Геннадий Бачинский и Сергей Стиллавин разгоняют утренние сумерки своим неподцензурным шоу «Два в одном» на радио «Максимум» — в качестве Бивиса и Баттхеда эфира их в основном и знают. Однако в прошлом году пара охальников была замечена на телеэкранах — пока «МК-Бульвар» собирался в гости к новым и перспективным ведущим канала ДТВ, их программа с неоднозначным названием «Не в меня» из сетки передач пропала. Нам стало еще интереснее. Прошедшее изрядную редакторскую правку, собеседование с двуглавым российским Говардом Стерном все же дает представление о том, чего лишились телезрители с изгнанием Бачинского и Стиллавина из ящика.

— Куда делась чудо-передача «Не в меня»?

Г. Б.: Ее, слава богу, закрыли.

С. С.: Как нам объяснили, в регионах не поняли. В регионах сказали: либо вы снимаете с эфира программу, либо мы перестаем передавать ваш канал. Выбрали канал.

— Может, регионы название не поняли? Что «не в меня»?

С. С.: Да, мы даже не знаем автора. Нас спросили: пойдет такое название? А нам по барабану. Дело в том, что ДТВ на большое количество процентов укомплектовано выходцами из бывших союзных республик Прибалтики; с их точки зрения, «Не в меня» — это хорошее название.

Г. Б.: Они это слышат, наверное, часто.

— А какие у вас до этого были телевизионные проекты?

С. С.: У нас в Питере была телевизионная программа, называлась «Сволочи!». Она была…

Г. Б.: …да ужасной просто!

С. С.: Но она была долго.

Г. Б.: Полгода, наверное.

С. С.: Месяца четыре. Она была таким же отстоем, как «Не в меня», с той разницей, что «Не в меня» — это монтаж, а там была иллюзия прямого эфира. Там и был прямой эфир сначала, а потом решили делать в записи…

Г. Б.: …достаточно быстро. Там мы приглашали гостей к себе, разговаривали. Мы сидели на диване, потом диван открывался, из него выходили гости и мы разговаривали.

— Какие были шутки?

Г. Б.: Не было шуток. Это была очень серьезная передача.

С. С.: Вот мы люди абсолютно не рекламные. То есть мы не смогли бы работать менеджерами по рекламе. Но я горжусь тем, что сумел впарить спонсорство салону, который делал интимные стрижки и пирсинг. Девушка из этого салона, заплатив деньги, рассказывала, как это делается. А потом однажды мы говорили об эпиляции женских ног. Я лично в эфире брил ноги девушке.

Г. Б.: А еще однажды мы пригласили тренера по хоккею, и он учил нас ездить на коньках. Мы падали, естественно.

— Что касается рекламы. На радио — конкурс, какая-то девушка выигрывает три ящика напитка от спонсора. Кто-то из вас говорит: надо бы влить в нее банки две, чтобы она поняла, что эту гадость пить невозможно. Как вас рекламодатели терпят?

С. С.: Есть потребитель первого уровня, который все воспринимает буквально. И есть потребитель второго уровня, который понимает, что если ведущим над продуктом разрешают стебаться, значит, это хороший продукт. Раз такие владельцы у брэнда.

— А как вы познакомились, если не секрет?

С. С.: В Питере было такое радио «Модерн». Этот человек был линейным ди-джеем — это который песни объявляет. А я был информредактором. И в 1997 году, летом, у нас с ним смены совпали. И я смотрю… А он тогда был прекрасным человеком: молодым, семейным, честным, лицо было намного свежее…

Г. Б.: По-твоему, я сейчас нечестный, что ли?

С. С.: …ну, как-то вот идейно честным был. Сегодня, например, он допустил провокацию. Рассылал народу ссылку на то, где в Интернете лежит игра, чтобы во всех офисах остановилась работа, — а сам говорит, что за жесткую дисциплину. Так вот, мы поработали некоторое время вместе, пробовали что-то сделать — ничего не получилось, естественно, — а осенью наши смены развели по разным сегментам. Нам казалось, мы как-то уже сработались…

Г. Б.: … это была, конечно, ошибка…

С. С.: …и мы пришли к начальству и говорим: начальство, хотим работать опять вместе. А нам говорят: тогда давайте делайте программу. И мы стали делать передачу, это было в конце ноября 1997 года.

— Скажите мне, пожалуйста, как люди из города на Неве: почему оттуда рекрутируются такие удивительные культурные кадры, как Сергей Шнуров…

Г. Б.: …Шнуров, кстати, был пиар-директором на нашей радиостанции.

— Ага. Роман Трахтенберг…

Г. Б.: …на параллельной радиостанции.

— Культурная столица. Может, это и называется «питерские»? А то все говорят «питерские», «питерские» какие-то, никто не понимает…

Г. Б.: Москва как столица изначально впитала в себя весь культурный мейнстрим. Поэтому мейнстрим со стороны в Москве не востребован — его и так слишком много. Остается маргинальная область — это рынок.

С. С.: В последнее время модно писать в Москве, что Путин нехороший человек и что Путин всех тащит из Питера, — модно быть в оппозиции Путину; вот этого я лично никогда принять не смогу.

Г. Б.: Я читал. Это враги написали.

— Как вы в Москву-то попали?

С. С.: Наше шоу на «Модерне» получило в 2000 году премию Попова, мы сразу получили повышение по деньгам и жили в принципе шикарно. Но тут радио «Модерн» купило «Наше Радио», чтобы вести свои трансляции в Питере, — и радио закрылось.

Г. Б.: Мы даже не планировали в Москву переезжать. Нам просто позвонили с «Русского Радио» и сказали, что хотят, чтобы мы у них работали.

— А жилищный вопрос? Взяли и переехали? Вы здесь снимаете?

Г. Б.: Снимаем. А мы очень мало времени проводим дома. В горячие сезоны бывает так, что ни одного свободного выходного нет.

С. С.: В Америке считается — нормально. В душе думаешь, что очень любишь место, где родился, а я в отпуск приехал в Питер летом, провел там недели две и понял, что мне нечего делать. Г. Б.: Серега — асоциальный тип, он ни с кем не общается. Сидит дома за компьютером. Там девушки лучше, чем в жизни.

С. С.: И показывают столько, сколько хочешь.

Г. Б.: Может, ты аутизмом болен?

С. С.: Просто к работе относишься, как к жизни. В одиннадцать эфир прекратился, и я скис, эмоционально остановился. Все четыре часа на взводе…

Г. Б.: Конечно! При любом журналисте у него рот как откроется, так и не закрывается часа четыре. Фальшивка все это!

С. С.: Я сейчас тоже как на работе. Позже в себя буду приходить. Входить и выходить.

— Входит и выходит. Узнаваемый стиль. Вы только на работе так шутите?

С. С.: Ну, в эфире все это подается в концентрированном виде. В жизни мы такими гнусностями не оперируем. Хотя мы же в эфире говорим «пенис» не для того, чтобы сказать «пенис», а люди покупаются на конкретные фишки. Говорят: они пошляки! Но если послушать передачу внимательно, то ничего там нет пошлого. Ну, если, извините меня, из музея украли пенис, с помощью которого Марадона сдавал анализы на марихуану и наркотики: надевал этот пенис на свой пенис и… Если это смешно, почему об этом не рассказать?

— Возвращаясь к Путину. Вот у вас, Сергей, значок «Единой России»…

С. С.: Сторонник.

Г. Б.: Кстати, знаешь, сняли всех этих чуваков, переизбрали там новых…

С. С.: Серьезно?

Г. Б.: Бухали мы с «Единой Россией»… Животные, вообще.

С. С.: Да нет, не мы бухали! Там история другая. На Кутузовском есть бывший райком, и там на втором этаже находится офис городского «Единства». А на первом — клуб, где праздновали Новый год, и нас пригласили ведущими. В разгар веселья сверху спустились уже хорошо подпившие члены «Единства», причем это был тот самый день, когда на съезде в Грызлова кидали яйцами. И человек, который лично задержал кидавшего, пришел отмечать эту победу, а я его узнал. Я говорю: это ты кидал яйца? А он говорит: о! ты меня узнал! Снял с себя значок и мне нацепил на рубашку. «Завтра, — говорит, — приходи. Мы тебя примем». А так я сторонник.

— А как вы вообще вечеринки ведете?

С. С.: В зависимости от готовности клиентов. Если люди, готовые на жесткие конкурсы… Мы, в принципе, и песни поем, но песни, они у нас ужасные.

— Можете процитировать?

С. С.: Вазелин нашла я в куртке у тебя —

Педик ты поганый, сразу поняла.

Трахался с парнями ты в парадняке,

А меня лечил, что занимался макраме…

— Довольно. Вас в Куршавель еще не возили массовиками-затейниками?

Г. Б.: Мы даже названия такого не знаем.

— Да ладно, его по телевизору даже уже показывали.

Г. Б.: А мы телевизор не смотрим. Потому что его у нас нет.

— Слушайте, а какой у вас вообще круг общения?

С. С.: Никакого. Нет ни времени, ни сил. Вот чувак Бачинский… Нас все время спрашивают: а вы дружите? Мы с ним вместе, считай, пять часов каждый день, пять дней в неделю. Ни один друг не может себе позволить общаться с другом такое количество времени в тридцать лет! Конечно, он мой друг…

Г. Б.: Какой ты мне друг?

C. C.: А ты мне — друг. Потому что ты сволочь и гадина, и я это знаю.

Г. Б.: А ты мне — нет. Ты враг мне. Мы очень разные люди, возможно, только интеллектуальный и креативный уровень у нас одинаковый.

С. С.: Так ты тоже тупой?

— Вы дебилы?

С. С.: Нет-нет-нет. Просто он — Дева, а я — Рыба: полная противоположность по кругу. Мы на полном серьезе ругаемся в эфире. Эмоции — настоящие, это и позволяет двигаться вперед. Мы, единственное, никогда еще морду друг другу не били, потому что мне до него не дотянуться.

Г. Б.: Я ему наваляю, если что. По очкам дам, он сразу перестанет все видеть.

— Вы сказали: позволяет двигаться вперед. А что там, впереди?

Г. Б.: Недвижимость, проститутки, наркотики.

— Существуют какие-то нормативы насчет того, чего вам в эфире ни в коем случае нельзя?

Г. Б.: Мат нельзя. Нельзя все то, что отнимет у нас лицензию. А вообще у нас, к сожалению, на руководство давно уже забито, поэтому мы выступаем в роли психотерапевтов: выслушаем — и прекрасно.

С. С.: Алкоголь нельзя. Еще все говорят: Бачинский и Стиллавин — да они же под травой вечно, чего они хихикают? Это тоже нельзя.

Г. Б.: Зато когда мы еще работали на «Модерне», была новогодняя вечеринка, а у меня был ночной эфир — я приехал и не мог попасть компакт-диском в проигрыватель. В эту ночь я должен был стажировать девушку, которая хотела стать ди-джеем. Я ей сказал: вперед, стажируйся! — и пошел спать. Раньше это была нормальная практика, а на «Максимуме» не позволяют. У нас очень строгое начальство.

С. С.: Если кто-то не сможет по пьянке встать с утра — мало не покажется. Хотя само начальство…

Г. Б.: Мужчина, это же начальство!

— Почему вы всех называете «мужчина»? В эфире?

С. С.: Во-первых, это разрешено.

Г. Б.: Это я привил в нашем шоу! Однажды в Питере в гости пришел Кирилл Немоляев, и мне очень понравилось, что он всех называет «мужчина» и «женщина». Мне это как-то так стало близко… Немоляев — отец наших «мужчин» и «женщин».

— Вернуться на ТВ предложений нет?

Г. Б.: Да зовут постоянно, но чего-то как-то…

С. С.: …зато мы — короли пилотов. Мы записали уйму программ, которые были в единственном экземпляре. И даже получали за них деньги!

Г. Б.: …за пилоты! — а это редкость.

С. С.: Телевидение сейчас к нам не готово, оно слишком политкорректно.

— Вам в эфир звонят живые люди. Звонил человек, который начал рассказывать, как он снимал с женщины колготки. А кто-то из вас спрашивает: зачем? И слышно, как человек дико напрягается, обижается. Бывают эксцессы в прямом эфире?

С. С.: У нас довольно регулярно случаются проколы по кастингу — это же я лично занимаюсь кастингом.

— То есть перед тем, как выпустить слушателя в эфир, вы ведете какие-то предварительные собеседования?

С. С.: Меня интересует только его жизнь: ходит ли он налево, какие у него увлечения. Как ему себя вести — я не говорю. Что я называю неудачей: это когда человек вроде бы разговорился, а микрофон включается — и он ап! — затух. Что касается проколов — была за всю историю пара случаев, когда мы реально обидели людей. А так нам всегда удается держаться на грани. Мы же чувствуем, что человек на том конце провода — несмотря на то, что людям, которые слушают программу, кажется, что человека обидели, — не обиделся.

Г. Б.: Человек уходит обиженным, только если он бросил трубку. Мы следим за настроением: работаем на грани фола, но если чувствуем, что слушатель начинает обижаться, отыгрываем назад. А если он бросит трубку — все, с ним ничего уже не сделаешь.

С. С.: Поэтому через месяц-два-три после начала нашей работы звонить стали люди уже определенного свойства. В Москве, к счастью, прослойка интеллигентных циничных подонков, которые и являются нашей аудиторией, есть. По нашим наблюдениям — это менеджеры, руководители, старшее звено: люди свободно мыслящие.

— Традиционный вопрос: есть ли у вас совесть?

С. С.: Избирательная совесть.

— Это совесть избирателя, что ли?

С. С.: Нет, но она слепа на один глаз. И у нее минус шесть.

Г. Б.: А я мучим. Я вечно мучим.

С. С.: Но он и грешит гораздо больше.

Г. Б.: Грешу и каюсь, грешу и каюсь.

— Как вы себе ад представляете?

Г. Б.: Как жизнь вокруг меня.

С. С.: Жизнь в его теле и есть ад.

— Последний вопрос: кто из вас Бачинский, а кто Стиллавин?

Г. Б.: Я Бачинский, я Бачинский, я Бачинский.

С. С.: Я Бачинский, я Бачинский, я Бачинский. А тот, кто говорит, что он не Бачинский, — тот Стиллавин.