Говорят, кинопленка зрительно делает актеров на полголовы выше и прибавляет им как минимум пять килограммов веса. Ярослав Бойко в жизни оказался таким же, как на экране: высоким, статным мужчиной в самом расцвете лет. И, что самое невероятное, со столь же зелеными глазами, как и у его доктора Громова — главного героя недавно прошедшего сериала «Неотложка».

Но внешним сходством не ограничилось. Как и Громов, Бойко на интервью был немногословен, категорически отказался говорить на семейную и бытовую темы и оживлялся только когда речь заходила о детстве, футболе и профессии.

— В «Неотложке» требовалось, чтобы Громов имел портретное сходство с актером Джорджем Клуни — доктором из американского сериала «Скорая помощь»?

— Да ну, глупость! Об этом даже не думал никто! «Бойко — наш Клуни» — это только в газетах пишут для звучности заголовков.

— И все же «Неотложку» сразу прозвали «нашим ответом Голливуду».

— У нас такой задачи не стояло. К тому же там деньги совсем другие, и как работает каждый миллион, видно аж на двадцать пятом плане. А у нас, к примеру, фельдшер Надежда в одной из сцен говорит: «Сейчас позвоню на подстанцию», — берет трубку, и телефон рассыпается на куски. Вот он, наш ответ Голливуду.

— Как думаете, сериал поднимет престиж профессии?

— Хотелось бы, потому что сам убедился — врачи «Скорой» действительно пашут, для них горе человеческое — это будни. Помню, еще до начала съемок поехал я поучиться с настоящей бригадой по вызовам. Приезжаем: у пожилого дядьки инсульт и отек легкого — еле дышит, хрипит. Врачи быстро начинают работать, ставят капельницу, делают инъекции — действия четкие, слаженные. Мне говорят: «Давай, держи его!», а я смотрю — и мне аж самому плохо становится. После этого вызова — следующий, и что меня поразило: в машине фельдшер с врачом не отключались, а продолжали обсуждать только что сделанное.

— Кстати, а вы крови боитесь?

— Нет. Уже в следующем сериале — «Вокзал» — мы снимали пожар в вагоне. По сюжету, чтобы спасти женщину, я разбиваю окно, рядом огонь, дым — все это надо было снять одним дублем. Стекло, конечно, подрезали, но, видимо, недостаточно. Я вначале бил его пистолетом, потом руками — порезался прилично, все в кровище. Прибегают врачи, какие-то вялые — расслабились, дежуря на съемках. И я по старой памяти сам начинаю руководить: «Давайте тампоны, перекись, приготовьте бинт. Эх вы, а мы вас хорошими играли!» (Смеется.)

— Фамилия Бойко с корнем «бой» свидетельствует о качествах характера или о том, что у вас в роду издревле военные?

— У нас в семье много военных, даже бабушка моя майор, но фамилия здесь ни при чем. Это в Москве она редкая, а на Украине — на втором месте после Коваленко. В группе детского сада нас было три Бойко, а на Западной Украине целые села Бойко есть, откуда, видимо, воинствующие хохлы Бойко и пришли. Как мне рассказывали, в революцию мой дедушка босяковал у себя на западэнщине, его могли посадить, он сбежал в Киев, встретил мою бабушку, и вот, как говорится, я перед вами.

— У вас когда-нибудь было прозвище, отражающее вашу суть?

— Однажды в начальной школе я подписал рисунок вместо Бойко Ярослав — Бояко Яролав. Так в классе за мной и закрепилось — Боя.

— Писали, что в детстве вы хотели стать военным.

— Да, но в школе я только по математике и физкультуре был отличником, а все остальное мне было не интересно. Поэтому в Суворовское училище после 8-го класса я срезался на сочинении. Расстроился слегка, зато мама сказала: «Слава богу!» А ребята взрослые — приятели мои по двору — надоумили: «После армии поступишь. Только сначала послужи, посмотри, что это за дурдом». В общем, мне там не понравилось.

— Похоже, что в школе вы были не только двоечником, но и хулиганом?

— Конечно, я же вырос в киевской подворотне, и все мы там были босяки. Начало 80-х, уголовные прихваты, романтика блатной жизни, три аккорда на гитаре — «гоп-стоп, ты подошла из-за угла»… Думаю, через это и в Москве проходили. Другое дело, чем для кого все это закончилось. Был у меня друг очень хороший. Я ушел в армию, а его в тюрьму посадили, потому что он пьяный захотел на мотоцикле покататься. Он вернулся — авторитет, весь в наколках, а я как раз демобилизовался. А потом судьба нас развела — я в театральный поступил, а он постепенно спился. Вот такая романтика.

— А армия вам что-то дала?

— Да. Там я начал читать — в школе-то ничего не читал. Первой осилил повесть «Тарас Бульба» и пришел в ужас: что пятиклассник может понять про польско-украинскую войну?! Но после буквально подсел на литературу, «Евгений Онегин» просто моей настольной книгой был.

— Непонятно, а когда в армии читать-то?

— На второй год свободное время появляется, и многие его тратят на то, что называется, «ковать дембеля» — подшивают погоны, полируют пряжку у ремня до блеска, клеят дембельские альбомы. Мне так все это было лень делать, что я сосредоточился на чтении.

— Сегодня вам свойственны хулиганские поступки?

— В меньшей степени, чем раньше. У каждого что-то остается в детстве.

— Многие признаются, что стали артистами случайно. А вы?

— Случайно. Я считал, что актерская профессия — это что-то недосягаемое, и в театральный мне не попасть никогда. Но — банальная ситуация: встретил на улице одноклассницу. «Привет. Как дела?» — «Да вот из армии пришел». — «А я иду в театральный поступать. Хочешь со мной?» Как обычно бывает, она не прошла, а меня взяли, и я стал учиться в Киевском институте имени Карпенко-Карого. Начал ходить на спектакли театров, которые приезжали к нам из Москвы, и обалдел от того, что делает на сцене массовка, — они еще и играют?! Сокурсники говорили: «Чего ты хочешь — это ж Москва!» На каникулы я поехал в Москву, обошел все театры, без билета прорвался в «Современник» на премьеру «Мурлин Мурло» и решил: хочу учиться здесь!

— Говорят, тех, кто уже где-то учился актерскому делу, в другие театральные берут неохотно. Вы скрывали свое прошлое?

— Нет, все честно сказал — я очень конкретный был. Дошел до конкурса, потребовали документы. А они в Киеве — я из института не отчислялся, там вообще никто ничего не знал. И вот сидит комиссия мхатовских педагогов: Покровская, Феклистов, Козак, Брусникин. Я спрашиваю: «У меня шанс есть?» Отвечают: «Как у всех». — «Так мне документы везти?» — «Вези». — «А шанс поступить у меня есть?» — «Как у всех». То есть ничего не обещали, но все-таки я рискнул.

— Кстати, а приемную комиссию ваш говор не смутил?

— На вопрос о причинах, побудивших меня поступать в Москве, я ответил: «Наши педахохи по рэчи недовольны, ховорят, шо у меня мнохо русизьмов». На что Феклистов заметил: «Да-а, а здесь у вас одни украинизмы». А я был искренне убежден, что он придирается, — нормально же разговариваю?!

— Вы не обижаетесь, когда в вашем присутствии начинают травить анекдоты про хохлов?

— Нет, ну это же смешно. Знаете, чем хохол отличается от украинца? Тем, что украинец живет на Украине, а хохол — где лучше.

— Значит, вы — хохол?

— Да. (Улыбается.) Еще студентом, бывало, приезжаю на каникулы в Киев, встречаюсь с ребятами: «О! Москаль наш приехал!» Возвращаюсь в Москву: «О! Хохол наш вернулся!»

— А сами анекдоты про хохлов рассказываете?

— Обожаю! Анекдоты про хохлов должны рассказывать хохлы, потому что всегда получается плохо, если начинают подражать, особенно москали, не знающие нашего настоящего говора.

— И какой анекдот у вас самый любимый?

— (Рассказывает на украинском.) Туристический автобус едет по Карпатам. Его останавливает старый-старый седой дед — западэнец — с пулеметом. Заходит в салон, пассажиры вжимаются в кресла. «Который час, господа?» Тишина мертвая. «Еще раз спрашиваю: который час?» Молчание. «Последний раз спрашиваю!» — и передергивает затвор. С переднего сиденья поднимается негр: «Пив седьмого, батьку!» — «Седай-седай, сынку, бачу, шо ты не москаль».

— В «Табакерке» вы играете уже 9-й сезон. Олег Павлович Табаков присмотрел вас, когда вы были еще студентом?

— Когда я был на четвертом курсе, из «Табакерки» ушел артист. За две недели нужно было срочно найти и ввести другого в спектакль «Билокси-блюз». Посоветовали меня. Так как разное бывало, особенно в общежитии, Табаков сначала пригласил меня на разговор и предупредил: «До первого прокола». Я обещал: «Олег Палыч, я работу с гуляньем не совмещаю». По окончании института у меня был выбор — остаться в «Табакерке» или уйти во МХАТ. Я остался. О труппе «Табакерки» говорят как об одной семье.

— С кем дружите?

— Да со всеми. У нас в театре отличная, здоровая атмосфера.

— Олег Павлович называет вас брутальным актером. А в чем-то легком играть приходилось?

— В «Бумбараше». Но самое легкое было в институте. На самостоятельных отрывках нас педагоги абсолютно отпускали, и мы вытворяли такое! Очень смешной показ был у нас на иностранных языках. Многие брали Шекспира или Мольера и играли на языке оригинала. А мы с друзьями внаглую написали пьесу на украинском, где героями были Грицко, Стецко и Галина. Педагоги обсмеялись, но до экзамена нас не допустили.

— Почему вас не видно в антрепризе? Это принцип?

— Да нет. Не приглашают пока.

— Вас не пытались переманить в другой театр?

— Нет. И потом, мне и здесь хорошо, начнем с этого.

— Сейчас что-то новое репетируете?

— Да. С режиссером Андреем Житинкиным репетируем комедию Оскара Уайльда «Идеальный муж».

— Житинкин — это всегда нетривиальный подход к классике. Может, он сделает из «Идеального мужа» оперетту, где использует ваши вокальные данные?

— Да какие?! Отсутствуют у меня данные. И спектакль этот будет чисто драматическим. Кстати, когда я еще поступал в школу-студию, надо было сдавать вокал и танец, а у меня с этим сложно, пел я всегда только в подворотне и то блатные песни дурным голосом. Но тут вспомнил, что в Киеве в институте мы учили «Застольную». (Поет вполголоса.) Ну и разложил ее перед комиссией на две ноты. Уже на третьей строчке меня остановили: «Спасибо, теперь танец». Подхожу к концертмейстеру: «Вальс, пожалуйста». Приготовился, а она вступление дает: тра-ля-ля-ля-ля, пам-пам. Вступить не могу. Прошу: «Мне просто вальс — раз-два-три, раз-два-три…» Кивает, и опять: тра-ля-ля-ля-ля, пам-пам! Я уже молю: «Не надо пам-пам, просто — раз-два-три, раз-два-три…» Так и не вступил. Помню, как Табаков тогда сказал: «Все понятно».

— В каком фильме вам было интереснее всего сниматься?

— Прошлым летом под Минском мы снимали сериал о футболистах. Вот там мне было интересно, как нигде, потому что я хорошо знаю, что такое футбол, и очень его люблю. Когда-то сам начинал в команде, которая была во второй лиге на предпоследнем месте. Фильм как раз об этом: ребята из маленького городка проигрывают 10:0, а им по барабану. Но потом приходит новый тренер, сплачивает их, и они выходят в финал Кубка России. Лето, тепло… Даже если у меня не было съемочного дня, я приходил на поле, переодевался и, пока переставляли камеру, гонял с ребятами мяч. Здоровско! Два месяца такой жизни было! В Москву я приехал загорелый, похудевший на 6 кг. Прихожу в театр на сбор труппы, все смотрят с завистью: типа, Канары? «Белоруссия! — отвечаю. — Да еще за это деньги платят».

— А сколько вы весили раньше?

— 84 кг при росте 186 см.

— У вас есть футбольная мечта?

— Да, чтобы сборная России в 2024 году выиграла чемпионат мира по футболу. (Смеется.) Я в таком духе однажды уже пошутил, а преподнесли это так: «Бойко мечтает, чтобы футбольная сборная России победила в следующем чемпионате мира». И сделали из меня идиота, поскольку скорее уж бразильцы в хоккей выиграют, чем наши в футбол.

— Актер в представлении многих — это ловелас, игрок, алкоголик и транжира…

— Господи, ну, как хотят, так пускай и представляют! Знаете, как говорят в Одессе? «У меня одна жизнь — и оставьте ее в покое!» Кстати, я где-то читал, что, по статистике, актеры лишь на восьмом месте по алкоголизму. Просто если милиционер Вася Пупкин, типа, напился и упал мордой в салат, то кому это интересно? Зато если какой-то известный артист, то это смакуется всеми.

— Есть занятный художественный фильм — «Теория запоя», где вы все экранное время — в лоскуты. И столь достоверно, что трудно поверить, будто ограничилось исключительно перевоплощением.

— Нет, правда, я там был абсолютно трезв. Когда-то, еще в Киеве, я снимался в дипломной работе, где по сюжету надо было выпивать. Все мы — актеры, режиссер — были студентами и решили: «А давайте по-настоящему!» Взяли бутылочку водки… После третьего дубля нам казалось, что фильм точно тянет на «Оскар», после пятого — что это вообще мировой шедевр. Когда мы трезвыми отсмотрели готовый материал, стало стыдно, и я на всю жизнь запомнил: этого делать нельзя. А в «Теории запоя» режиссером была молодая девушка. Она снимала свой первый большой фильм, и сама наивно предлагала нам с Витей Сухоруковым: «Ребят, если вам надо для ощущения, то пожалуйста». Но мы не стали. Я даже потом советовал титр поставить: «За время съемок не было выпито ни одной капли алкоголя».

— Природа часто шутит, и такие фактурные мужчины, как вы, оказываются очень стеснительными людьми. Это так?

— Смотря в какой области стеснительными. Например, в юности девушку в кино пригласить для меня было непросто.

— Вам случалось быть отвергнутым?

— Случалось. Мы с моим лучшим другом из-за одной девочки постоянно дрались еще с детского сада. В третьем классе, когда мамы уже устали замазывать нам синяки и вытирать от крови носы, у нас с ним в подъезде состоялся серьезный мужской разговор. И мы решили: хватит драться, кого она сама выберет, тот с ней и будет. Сделать выбор она не успела, поскольку перешла в художественную школу, и там у нее появился мальчик-художник. Ну и все само собой рассосалось.

— Чем женщина может зацепить вас с первого взгляда?

— Ой, это такая тонкая вещь… Формулировкам не поддается.

— Вы влюбляетесь постепенно или головой в омут?

— Не знаю. Всегда по-разному.

— На вас действуют женские слезы?

— Да.

— На что вас можно купить?

— На жаренную на копченом сале картошку и творожную запеканку.

— Вы легко расстаетесь с деньгами?

— Легко. Как-то они у меня не задерживаются.

— Сейчас где-нибудь снимаетесь?

— Об этом не говорим. Я — суеверный.