Каждая знакомая женщина была уверена, что он влюблен именно в нее. Каждый мужчина считал, что он его лучший друг. Кого на самом деле любил и уважал Юрий Богатырев — так и осталось тайной, которую он унес с собой пятнадцать лет назад. Но до сих пор у его могилы на Ваганьковском в определенные дни кипят почти шекспировские страсти — как в былые времена на могилах Есенина и Лемешева. Некоторым особам там лучше не сталкиваться — потому что даже сейчас они никак не могут «поделить» память о любимом. А народный артист, как когда-то его звездный герой Максаков в «Рабе любви», с нездешним интересом рассматривает с гранитного памятника их постаревшие лица. Ведь когда-то все они были объектами его неординарных чувств…

С детства он был нежен и как-то не по-мальчишески изящен. Не зря его дразнили «девчоночником». Потому что дружил белобрысый мальчик исключительно с соседскими девочками. Вместе играли в куклы — в импровизированном «кукольном театре» во дворе дома на Левобережной, куда Богатыревы перебрались из Питера (родился он в Риге, в семье военного моряка). Маленький режиссер сам мастерил кукол из старых маминых халатов, шил занавес, распределял роли, ставил и играл. А потом, уже в средней школе, вдруг зачастил к пожилой художнице по тканям и всерьез увлекся рисованием. После восьмого класса Юра поступил в художественное училище, которое ему так и не суждено было окончить. Потому что страсть к сцене взяла свое: во время этюдов в подмосковном лесу Богатырев познакомился с ребятами из кукольного театра-студии «Глобус» Владимира Штейна. Режиссеру удалось объединить человек десять-пятнадцать подростков, которые буквально бредили сценой. Среди них оказался и Богатырев. Кто-то уходил, поступая в институт, кто-то приводил новеньких… Совместные походы, праздники, дни рождения… Хотя возможности для встреч были весьма ограниченные — мало кто жил в отдельной квартире, большинство ютились в коммуналках.

Они часто собирались у девочек — Греты Аснис, Нины Турчак, Тани Майдель, ее одноклассницы Нелли Якубовой. Устраивали вечера в складчину: две бутылки вина на десять человек, винегрет… Красивая и хозяйственная Нелли всегда приносила какое-нибудь угощение — например, печенье, приготовленное по особому татарскому рецепту. Все знали, кому оно особо по вкусу. Когда Богатырев танцевал с Нелли, то не позволял никому даже приблизиться к своей даме.

«Юра, как и все мы, любил тогда встречаться в неформальной обстановке, — вспоминает Нелли Игнатьева (Якубова). — С четырнадцати до восемнадцати лет мы обычно собирались у нашей подружки Нины Турчак, она жила на Цветном бульваре. Таня Майдель-Травинская тогда работала в редакции «Литературной России» и часто приводила в гости интересных журналистов, литераторов, артистов — вплоть до Бродского, Высоцкого, Визбора, Галича! Они читали стихи, пели свои песни, играли на гитарах… Юра всегда был в центре внимания. Он ведь был очень одаренным человеком — прекрасно пел, играл на фортепьяно, потрясающе танцевал. К тому же он был так красив и невероятно раскован.

Впрочем, танцевали мы все. И как! Поскольку Юра был очень высокий, он мог схватить нас в охапку и вертеть, пока голова не закружится. Помню, в квартире был высоченный двухметровый шкаф — так мы, танцуя рок-н-ролл, ухитрялись ноги на него закидывать!

Чтобы не ездить ночными электричками, он частенько оставался ночевать — у Нины, у Танюши в ее огромной комнате на Сретенке, у меня, у моего будущего мужа Алексея Игнатьева, который жил в Печатниковом переулке. Между Лешей и Юрой развернулась настоящая борьба за меня. Они даже были чем-то похожи — оба губастые, белобрысые. Правда, Богатырев был выше Леши. Юра очень интеллигентно ухаживал: приезжал с подарками, нежно и трепетно ко мне относился. Он умел нравиться, был исключительно галантен: когда в комнату входила женщина — всегда вставал, подавал пальто, целовал руку. Видимо, это у него от отца. Но я никак не могла выбрать, кто из них мне больше нравится. Я со всеми своими поклонниками ровно дружила…

Нам было тогда по семнадцать лет, мы заканчивали вечернюю школу. А когда мне исполнилось восемнадцать, Юра торжественно пришел ко мне чуть ли не как официальный жених и подарил мне янтарный браслет. По тем временам — шикарный подарок. После вечеринки Юра в два часа ночи отправился ночевать к своему сопернику, Леше Игнатьеву. А тот жил в коммунальной квартире. Оба они были навеселе. И когда они вдвоем пришли к Леше домой, стали раздеваться, то свалили огромную старинную деревянную вешалку. Выскочили соседи, начался шум… Потом они еще полночи просидели на кухне, решая по-честному, кому я все-таки достанусь. Как они там разыгрывали меня между собой, я уж не знаю, но после этого серьезного разговора Юра почему-то надолго исчез из поля моего зрения. Потом он окончил Щукинское училище, и мы с ним снова возобновили отношения совершенно случайно".

Именно в дом к Нелли и Леше Игнатьевым в Марьиной Роще Юрий Богатырев потом часто приходил — и тогда, когда ему было очень хорошо, и в самые трудные периоды жизни. Нелли он называл «кофейной женщиной» — потому что она снабжала его трехлитровыми банками дефицитной тогда «арабики», а заодно доставала вельветовые костюмы у знакомых поляков и кормила до отвала татарскими пярямячами — беляшами. А он привозил ей из-за границы маленькие сувениры — например, моднющие тогда электронные часы. Или мягкую игрушку. Или бутылку вина. А на Новый год он обязательно дарил астрологическую открытку, нарисованную собственноручно, с четверостишием или пожеланием.

Богатырева привлекала уютная атмосфера этого гостеприимного дома. В Марьиной Роще он отдыхал душой и, возможно, вспоминал лучшие, «кукольные» годы своей юности. «Но в последнее время он, видимо, чувствовал, что скоро уйдет, — говорит Нелли Игнатьева. — Ему хотелось быть поближе к людям, которые любили его. Иногда он звонил мне глубокой ночью, в три-четыре часа, и просто рыдал в трубку: «Поговори со мной!» А мне на следующий день вставать в семь утра на работу! И я с ним разговаривала. Или просто слушала — а он мне что-нибудь читал. Моей дочке тогда было уже лет пятнадцать. Однажды прихожу домой, а она говорит: «Мама, тебя не было, звонил Юра Богатырев и сказал: «Лилечка, мамы нет, поговори со мной.» Он мне пел романсы…»

Лишь много времени спустя я осознала, в каком он находился состоянии. Сейчас я просто казню себя за то, что тогда не прочувствовала всю глубину Юриной депрессии. Многие не понимали его страданий, его одиночества: мол, такой известный актер, много снимается, играет, зарабатывает. Что еще ему надо? А он, несмотря на большое количество друзей и приятелей, был очень одинок и безумно раним. Человек без кожи…"

Богатыреву всегда везло на партнерш. Сначала это были однокурсницы по Щукинскому училищу, в числе которых блистали Наталья Варлей и Наталья Гундарева. Именно Гундарева особо приглянулась Юриной маме, Татьяне Васильевне: «Юра! Женись на Наташе! Мне так она нравится!» Сын шутя парировал: «Опоздал. Уже вышла замуж. А потом… Она ведь и дома играет, характер крутой: что не по ней — так и вышибет из квартиры».

В то же время наблюдательная Татьяна Васильевна считала, что «такой любви, чтоб искры из глаз, он так и не встретил. Некогда ему было». И расстраивалась, что сын никак не женится. Постоянно твердила ему: «Юра, женись, я бы спокойно жила!» А он неизменно отшучивался: «Если бы я знал, что у меня будет такая семья, как у тебя с папой, — ни секунды бы не раздумывал! На ком мне жениться? Все девушки пьют, курят… Я захочу порисовать, а она скажет: иди спать!»

Тем не менее Богатырев страстно увлекался своими партнершами по сцене и экрану. На каждой хотел жениться. В мечтах.

Елена Соловей, живущая нынче в США, вспоминает о нем с нежностью: «Юрочка для меня всегда был большим ребенком, таким он и остался в моей памяти. Ласковым, незащищенным, бесконечно трогательным, добрым. Я всегда называла его „Юрочка“. Он, как ребенок, легко обижался на ерунду. И как ребенок, быстро прощал обиду, никогда не помнил ее. Он был человеком, задержавшимся в детстве. Мне кажется, что у него не было внешней и внутренней защиты. И он всегда мечтал о несбыточном».

Со Светланой Крючковой Богатырев познакомился в 1977 году на съемках «Объяснения в любви». В кадре им предстояло есть огромную баранью ногу. И запивать ее самогоном. На самом деле в стаканы налили воду, разбавленную молоком. Богатырев в то время придерживался вегетарианской диеты. И он патетически вопрошал: «Что это вы, Света, едите? Кого вы едите?» И доказывал, что это безнравственно.

Какие-то особо теплые чувства связывали его с Ией Саввиной. Они стали не просто коллегами, но друзьями, почти родственными душами — даже дни рождения у них совпадали. Правда, с разницей в десять лет — Саввина была старше. Они переписывались и старались этот день праздновать вместе. Именно гурманка Саввина отвадила Богатырева от вегетарианства. На съемках фильма «Открытая книга» Богатырев должен был, как Васисуалий Лоханкин, обгладывать кость с кусками мяса. Он просил заменить э т о яблоком. Саввина возмутилась: я тебе покажу яблоко! ведь сразу видно — мясо ты ешь или яблочко! Юра сдался, сказав позже, что она его погубила. Саввина любит вспоминать, как однажды застала на кухне Богатырева, выкладывающего на полу замысловатые узоры из разноцветного болгарского перца. Он обожал блюда, приготовленные ею из перца. Вообще она часто готовила ему еду по своим фирменным рецептам. Про их совместные застолья по театральной Москве ходили легенды.

Как-то они с Ией разругались по-крупному. Богатырев сгоряча ее «послал». Потом долго мучился, даже думал уходить из театра, потому что не знал, как с ней общаться. Но она сама позвонила через неделю: «Юра, я тебя прощаю, я прочла все твои старые письма». А они были весьма нежные…

Наконец, красавица Анастасия Вертинская. В то время она была замужем за Никитой Михалковым. Юрий «по-белому» завидовал Никите. К тому же любил его сына Степу. «Я мечтаю иметь такого сына», — признавался он друзьям. Когда же Настя с Никитой разошлись, Богатырев начал серьезную атаку. Но Вертинская не откликнулась на его ухаживания — у нее уже был роман с Олегом Ефремовым. Отвергнутый Богатырев, выпивая в компаниях, иногда заводился: «Нет, она все-таки красивая баба. Вы видели, как в „Тартюфе“ я ее щупаю!» И пытал очередного гостя: «Ты не женат? Хочешь, я тебя на Вертинской женю?» Это был его коронный номер. Он всех «женил» на Вертинской…

Нравилась ему и вторая жена Михалкова, Татьяна: «На такой хоть завтра женился бы! Хоть четверо детей! Я таких хороших женщин еще не видел! Умница! Все в себе носит, никогда замечаний мужу не делает»…

Похоже, в юности Богатыреву больше нравились девушки умные, хозяйственные, успешные, самостоятельные. Причем внешность зачастую не имела значения. Так появилась Надя Целиковская, младшая сводная сестра знаменитой актрисы. Еще студентом художественного училища Богатырев познакомился с ней и стал нервировать родных, утверждая, что она — его жена. Целиковская принимала его ухаживания, но условие совместной жизни поставила жесткое: Богатырев должен был прекратить сниматься. Возможно, Надя вела себя так из-за элементарной творческой ревности — после ВГИКа она осталась практически без работы, ее не брал ни один театр, не звал ни один режиссер. Причина заключалась в ее явной нефотогеничности — большой нос, шрам. Ее своеобразная внешность поразила питерских родственников, когда Богатырев привез ее на смотрины. Но «муж» стоял за «жену» горой: «Она не красивая, но очень умная». И все-таки начинающего артиста не устраивал ее жесткий ультиматум. «На что же мы будем жить?» — спрашивал он. Богатырева тогда как раз пригласили на «Объяснение в любви». Он принял предложение, и они расстались. Но в дальнейшем он всегда помогал бывшей подруге — и когда умерла ее мать, и когда она сама серьезно заболела.

Тем не менее штамп в паспорте у него все-таки появился. Он вступил в официальный брак с другой Надей. И долгие годы все, в том числе самые близкие родственники, считали, что это был фиктивный брак. Артист стеснялся признаться в подлинности своего союза. Может быть, потому, что его избранница была скромной провинциалкой?

Все случилось неожиданно. Соседка Богатырева по «вороньей слободке» — общежитию «Современника» на Манежной площади, бывшая актриса Театра на Таганке Надежда Серая попала в сложный жизненный переплет. После скандального развода с мужем-режиссером Михаилом Али Хусейном по тогдашним законам ее должны были выселить не только из общежития, но и вообще из Москвы. Друзья-соседи стали думать, как помочь несчастной женщине с маленькой дочкой. А Богатырев обожал детей…

Далее версии расходятся. Первая версия такова: заботливые друзья-соседи решили, что Богатырев, как единственный холостяк в квартире, должен помочь коллеге (Надежда тогда работала в небольшом театре профкома драматургов), то есть жениться на ней. И тогда она получит московскую прописку. Богатырев был не против. Версия вторая настаивает на сугубо интимном развитии их отношений (Надя с дочкой Варей жила в бывшей комнате мужа, через стенку от Богатырева).

«Юра ходил мимо моей комнаты по коридору, — вспоминает Надежда Серая. — Встречались мы на кухне. Он был значительно выше меня, я ему — по грудь. Он проходил, и я понимала — вот огромный красивый человек со своими делами, своими проблемами, своим внутренним миром. Я его очень любила как актера. Но робела…»

Познакомились они весьма странно. Однажды все обитатели театральной коммуны отмечали майские праздники — у себя, по комнатам. Надя вышла в коридор к телефону и увидела, что кто-то уткнулся в стенку и плачет. Она не поверила своим глазам — Богатырев! Ей стало страшно — наверное, у человека горе! И не посмела подойти. Рассказала соседям — ей посоветовали не обращать внимания.

«Юра иногда расстраивался, казалось бы, из-за мелочей, — продолжает Серая. — Особенно когда выпивал, впадал в слезливое настроение. А у меня болела душа: вдруг ему помощь нужна? В тот, первый раз, я все-таки постучала в его комнату, извинилась. Меня почти насильно усадили за стол — Юра был с двумя товарищами… И тут я ему объяснилась в любви. Сказала, как это страшно, когда такой красивый, мощный, талантливый человек плачет на твоих глазах и ты не знаешь, чем ему помочь и как его утешить. Посмотрите, говорила я, какие у вас потрясающе красивые руки, какие огромные плечи… Я подбирала дурацкие слова, чтобы снять неловкость ситуации. Знаю — любому человеку приятно, когда ему говорят что-то хорошее, а уж актеру и подавно.

И вот выяснилось, что Юра плакал в коридоре потому, что он только что проводил племянника. Ему было очень жалко мальчика, который учился на моряка, служил на Севере, а там жизнь не сахар. Он обожал свою сестру и племянника. Может, потому, что сам не стал моряком? Тот день закончился у нас танцами и песнями. И с этих пор мы как бы подружились.

Позже я узнала, что у Юры действительно была такая черта характера: когда выпивал — вспоминал прошлое. Иногда это кончалось слезами. Так проявлялась его любовь — он всегда говорил о маме, папе, сестре Рите, своих товарищах. У Юры всегда болела душа о тех, у кого случались какие-то неприятности. Мы проводили с ним столько времени за беседами-разговорами! До сих пор, можно сказать, у меня плечо мокрое от его страданий по поводу чужого несовершенства. Все его истории я выучила наизусть. Он очень переживал за сестру и помогал ей и маме, когда умер отец. Почти каждый день звонил Татьяне Васильевне, если не был на съемках. А деньги вообще раздавал направо-налево — одалживал их без всяких условий.

Все эти ночные бдения, слезы, переживания привели нас к близости. И в прямом, и в переносном смысле. Прямо по Шекспиру: она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним. Вообще-то на серьезные чувства с его стороны я не надеялась. Хотя какие-то разговоры были, но скорее шутливые. Юра иногда намекал: «Надо бы, чтобы ты мальчика родила…»

И однажды он сделал мне предложение. За накрытым столом, в присутствии моей подруги Нади, Всеволода Шиловского, который тогда во МХАТе выпускал спектакль «Мятеж» с Богатыревым в главной роли, и своего приятеля Василия Рослякова Юра вдруг сказал мне: «Надя! Я прошу тебя стать моей женой!»

Это прозвучало как-то не очень официально. Скорее было похоже на шутку. Я пообещала подумать. На что Сева Шиловский возмутился: «Это надо же! Посмотрите на нее! Тут толпы баб за Юрой бегают, и все мечтают выскочить за него замуж! Он ей делает предложение, а она, видите ли, еще и подумает!» Я растерялась и согласилась.

Мы не афишировали нашу свадьбу. Расписались в загсе на Плющихе, приехали туда на такси. Гуляли в общежитии, сами готовили стол. Собралось человек восемь-десять: коллеги, соседи по общежитию. Его родных не было. Мы никого не ставили в известность. Поэтому многие потом считали, что Юра не был женат.

На встречах со зрителями Юра часто говорил, что у него есть семья. Правда, не уточнял, что его жена актриса. Он называл ее то учительницей, то инженером. И когда получал деньги в кассе, говорил, что у него есть дочь — конечно, спросив разрешения у меня. И с него брали меньше налогов".

В актерской среде браки, как правило, «скоропостижны». Понимала это и Надежда Серая. Тем не менее она признается, что хоть и недолго, но была счастлива. Почему же они расстались?

«Из-за маленькой Вари, — объясняет Серая. — При живом отце я не могла объяснить девятилетней девочке, что у меня появился другой муж, — она и так ужасно страдала. А ведь Юра обожал Варю, называл ее своим «секретарем». О нашем браке знали только соседи и мои родители. В то время мы не могли посвятить Варю и Юрину маму в наши отношения. Татьяна Васильевна тогда перенесла тяжелую операцию. И я подумала: нужна ли ей такая невестка — с ребенком на руках? Причем Юра хотел ей все открыть, но я настаивала на том, что не надо ничего рассказывать.

Мы не съехались вместе тоже из-за Вари — жить втроем в крошечной комнате было бы невозможно. Все откладывали «на потом» — когда он заработает деньги на квартиру. Мы ждали, когда девочка подрастет и мы подготовим ее морально. И маму подготовим. Вот-вот… Поэтому мы с Юрой и не вели общего хозяйства, у нас была такая дружба-любовь. При этом он очень любил, когда я ему что-то готовила, особенно фаршированную рыбу — щуку, сазана. Это было обязательное блюдо на праздничный стол.

Но к тому времени, как Варя подросла, наши отношения уже сошли на нет. Я чувствовала, как он отдаляется. Мы разъехались: я перебралась в Измайлово, Юра — на улицу Гиляровского. О былом напоминал лишь штамп в паспорте. И никто в этом не виноват. Так незаметно мы и разошлись.

Сейчас я думаю, что если бы мы жили вместе — все, конечно, получилось бы по-другому. Но вряд ли это продлилось бы долго, потому что Юре, по большому счету, никто не был нужен. Он был особенным человеком — одиночкой по жизни. Посвящал себя только работе. И наша свадьба стала просто результатом его благородного порыва. А я — тоже максималистка. Я пошла на этот брак, словно играя, в шутку. Но отношения наши были искренними. И мы были счастливы".

Сегодня Надежда понимает: она сама виновата в том, что все считали ее «фиктивной женой». После похорон Богатырева Надя лично подтвердила больной Татьяне Васильевне, что она — жена «фиктивная». Ради него. Ради его памяти. Она не хотела ворошить прошлое. Тем более что не было уже ни отношений, ни Юрия… Она подписала все документы, отказавшись от прав на имущество и квартиру. Попросила только на память Юрину «картиночку» — астрологического Змея.

«Я не решилась бороться за квартиру, — говорит Серая, — чтобы передать ее затем Юриной семье. Юрист не советовал — слишком много требовалось бумажек. А я не борец. И славы мне не нужно. Поэтому эту историю я рассказала только вам».

Почему все так грустно получилось? Может быть, потому, что она с самого начала не верила в эту сказку? Не верила, что она может стать правдой…

Зинаида Попова, дочь легендарной Анки-пулеметчицы, журналистка, референт-переводчик московского бюро газеты «Лос-Анджелес Таймс», знала практически всю театральную Москву (ее первый муж, артист Игорь Васильев, оказался коллегой Богатырева по МХАТу). Юра и Зина познакомились в театре на вечере, посвященном Фурманову. Даже внешне они оказались похожи — чертами лица, светлым цветом волос. Их часто принимали за брата и сестру.

«С первого же момента мы почувствовали какое-то внутреннее влечение друг к другу, флюидные связи, возможно, даже духовное родство, — утверждает Зинаида Михайловна. — Казалось, что у нас всегда один и тот же ответ на любой вопрос. Видимо, и Юре понравилось с мной общаться. Так началась наша дружба. Он познакомился с моей мамой и всегда относился к ней с огромным уважением. Часто заходил после спектаклей к нам на Тверскую, и мы могли часа два болтать за чаем. В то время он не пил алкоголя. Часто звонил. Я — ночная пташка, «сова», он — тоже. С часа ночи до трех мы разговаривали. И всегда находилась тема для общения. Мы обсуждали книги, пьесы, людей.

Потом он получил квартиру на улице Гиляровского. Мы пришли ее смотреть. Юра был счастлив — наконец-то у него появился свой дом. Постепенно он вводил меня в свой театральный круг, знакомил с артистами. Ему очень хотелось, чтобы я ходила на премьеры, на театральные вечера. А потом он всегда провожал меня до подъезда. Я, в свою очередь, познакомила Юру со своими друзьями.

Юра был весь… какой-то пастельный. Кстати, ему нравились именно пастельные тона. Когда я выбирала мебель для дома, он поехал со мной в мебельный магазин. Ему понравился самый спокойный тон обивки дивана и кресел, естественные цвета.

Он всегда дарил мне какие-то изысканные милые подарки, которые привозил отовсюду — на день рождения, на Восьмое марта, на Новый год. У меня в доме хранится их огромное количество — рисунки, керамика, платки, шкатулки. Как-то он подарил мне синюю кофту «со своего плеча», решив, что мне она больше идет.

Зачастую он разговаривал со мной по телефону и одновременно рисовал — у него была такая манера. Я даже подарила ему гибкую настольную лампу, чтобы было удобно. Когда он объявлял: «Я начинаю подготовку к Новому году!», это означало, что он рисует астрологических зверюшек. Если «мышиный» год — то я получалась мышкой со свечкой, в шубке и в сапожках. Он делал такие подарки-рисунки всем своим и моим приятелям. Просто просил: «Передай, пожалуйста, от меня поздравление».

Когда мы с ним познакомились, он был весьма изящный. А в последнее время сильно располнел. Но, когда я заговаривала с ним на эту тему, он воспринимал мое беспокойство настороженно, недоверчиво и не хотел поддерживать разговор. Как-то в январе он зашел ко мне c товарищем, я приготовила отбивные. Он с удовольствием ел и, как всегда, говорил: «Ой как вкусно!». Потом я подала чай с клубничным вареньем. И он щедро намазал его на хлеб. Мне вдруг стало жалко, и я сказала: «Я лучше открою тебе другую банку». А он в ответ: «Ты любишь это варенье? Ну на, возьми его!» И мне стало так стыдно…"

Той зимой он уехал в Ленинград сниматься — совсем больной, простуженный. От-снялся, вернулся… И за три дня до роковой даты позвонил Зинаиде Поповой.

«Мы полночи разговаривали по телефону, — вспоминает Зинаида Михайловна. — Говорили о том, как нам тяжело жить. И зачем вообще человеку дается жизнь — на счастье или на страдание? Мы хорошо понимали друг друга. Я могла поделиться с ним самым личным. Лишь ему я могла сказать: «Ты знаешь, у меня депрессия, мне плохо». И он сразу же приезжал. А в те дни, помню, у меня был сильный грипп. Юра рассказал, как ему тяжело было в Ленинграде, и как ему трудно здесь, в Москве: «Не могу больше! Все! Уйду! Они меня измучили! У меня бюллетень, но я все равно репетирую. Больше не буду!» — «Почему ты не обращаешь внимания на свое здоровье?» — спрашивала я. Я считала, что ему не нужно было ложиться в больницу. Он со мной, как всегда, соглашался, а поступал по-своему.

Юра всерьез хотел уйти из МХАТа, а я его уговаривала: «Не смей этого делать — ты уйдешь из театра и все потеряешь. Театр тебя держит». И он никак не мог принять решение. Потом я предложила: «Давай поговорим завтра». В тот раз я была плохим собеседником. Помню, еще спросила: «У тебя дома кто-то есть?» Я ведь знала всех его приятелей и соседей, включая милиционера Аркадия.

Наш последний разговор получился довольно неприятный. У меня после него поднялась высокая температура, и я отключила телефон, чтобы немного отдохнуть. Я до сих пор себя корю, хотя понимаю, что ничем не могла ему помочь… Но какие-то невидимые нити меня и сейчас связывают и с мамой, и с Юрой. Я очень часто вижу о них сны…"

В больницы его «устраивала» женщина, последние годы занимавшая особенное место в его жизни — переводчица и редактор Кларисса Столярова.

«Мы познакомились в 1984 году, — рассказывает Кларисса Ивановна. — По предложению Олега Ефремова я сделала сценическую редакцию пьесы Рольфа Хохута «Юристы». Пригласила Борю Щербакова, Лену Проклову, Олега Табакова. Немецкий режиссер Гюнтер Флекенштайн остался доволен моим выбором актеров. А на роль Хеммерлинга из службы безопасности Ефремов посоветовал Богатырева.

Я тогда его совершенно не знала. И поначалу отнеслась к предложению настороженно. В фильме «Два капитана», где Юра играл мерзавца Ромашова, он настолько убедительно это делал, что я его ненавидела всей душой. Но мы начали работать над спектаклем. А режиссер-то у нас — немец. Я попросила артистов помочь мне развлечь иностранца в неформальной обстановке. Юра откликнулся первым и пригласил нас в гости на торт с шампанским.

Так мы оказались у него в гостях на улице Гиляровского. Мы провели замечательный вечер, Юра как мог нас развлекал. И вдруг я увидела, что это не злобный и подлый Ромашов, а совсем другая личность. Он был так доброжелателен, так внимателен, так заботлив, так открыто шел навстречу всем нашим предложениям, что я была совершенно очарована его человеческими качествами. С этого момента началась наша очень серьезная и большая дружба.

Мы выпустили «Юристов», режиссер уехал. Но я считала своей обязанностью «хранить» этот спектакль. И когда он шел, я ходила в театр, как на работу. Ведь актеры иногда что-то комкали, допускали ошибки в тексте, и я следила с карандашом в руке и каждый раз делала им замечания.

Однажды произошла неприятная история: Юрий пришел на спектакль в нетрезвом состоянии. Я с трудом привела его в форму — помогли компрессы, душ. И он пошел играть. Первый раз нам это удалось, но в следующий раз мы уже не смогли ничего исправить. Он просто не смог выйти на сцену. За кулисами началась паника, спектакль пришлось отменить. Журналистам объяснили, что артист внезапно заболел.

Скандал вышел серьезный — зрители очень возмущались по поводу отмены. У Богатырева могли начаться крупные неприятности. Я поняла, что это дело надо срочно замять. И буквально на следующий день уложила его в больницу. Злоупотребление алкоголем вызвало у него серьезные проблемы с давлением, с нервами. Его там «зашили», и хватило надолго. Потом он снова начал пить, но уже не было такого трагического срыва — он просто отмечал какие-то праздники.

Несмотря на то что вместе мы уже не работали, общались по-прежнему очень часто. Тем более что мы были почти соседи: я жила на проспекте Мира, он — на улице Гиляровского. Зачастую он засиживался у меня допоздна. Причем мог просто заснуть в кресле. Кстати, в компании он всегда первым поднимался после застолья и шел мыть посуду. Он был единственным человеком, которому я это позволяла. Утром вставала — у меня на кухне все чисто…

Я неплохая хозяйка, и он обожал все, что я пекла, — пироги, торты, хачапури. Очень любил мой борщ. Иногда предлагал: «Слушай, давай сделаем так. Я буду стоять внизу, у метро, „торговать личиком“, поскольку физиономия у меня достаточно узнаваемая. Ты мне из квартиры в корзине будешь спускать стаканчики с борщом и пирожки. А я буду внизу их продавать».

Помню, однажды на Пасху он сломал ногу, сидел дома, и я привезла ему какое-то необыкновенное, изысканное югославское блюдо — грудинку на косточках с фасолью. Ловила такси со своими кастрюлями… Он встречал меня, щелкая зубами от голода. Иногда у меня просто ком в горле вставал при взгляде на него. Как-то приехала — а у Юры дома уже ничего из еды не осталось. И он на сковороде хрустящие хлебцы размачивал и потом подогревал.

Осенью 1988-го у меня было очень много работы с Петером Штайном над проектом «Орестея». Петер приехал в Москву для заключения договора, потом предложил мне прилететь к нему в Западный Берлин, чтобы вместе поработать над текстом. А тем временем у Юры опять начались затяжные возлияния. Я позвонила врачу и договорилась, что его снова положат в больницу. Попрощалась с ним и стала собираться в Берлин.

Он, конечно, расстроился. Ведь я его немножко избаловала. Когда он первый раз лежал в больнице, я практически каждый день приезжала к нему и всегда привозила разную снедь. Помню, он говорил: «Я тебя умоляю, только отвернись, не смотри, потому что я не ем — я просто жру это все. Так вкусно, что не могу оторваться».

Перед Новым, 1989 годом, Юра выписался из больницы. Я вернулась из Германии, где мне сделали серьезную операцию. Врачи тогда посоветовали мне регулярно пить сухое красное вино, полезное для крови. Я накрыла стол. И вот входит Юра с двумя огромными сумками: «Это твое лекарство!» Широким жестом он расстегивает молнию на первой сумке. И я вижу десятки бутылок красного сухого вина «Бычья кровь». «Это тебе на курс лечения. А вот это — нам на Новый год!» И открывает вторую сумку. Там позвякивают бутылки шампанского и коньяка. Я в ужасе: «Ты что, с ума сошел? Как мы это одолеем?» — «А ты что думаешь, — смеется он, — мы только одну ночь будем гулять? Мы будем долго-долго праздновать — с 31 декабря до старого Нового года. Так что нам еще придется пополнять запасы».

Этот Новый год мы встретили с ним вдвоем. Никто не знал, что ждет нас впереди. Но эта ночь стала рубежом в наших отношениях. Если раньше Юра мог меня поцеловать чисто по-дружески, то сейчас меня уже целовал не друг, а мужчина. И Юра начал вести разговоры о том, что бы нам придумать, чтобы быть рядом…

Прошло несколько дней… Тогда, в январе 1989 года, в Москве проходил фестиваль немецких театров. С большим трудом нам удалось добиться, чтобы сюда приехал Петер Штайн со спектаклем «Три сестры». Я была чрезвычайно занята, и мы с Юрой почти не виделись. Он на это время остался один. Как-то застал меня дома по телефону: «Как здоровье?» — «Ничего, спасибо…»

Фестиваль продолжался целый месяц. И вот наступил тот страшный день — второе февраля. Мне позвонили ночью, я приехала на улицу Гиляровского, когда там еще находились врачи «скорой помощи», причем в смятении — ведь они ошиблись… Я была в шоке: «Что происходит? Почему мне не позвонили раньше?» Мне объяснили, что «друзья» решили, что лучше вызвать «скорую».

Чем я могла бы помочь?

Сейчас остается только предполагать. Прежде всего, я сразу бы позвонила его лечащему врачу Екатерине Дмитриевне Столбовой и проконсультировалась бы с ней. Я могла что-то посоветовать врачам — ведь кроме меня, никто не знал, какие препараты Юра принимал. По жуткому стечению обстоятельств, он пострадал потому, что транквилизаторы (укол врачей) наложились на тонизирующие лекарства, которые он выпил вечером. Плюс, конечно, алкоголь…

Я знала, что он мечтал об Обломове, а сыграл Штольца. В те страшные дни моя дочь, художница по костюмам, сшила темно-бордовый «обломовский» халат, а затем в мастерских театра его быстро «подстарили». И мы положили его к Юре в гроб — прикрыли его ноги обломовским халатом, как символом его несбывшейся мечты, незавершенной жизни.

…Он ко мне часто приходит во сне. Мне кажется, что там он тоскует…"

Мужчин в его судьбе было не меньше, чем женщин. В кино его привел Никита Михалков. Еще со студенческих времен он дружил с Константином Райкиным, жил какое-то время в его квартире — как и у Александра Адабашьяна. Еще в его жизни были циркачи Владимир Стихановский и Сарват Бекбуди. Режиссер Всеволод Шиловский. Модельер Слава Зайцев. Бармен Саша Ефимов. Сосед милиционер Аркадий. Коллеги Стас Садальский, Валерий Хлевинский, Андрей Мартынов, наконец, «друг сердечный» Василий Росляков, бывший администратор МХАТа, скончавшийся через три года после смерти Богатырева от СПИДа. И не только…

Но это уже совсем другие истории…