интернате. А там было здорово, все надписи были на английском, я в 7—8 лет уже увидел живых американцев, мы КВН на английском устраивали. Хотя я этот английский терпеть не мог. Я не понимал, зачем нужен другой язык? Если уж вам так хочется записать слово «стол» по-другому, напишите его «stol», а table-то зачем? А по воскресеньям и летом я приезжал домой, устраивали праздники. Я не уставал от родителей, и они от меня не уставали. С одной стороны, я был самостоятельным, с другой стороны, знаешь, что родители тебя ждут…
— Вы могли себе тогда представить, что будете не космонавтом, не инженером, а детским поэтом? Ведь в итоге вы сначала закончили МИФИ.
— Это не исключалось. Я просто не знал, с какого конца двигаться. После МИФИ был журфак МГУ. Наверное, хотелось больше писать. Но когда что-то становится работой, это уже неинтересно. Поэтому на стихи я никогда не жил и не собираюсь жить, это как воздух, то, чем ты дышишь. Гонорары, естественно, маленькие. Вот Андрей Усачев живет на то, что пишет, но ему приходится для этого крутиться как белка в колесе.
— А вы входили в какие-нибудь литературные объединения, был ли писательский круг общения?
— Да, меня там ругали сперва. Помню, пришел на семинар к писателю Юрию Сотнику, почитал им, и кто-то сказал: да, открытия не состоялось. А когда я отнес стихи в «Веселые картинки», мне там сказали, что это «рифмоплетство в часы досуга». И они были абсолютно правы! Я шел именно от того, чтобы написать что-то детское, и получалось слюняво, сю-сю… И я подумал: ну их, я буду делать то, что хочется мне. И сейчас я так делаю. Если я вижу, что дети стихотворение поймут, читаю на детскую аудиторию. А если это не проходит, то на взрослую. Но чаще всего если на выступлениях мамы-папы и их чада, то смеются все. Я на выступления иду как на казнь, зачем, думаю, мне все это надо… А потом идет такая отдача из зала, что дальше хочется что-то делать.
«Дети копируют папу с мамой»
— А как складываются ваши отношения с детьми не на выступлениях, а дома?
— Моей дочери 28 лет, она уже не ребенок.
— Вы ее какими методами воспитывали, когда она росла?
— Да никакими. Когда я рос, мне было позволено все, лишь бы это не влияло на мое здоровье. Ну как можно воспитывать? Наказывать бесполезно. Запрещать еще хуже. Сказать «делай что хочешь» — мало ли чем обернется. У каждого свои методы. Главное чтобы ребенок не был сволочью, предателем, вором…
— Это тоже надо как-то внушить.
— Дети обычно копируют папу с мамой. У дочери были прекрасные способности к рисованию, но это тоже надо как-то развивать! А я жутко ленивый. И дочка (она сейчас в Америке живет) закончила колледж по дизайну. Конечно, на компьютере дизайн делать легче, чем взять холст и на природе живописью заниматься. Я, конечно, думал: я буду писать, она будет иллюстрировать. Но не получилось. Что делать…
— В начале 90-х вы были известны, наверное, каждому второму ребенку благодаря знаменитому, даже легендарному детскому журналу «Трамвай». Явление, надо сказать, было уникальное!
— То, что у меня точно получилось в жизни, — это «Трамвай». Я оказался сперва заместителем главреда. Я собирал штат сотрудников, тогда же пришел к нам автор Олег Кургузов. Долго думали, чтобы журнал был новый, интересный. А потом я решил: если делать для детей, будет опять сю-сю, хрю-хрю. Надо делать его для себя. Надо все делать для себя, если ты человек талантливый и внутри что-то есть. Если это тебе понравится (если ты, конечно, не псих и не маньяк), то и остальным понравится. Мы не ошиблись, мы там такое вытворяли. Он стал выходить с мая 90-го года, в стране была полная разруха, все бегали искали что поесть. А мы сидели в редакции, терять было нечего. Отчаяние и протест.
Авторы приходили посидеть и потом говорили: ребята, у вас какой-то оазис. Тираж достигал пяти с половиной миллионов! Тогда были такие тиражи. Уже потом стали «Трамваю» навешивать бирки, мол, «первый журнал детского авангарда»… Да, у нас были вещи, абсолютно непохожие на то, что было привычно до нас и после. Мы были в такой ситуации, когда тебя все вокруг замучило, остается только уйти в себя и найти там что-то доброе и светлое. Каждый номер был как песня. Увы, такие яркие издания долго не живут. Они обычно появляются на сломе эпох и сгорают, как сверхновые звезды.
— Какие по-настоящему значительные имена в сегодняшней детской литературе вы бы назвали?
— Питерский поэт Миша Яснов, Марина Бородицкая. У Усачева есть такие вещи, которые я читаю и завидую, что не я это написал. И совершенно почему-то неизвестный Михаил Есиновский.
…Когда у стиха есть рыба, скелет, и ты его шлифуешь, на одну строку есть вариантов 5—6. Я все думал, что ж я за поэт, если я не могу придумать так, что раз — и все. А потом я у писателя Вали Берестова (мы были знакомы и дружны) узнал, что у Пушкина на две строки «на берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн» есть 14 вариантов. Я подумал, до Пушкина мне еще далеко. Я уже в напечатанном варианте сразу вижу слово, которое лучше поменять. И каждое издание выходит по-новому. Поэтому — люди! Все, что вы находите моего в Интернете, — давно устаревшие варианты. Все лучшее, что я сделал за 25 лет, — в моей книжке «Заводной мир». Я больше года ее мусолил, хотелось, чтобы там были самые точные варианты. Тех стихов, за которые мне не стыдно, у меня 100—120. Но зато, мне кажется, они останутся. Поэзия камерная вещь, я знаю, что она мало кому нужна. Если бы я знал, что по стране у меня есть 2—3 тысячи читателей, которые меня понимают, я был бы счастлив безумно. Больше и не надо для поэзии.
ДВЕ КОРОВЫ И КОРОВКА
На травке у леса густого паслась луговая корова.
А в море, водою плеская, ныряла корова морская.
И где-то на дерево ловко карабкалась божья коровка.
Везде успевают коровы: коровы — они будь здоровы!
ДО БУДУЩЕГО ЛЕТА
Уходит тихо Лето, одетое в листву. И остается где-то во сне и наяву: серебряная мушка в сетях у паука, невыпитая кружка парного молока. И ручеек стеклянный, и теплая земля, и над лесной поляной жужжание шмеля.
Приходит тихо Осень, одетая в туман. Она с собой приносит дожди из разных стран. И листьев желтый ворох, и аромат грибной, и сырость в темных норах.
А где-то за стеной будильник до рассвета стрекочет на столе: «До бу-ду-ще-го ле-та, до бу-ду-ще-го ле-…»
ПРО ЛЮБОВЬ
Страдал мучительно Балкон: он был в Балкониху влюблен. Подумать только — и она была в Балкона влюблена. Они, любви услышав глас, друг с друга не сводили глаз. Но чувства выразить сполна мешала каждому стена.
Влюбленным снились ночью сны, что за спиною нет стены. И будто в лес, на тихий пруд Балкон с Балконихой идут.
Поет кукушка вдалеке. Они идут — рука в руке… А рядом с ними семенят двенадцать милых балконят.
ЧТО СНИТСЯ ФОНАРЯМ
От зари и до зари Ночью светят фонари. В темноте Молчат друзья: По ночам Шуметь нельзя!
В это время снится нам День веселый, Шум и гам… Карусель. Велосипед. И сиреневый букет.
На рассвете Тает ночь, Отдохнуть она не прочь. Фонари ложатся спать, Новый день Шумит опять.
И приснится фонарям: Ночь гуляет по дворам, Крепко спят Река и мост, А над ними — Стаи звезд… Темнота. И тишина. И Лимонная Луна.
ОХОТА ЗА МУХОЙ В ТЕСНОЙ КОМНАТЕ, ГДЕ МНОГО СТЕКЛЯННОЙ ПОСУДЫ