Все, что происходит в жизни Любови Казарновской, можно определить одним словом — вопреки. В детстве она твердо сказала маме: «Опера — это ужасный жанр». Но вопреки всему стала оперной певицей. Позже, несмотря на протесты родителей, вышла замуж за иностранца. На пике карьеры отважилась родить ребенка. Да что там говорить: даже ее изящная фигура для оперной примы — редкость, исключение. Почти моветон…
Сегодня ее называют русским чудом и самым эротичным сопрано в мире. Она умеет принимать мужские решения, сохраняя при этом мягкость. Она любит мужские костюмы, оставаясь обольстительной. И только самые близкие люди знают, сколько нужно мужества и сил, чтобы выглядеть такой хрупкой и женственной.

Люба Казарновская росла девочкой невзрачной. Угловатая, долговязая, вся какая-то несуразная. Глядя в зеркало, она расстраивалась: ей казалось, что рот, нос, глаза существуют словно отдельно друг от друга. Мальчики пытались ухаживать за другими девчонками, не обращая внимания на будущую мировую знаменитость. Впрочем, ничто не предвещало перспективы, что когда-нибудь Люба будет блистать на оперной сцене. Опера как жанр для нее не существовала. Слишком сильным был шок от первого посещения Большого театра. Тогда мама повела дочь на «Евгения Онегина». Момент, когда Татьяна и Онегин должны были целоваться, Казарновская запомнила на всю жизнь. Певцы были такими толстыми, что их животы не позволяли не то что слиться в поцелуе, а просто приблизиться друг к другу. Люба, девочка впечатлительная, даже заплакала от обиды: «Мама, это так ужасно! Никогда не води меня на оперу!»
Любовь Казарновская: «Потом долгое время мне казалось, что опера — это когда толстые дядьки и тетки орут о любви непонятные слова. И лишь когда я стала профессионально заниматься пением, то поняла: не обязательно быть толстым, не обязательно орать. Можно оставаться такой же стройной, как Мария Каллас, и сводить мир с ума».
Превращение гадкого утенка в прекрасного лебедя произошло, как это водится, внезапно. Любе тогда исполнилось тринадцать лет. И вдруг мир будто изменился. Одноклассники неожиданно стали с ней слишком грубы — дергали за косички, ставили подножки. Потом она обнаружила в своей тетрадке засохший огрызок яблока. На следующий день — больно укололась, не заметив подложенных на школьный стул кнопок. И только осознав, что все эти мелкие пакости — месть признанных школьных красавиц, Люба связала воедино события последних дней. Тогда она поняла: нет, мальчики стали грубы не потому, что она им чем-то насолила. Это они таким старым как мир способом пытаются выразить ей свое внимание.
Примерно тогда же состоялся ее вокальный дебют. Люба занималась в эстрадно-джазовой студии. Параллельно в школе был создан музыкальный ансамбль. Ребята играли на рояле, гитарах, в группе был даже свой тромбонист.
Любовь: «Мы сделали обработку песен „Битлз“, и я пела, как сейчас помню, „Yestеrday“. На школьных вечерах этот номер производил настоящий фурор».
Несмотря на первые успехи на сцене, Люба мечтала о карьере журналиста. Но педагог по музыке убедила родителей: девочке надо петь. Когда Казарновской исполнилось шестнадцать, она поступила в Гнесинское училище. Так как на вокальное отделение брали только с восемнадцати, Люба начала учиться на актрису музкомедии. Но если сегодня вы спросите, кем она себя считает — поющей актрисой или играющей певицей, ответит, не задумываясь: «Поющая актриса».
Первое время оперное искусство по-прежнему вызывало у Казарновской неприязнь. Все изменилось где-то на третьем курсе консерватории. Тогда начинающей певице подарили записи молодой Марии Каллас, которые она слушала бесконечно. И тогда же Люба решила для себя, что она никогда не будет двадцать пятой Каллас. Ее судьба — быть первой Любовью Казарновской.
С такой установкой она и шла по жизни. Сначала стала примой в Театре Станиславского, где за очень короткий промежуток времени спела весь репертуар. Потом перебралась в Ленинград, в Мариинку. И снова — первые партии во многих спектаклях. Там, в Мариинском театре, и состоялась встреча, которая изменила всю жизнь певицы. Хотя поначалу все казалось таким неоднозначным…

В отличие от своей будущей супруги Роберт Росцик с детства обожал оперу. Родился он в Америке, но всю жизнь прожил в Вене, главная достопримечательность которой — знаменитый оперный театр. Роберт не пропускал ни одной премьеры, а в восемнадцать лет, когда в далекой России Любовь Казарновская делала свои первые шаги в профессии, он устроился работать статистом в… Большой театр. Труппа главного российского театра как раз приехала на гастроли в Вену, и Роберт, тогда еще студент, решил подработать.
После учебы, однако, он подался в далекую от оперы сферу деятельности. В крупном шведском фармацевтическом концерне Роберт Росцик отвечал за торговлю с Россией. Руководство концерна очень ценило молодого специалиста, который прекрасно знал русский язык. Но сам Росцик задыхался от тоски. Банки, склянки, таблетки, примочки — боже, как далеко это было от того возвышенного мира, в котором жили певцы и актеры. И насколько скучными казались аптечные запахи по сравнению с непередаваемой атмосферой пыльных кулис. Короче, в один прекрасный день Роберт, набравшись храбрости, пришел в офис господина Холендера, который тогда был самым мощным импресарио Европы, а сегодня возглавляет Венскую оперу. «Здравствуйте, я хочу предложить свои услуги в качестве импресарио». — «А что вы умеете?» — «Я хорошо знаю русский язык, музыку и, смею надеяться, русскую душу». — «А молодых русских вокалистов вы сможете найти?» — «Конечно!»
А дальше… Его Величество случай распорядился так, что откомандированный в Россию начинающий импресарио нашел свою Любовь.
Роберт Росцик: «Я прекрасно помню и никогда не забуду мое знакомство с Любой. У нее был запланирован концерт, но Люба заболела. И мы решили встретиться у ее сестры. Дело происходило зимой, стояли февральские морозы. А я стоял на улице и ждал молодую певицу. Люба сильно опаздывала. Я замерзал. Прошло около часа, и вдруг появилась Она. Я, признаюсь, ожидал увидеть женщину посолидней, что ли. А тут вдруг передо мной предстала такая интересная молодая дама. Подошла ко мне и говорит: «А вот и я».
На этих словах взгляд Роберта теплеет, на лице появляется загадочная улыбка. Он замолкает и уже не замечает продолжающего работать диктофона.
 — Вы сразу поняли, что она — ваша судьба? — если бы не мой вопрос, Роберт уплыл бы по волнам своей памяти далеко в прошлое. Я возвращаю его к настоящему, чтобы узнать про их с Казарновской будущее.
Роберт: «Наверное. Наши отношения — и рабочие, и личные — развивались бурно и стремительно. Я пригласил Любу на прослушивание и в Венскую оперу, и в «Ла Скала», и к Герберту фон Караяну. Та мартовская неделя пятнадцатилетней давности была самой сумасшедшей в нашей жизни. В течение восьми дней решилось абсолютно все. Если сейчас мне кто-то расскажет, что всего за неделю я способен успеть так много, я просто не поверю. Но тогда все делалось на такой эйфории!»
Именно в те дни Любовь Казарновская была представлена Герберту фон Караяну. Молодая певица стала последней исполнительницей, с кем работал мэтр. Уроки дебютантке из России он давал всего за два дня до своей смерти. «Вы должны имитировать звук солирующей флейты», — наставлял Любу легендарный дирижер перед ее выступлением в Зальцбурге. Увы, до концерта Караян не дожил. На том выступлении с припиской «Памяти Герберта фон Караяна» дирижировал уже Рикардо Мути.
К этому моменту в отношениях между российской певицей и австрийским импресарио наступила полная ясность. Они уже купили кольца и назначили день бракосочетания. Родители с обеих сторон были в шоке.
Роберт: «Конечно, моя мама в первый момент очень испугалась. И где-то она, безусловно, была права. Ведь мы с Любой — люди абсолютно разных культур, взглядов на жизнь, традиций, воспитания. Посмотрите вокруг: смешанные браки редко оказываются счастливыми, в конце концов супруги расстаются. Так что моя мама была не то что против — она была крайне испугана. Как и родные Любы, кстати».
Мама Любы узнала о решении дочери выйти замуж по телефону. События развивались так стремительно, что времени на то, чтобы приехать в Россию и лично познакомить родителей с будущим мужем, просто не оставалось. Первая реакция оказалась легко прогнозируемой: «Как это он — иностранец? И ты поедешь туда жить? Какой ужас!» На дворе, между прочим, стоял 89-й год. И перестройка шла веселым маршем по просторам Советского Союза, но не настолько бодро, чтобы вот так запросто отдавать загранице свои лучшие кадры. В ленинградском загсе, куда спустя какое-то время обратились будущие супруги, им ответили честно: будете ждать регистрации как минимум год. В ОВИРе тут же ненавязчиво объяснили: после брака с иностранцем квартиру нужно будет отдать государству и немедленно уволиться из советского театра. И только после долгих проволочек Роберту удалось получить нужную бумажку в советском посольстве, а брак в итоге зарегистрировали в венском магистрате.
 — Роберт, а вы помните момент знакомства вашей мамы с Любовью? Ведь обычно это весьма болезненный момент…
Роберт: «Мы же были хитрыми! Поскольку я работал импресарио, то постоянно общался с певицами и певцами. В Вене моя квартира находилась прямо напротив маминой. И я ей просто позвонил, не сообщая об уже принятом нами решении пожениться: «Мама, у меня сейчас в гостях очень интересная певица, она из России, но прекрасно знает английский, так что ты можешь с ней легко пообщаться. У нас сейчас есть свободное время, и мы можем к тебе заглянуть». Мама, конечно же, пригласила нас к себе. Мы пришли с цветочками, бутылкой шампанского, какими-то сладостями. Сидели, разговаривали о том, что уже удалось сделать. Мама очень удивлялась нашим темпам работы. И когда она сказала про безумный ритм жизни, я плавно перевел разговор: «Да, мама, кстати о темпе. Мы решили пожениться». Мама в этот момент как раз встала, чтобы идти на кухню — хотела что-то прихватить для праздничного стола. Когда я произнес эту фразу, давшуюся мне нелегко, мама остановилась. Молча пошла к бару. Так же молча достала бутылку шампанского. Налила в бокалы: «Ну что ж, поздравляю!»
В этом году Любовь Казарновская и Роберт Росцик празднуют пятнадцатилетие совместной жизни. Но со стороны они больше похожи на молодоженов, отмечающих медовый месяц. Как трепетно они держат друг друга под руку, когда оба — высокие и статные — шествуют по улице! Как искренне заботятся друг о друге! Даже когда они нежно кидают друг другу прозвища «киска» и «котик», поверьте, это не выглядит пошло.
Любовь: «Что касается наших взаимоотношений с Робертом, у меня всегда перед глазами был пример моих родителей. Мама и папа учились вместе в одной школе, там и влюбились друг в друга. Но началась война, всех разбросало по разным уголкам страны. Когда папа, ушедший на фронт со школьной скамьи, вернулся домой, то начал искать маму. Он знал, что она переехала в Москву, заканчивает Ленинский педагогический институт. Первым делом в столице папа пошел в справочную на Арбате. Назвал фамилию и стал ждать ответа. Потом повернул голову и увидел, что по улице идет… мама. Успел только крикнуть девушке из «Справки»: «Не надо ничего искать, экземпляр нашелся сам!» Встретившись во второй раз, мама и папа так и оставались неразлучны до самой смерти, прожив душа в душу ровно сорок шесть лет».

Через три года после замужества, на пике своей оперной карьеры Любовь Казарновская решилась на шаг отчаянный и рискованный. Она забеременела. Казалось бы — эка невидаль. Нормальный ход событий в судьбе любой женщины. Но для певицы с мировым именем рождение ребенка означает: как минимум — год бездействия, как максимум — окончание творческой биографии. Как только стало известно об «интересном положении» оперной примы, сразу три очень выгодных контракта пришлось положить в дальний угол письменного стола. Ни в лондонском «Ковент Гардене», ни в миланском «Ла Скала», ни в нью-йоркской «Метрополитен-опера» Казарновская тогда не спела.
Любовь: «Я для себя твердо решила: буду рожать, и по-другому быть не может. Потому что это, может быть, единственный шанс, который дал мне бог. И если бы меня тогда поставили перед выбором: ребенок или карьера, я бы, конечно, выбрала ребенка».
На небесах к героическому поступку мировой знаменитости отнеслись с пониманием. Беременность у Казарновской проходила легко и для окружающих практически незаметно. Если обычно оперные певицы заканчивают выступать где-то на пятом-шестом месяце беременности и превращаются в домохозяек (считается, что активный дыхательный процесс при пении может отрицательно сказаться на ребенке и спровоцировать преждевременные роды), то Казарновская последний свой концерт дала за месяц до рождения сына Андрюши.
Любовь: «Во время беременности со мной происходило немало курьезных случаев. Помню, когда я была на седьмом месяце, во Франции пела Дездемону. Опытные мастера сшили мне довольно удачные платья, с сильно удлиненным мысом, так что живота практически не было видно. Но когда в последнем акте Отелло начал душить Дездемону, рубашка распахнулась, и стало очевидно мое положение. По залу прошелестел смешок: „А-а-а, понятно, почему так волнуется Отелло, значит, Кассио таки сделал свое темное дело“. На этом казусы не закончились. По сюжету Отелло должен был бросить меня на кровать, и я так и оставалась там, бездыханная. Ребенок, который во время пения обычно вел себя тихо, в этот момент почему-то начал дрыгать ножками. Поскольку на мне была ночная рубашка из очень легкого материала, а на кровати я лежала животом вверх, все его толчки были заметны даже с галерки. Мой муж потом рассказывал, что со стороны складывалось полное впечатление, будто мое платье ходит ходуном. После спектакля стали думать, что делать. В итоге я попросила партнера, чтобы в момент „приступа ревности“ он бросал бы меня на кровать немного бочком».
По-мужски волевой характер Казарновской помог ей довольно быстро восстановиться после родов. И уже через три месяца после появления на свет кроха-сын стал пассажиром рейса Вена — Сан-Франциско. А это, между прочим, пятнадцать часов в салоне самолета. Боевое крещение прошло безболезненно. Почти весь полет Андрюша сладко проспал.
Любовь: «Мне и тут повезло. Обычно певицы не выступают во время кормления, но я почти сразу вышла на сцену. Хотя опять же не обошлось без казусов. У меня было очень много молока, но во время концерта обычно обо всем забываешь. И вот я пою свою заключительную арию в опере Моцарта „Милосердие Тито“, прижимаю руки к груди и с ужасом понимаю, что платье абсолютно мокрое. Я отворачивалась тогда от зала, как только могла. А последние ноты пела со скрещенными на груди руками».
Сегодня сыну Андрею уже одиннадцать лет. На вопрос, кем бы она хотела его видеть, Любовь Казарновская философски ответствует: «Главное, чтобы он был счастливым». Но потом, слово за слово, увлекается рассказом о сыне, и становится понятно: лавры Эйнштейна ему явно не светят. А вот к дирижерству у Андрея — талант.
Любовь: «Он, так же как и мы с Робертом, — гражданин мира. В любой стране он чувствует себя абсолютно своим. Благодаря тому, что он пошел в школу в Нью-Йорке, у него хороший английский. Еще он неплохо говорит по-немецки. Конечно, владеет русским. И куда бы мы ни приезжали, он моментально адаптируется, тут же заводит новые знакомства».
Воспитанием сына Любовь и Роберт занимаются по очереди. И так же пытаются чередовать свои роли «строгий родитель» — «добрый родитель». Иногда мама может сурово отчитать сына, а иногда — помчаться с ним наперегонки на роликах.
Любовь: «Помню, однажды две женщины, увидев меня на роликах, впали в столбняк, да так, кажется, и не смогли прийти в себя. Мы с Андреем уже ехали обратно, а они все стояли на том же месте. А мне нравится иногда погонять — это очень поддерживает форму».

Сегодня семейство Любови Казарновской и Роберта Росцика живет на три дома. Один — в Москве, в историческом районе. У Роберта есть своя квартира в Вене. А в Нью-Йорке Любовь держит квартиру на Бродвее.
Любовь: «В Нью-Йорке мы живем на 77-й улице, это самый артистический район. Рядом, на 69-й улице, живет Шер. На 72-й — Мишель Пфайффер, на 73-й — главный дирижер „Метрополитен-опера“ Джеймс Лейвайн. По утрам вся эта компания выходит на традиционную пробежку. Очень забавно наблюдать, как весь Централ-парк превращается в беговую дорожку. Мировые знаменитости — без грамма косметики, в обычных леггинсах, кроссовках и бейсболках — бегут в сопровождении вездесущих папарацци. В Нью-Йорке я поддаюсь всеобщей моде на утренние пробежки и бегу вместе со всем Бродвеем. И это тоже помогает мне держать себя в тонусе».
О соблазнительных формах оперной примы музыкальные критики сочиняют целые оды. Даже блестяще взятая высокая нота иногда не вызывает столько восторгов, сколько внешний облик Казарновской. Бывает, весьма серьезные журналы сначала в деталях опишут, как прелестно выглядела певица, а уж потом перейдут к разбору ее выступления. Оно и понятно: в мире оперной музыки стройная фигура встречается так же редко, как свободный день в расписанном на годы графике.
— Оперные певцы с внушительной массой тела любят говорить, что вес помогает им петь.
Любовь: «Полная ерунда! Эти вокалисты сами себя успокаивают такими речами. Ведь пение — действительно огромный физический труд. И после того, как ты отпел концерт, появляется ощущение голода: диафрагма очень активно работает и давит на желудок. Чтобы это ощущение пустоты заполнить, певцы и начинают много есть. Причем обычно предпочитают пищу очень калорийную. От этого они и прибавляют в весе. На самом деле качество пения не зависит от массы тела. Хороший вокал — это правильная техника и энергия, которая от тебя идет. Все остальное — оправдание своего обжорства».
 — А вот Николай Басков во всех интервью говорит, что в день концерта ему обязательно нужно съесть половинку курочки. А вы как питаетесь перед выступлением?
Любовь: «В день концерта я вообще ничего не ем! Максимум, что могу себе позволить, — это один банан».
— Творец должен быть голодным?
Любовь: «Обязан. Через сытое тело энергия не проходит, она идет на переваривание пищи. И если певец съел курочку или мяско, такого певца скучно слушать: чувствуется, что он эту курочку переваривает. А публике нужен певец, у которого горит глаз и который энергетически насыщает зал. Это мое твердое убеждение. Или вам напомнить пример Марии Каллас?»

Если женщина талантлива, это обязательно оценят. Если умна — примут во внимание. Если она к тому же и красива — падут ниц. Колени перед Казарновской преклоняли первые мужчины оперной сцены — от жгучего мачо Хосе Кура до темпераментного обольстителя Пласидо Доминго.
Любовь: «С партнерами по сцене мне действительно везло. Я выступала с Пласидо Доминго, Лучано Паваротти, Хосе Каррерасом, Франко Бонисоли, Ландо Бартолини, Хосе Кура, Роберто Аланья. Они не забивают индивидуальность партнерши, они — мужики на сцене. Но если говорить, от кого из партнеров я получила самое большое удовольствие, это, конечно же, Пласидо Доминго. Если Лучано Паваротти всегда блистательно несет свое имя, то Доминго растворяется в том материале, который перед ним в данный момент».
 — А вне сцены вы общаетесь?
Любовь: «Конечно. Но не так часто, как хотелось бы. Ведь их жизнь расписана по минутам. Удивительно, но в общении они невероятно милые и простые люди, которые ведут себя очень адекватно и никогда не корчат из себя звезд. Никакого пафоса, сумасшедших телохранителей, одеты все обычно в простые джинсы, рубашечки, кроссовки. Это, наверное, то, что объединяет их всех».
Простецкий внешний вид мировых оперных звезд однажды сыграл злую шутку с сыном певицы. В Нью-Йорке, в «Метрополитен» Казарновская репетировала оперу «Паяцы». Маленький Андрей вместе с папой сидел в зале. Партнер Любови — тенор Лучано Паваротти — ради репетиции не стал переодеваться, вышел на сцену в джинсовой рубашке и в брюках свободного покроя. В сцене, когда его герой кричит: «Я тебя убью!» и с треском ломает стул, сынишка не выдержал — он-то принял все происходящее за чистую монету. «Не трогай мою маму!» — завопил на весь зал Андрей и горько заплакал. Пришлось Паваротти остановить репетицию, нежно обнять свою партнершу и очень серьезно пояснить: «Прости, малыш, я всего лишь пошутил!»
Если дуэты с Лучано Паваротти или Пласидо Доминго публика услужливо записывает в реестр достижений Казарновской, то ее российские опыты вызвали в свое время немало кривотолков. Истинные ценители оперной музыки сначала падали в обморок, когда Казарновская спела с Николаем Басковым дуэт из «Фантома оперы», а потом лишались дара речи от прослушивания музыкального хита в тандеме с Филиппом Киркоровым. Но вы же помните, что Казарновская многое делает вопреки всеобщему мнению?
Любовь: «Право слово, я не понимаю природу этой опаски. Когда я решила сделать свое шоу и спеть дуэт Сары Брайтман и Андреа Бочелли, то голову сломала — кого из российских исполнителей пригласить. Вот вы можете мне предложить кого-то лучше, чем Филипп Киркоров? С его диапазоном, с его внешними данными, прекрасным английским? Или предлагаете взять певца из Большого театра, у которого пузо болтается под пупом? Да, я сама позвонила Филиппу и предложила ему участие в моем шоу. Я хотела эксперимента, хотела показать себя публике с новой стороны, а не той законченной классичкой, какой меня все считают. Конечно, с Филиппом пришлось долго репетировать — ведь наши голоса звучат в совершенно разной манере. Но результат, на мой взгляд, получился достойный. Коля Басков обратился ко мне сам. Я ведь поддерживаю наших молодых исполнителей, и он попросил меня помочь ему определиться с репертуаром. Мне Коля понравился, у него действительно хороший оперный голос, большой, крупный. И он мог бы выступать в опере. Только для этого надо серьезно учиться. Ну, а в том, что злопыхатели тут же набросились на меня, ничего удивительного нет. Только тот, кто ничего не делает, не вызывает озлобления».

Она идет по жизни, борясь. С общественным мнением, с критиками, с бытовыми неудобствами. Но делает это легко и грациозно. «Мир очень суров, и чтобы в нем выжить, нужно обладать мужскими качествами, — объясняет Любовь. — Если у тебя нет хребта, то тебя „прогнут“. И на сцене это слишком хорошо заметно». Поэтому вне концертов Казарновская предпочитает мужской стиль в одежде. Строгие костюмы а-ля Марлен Дитрих, джинсы и свитера.
Любовь: «Такая одежда помогает мне, например, на переговорах, когда нужно обсуждать какие-то жесткие вопросы».
А чтобы окружающие не забывали, что перед ними прежде всего — хрупкая дама, она надевает драгоценности. Говорит, что под мужской фрак очень идет грубое итальянское серебро.
 — Про вашу коллекцию драгоценностей ходят легенды. Сколько в ней сегодня экспонатов?
Любовь: «Я люблю украшения, но не могу сказать, что у меня такая уж богатая коллекция. В основном это — концертные украшения. А вот чего в моем гардеробе действительно много — так это обуви. Во всех точках земного шара, особенно в „обувных странах“ — в Италии, в Испании, частично в Австрии, частично в Португалии — я обязательно пополняю свою коллекцию. Даже затрудняюсь подсчитать, сколько у меня пар. Вся моя гардеробная комната — это чемоданы, с которыми я езжу на гастроли, и — обувь, обувь, обувь… Она не помещается ни в один шкаф. Если с одеждой я расстаюсь довольно легко — есть одна церковь, куда я отношу все, что уже точно не буду носить, то с обувью так не получается. Ведь красивая пара, которая уже приобрела форму твоей ноги, становится практически частью тебя».
Может быть, из-за этой «обувной» страсти попасть под ее острый каблучок почитают за честь многие блистательные мужчины? По крайней мере всегда можно быть точно уверенным: на этой ножке красуется эксклюзивная пара…