Говорят, к 25 годам характер отпечатывается у человека на лице, впоследствии лишь усугубляя отдельные черты и черточки. Сергею Никоненко в этом апреле стукнуло 60. У него хитреца во взгляде, веселые морщинки вокруг глаз и лукавые интонации в голосе, даже когда он настроен весьма серьезно. О таких говорят: на мякине не проведешь, на козе не объедешь. А может, все это лишь кажущееся или наносное? Чтобы разобраться, корреспондент «МК-Бульвара» решил поговорить с всенародно любимым актером и режиссером о хитросплетениях его жизни.

— Вас когда-нибудь удавалось обхитрить цыганам или уличным кидалам, наперсточникам?

 — Нет, с лохотронщиками я в контакт не вступаю, а цыганам, если пристают, быстро говорю заветную фразу: «Лавэ нанэ — бравинто пьясо!» («Денег нету — водку пьем!») Всем хочу посоветовать — действует безотказно, сразу отскакивают.

— По-вашему, известная поговорка «хитрость — второй ум» правильная?

 — Не совсем, уж как-то здесь замысловато сказано. Хитрость есть хитрость, ум есть ум. Я видел людей образованных, но глупых, или, наоборот, таких лисиц, которые сами себя обведут вокруг пальца, — какой же это ум?! Моя бабушка — баба Таня — была старушка совсем преклонных лет, неграмотная, но невероятно мудрая женщина, и никакая хитрость тут ни при чем. Просто в свой жизненный багаж она отобрала все самые замечательные ценности человеческого бытия, которые и заложены в Святом писании.

— В детстве вы были пройдохой?

 — Да-да-да! А как же! Лет этак в тринадцать меня осенило, и довольно продолжительное время я вел два дневника — один для школы, другой для родителей, в котором я с легкостью подделывал подписи всех учителей. Так я получил навык имитации чужих почерков, а в студенчестве, пытаясь попасть на один очень популярный спектакль в Театр им. Маяковского, не моргнув глазом сам написал себе контрамарку за администратора, и никто не заметил подделки.

— Пришлось пойти на какую-то хитрость, чтобы осуществить мечту — учиться на артиста?

 — Школьником я долго занимался сразу в двух студиях московского Дворца пионеров — художественного слова и в драмкружке, где мне и прожужжали все уши: «Кому-кому, а тебе при поступлении зеленая улица будет! Ты уже готовый артист!» Но во всех театральных я доходил до третьего тура и слетал. В отчаянии я решился на хитрость и обратился к отцу: «Папа, у меня завтра последний тур в Щуке. Помоги!» Там в приемной комиссии сидела народная артистка Анна Алексеевна Орочко, с которой папа дружил по собачьим делам (после того как с поста председателя охото-рыболовной секции «Динамо» он ушел на пенсию, ему очень понравилась работа кинолога). Но он отрезал: «Вот еще, пойду я к Анне Алексеевне — позор-то какой! Если сочтут, что годишься, тебя и так примут». Но ни в одно училище меня не взяли, хоть я и был уверен в своих способностях. И вот я решил поступать во ВГИК, который поначалу игнорировал, поскольку мечтал стать именно театральным актером. Но когда вдруг увидел, что на прослушиваниях сидит «хозяйка медной горы» — Тамара Федоровна Макарова — и, значит, курс набирает Герасимов, понял: это настоящее везение! Видать, не один я так решил — поступили мы тогда вместе с Жанной Болотовой, Жанной Прохоренко, Ларисой Лужиной, Галей Польских, Лидией Федосеевой-Шукшиной, Женей Жариковым, Колей Губенко…

— Случалось перехитрить самого себя?

 — Я очень хотел, чтобы в мой первый в жизни съемочный день (на картине «Люди и звери» в 1961 году) все увидели, какой я талантливый, и удивились — как они вообще раньше без меня обходились?! (Смеется.) Я так выложился, что перетрудил роль, замучил ее, и даже Сергей Аполлинариевич Герасимов меня не узнал: «Что с тобой произошло?» А я просто решил сразу блеснуть, показать свою исключительность. Смена была отменена, и здесь, считаю, я как раз и перехитрил, в плачевном смысле, сам себя.

— Согласны, что умение хитрить и лавировать в жизни приходит к человеку с годами?

 — Не знаю, как это называется — хитрость или не хитрость? Сергей Аполлинариевич Герасимов ведь производил впечатление настолько строгого человека, что студенты, у него не учившиеся, просто вжимались в стенку, когда он мимо проходил. При этом не было случая, чтобы в дверях он не пропустил девушку вперед. Барышня терялась, но ощущала себя настоящей женщиной. А мы — его курс — довольно скоро почувствовали, что он нас всех очень-очень любит. Некоторые особенно это чувствовали — я, например. Но, наверное, мне это казалось, и каждый так думал — и Галя Польских, и Лариса Лужина… Учившись у Герасимова, мы практически не боялись, что нас выгонят. Он ведь ни-ко-го не отчислял, даже по профнепригодности — не было у него слабых студентов, он очень внимательно отбирал. А мы все были в него буквально влюблены. Вот что это в нем было? Я до сих пор теряюсь, как Петька перед Чапаевым: «Гляжу я на тебя — непостижимый ты для моего разума человек!» И не хитрость это вовсе, а просто так был устроен Сергей Аполлинариевич, он так жил.

— А с плутовством в масштабе государства приходилось сталкиваться?

 — Да все мы столкнулись с самым гигантским лукавством — социализмом, политэкономию которого я сдавал 17 раз. С постулатами этой науки я был не согласен с самого начала, хотя мой педагог во ВГИКе очень хотела меня убедить в обратном. Вот политэкономию капитализма я сразу же сдал, потому что там все было ясно: деньги-товар-деньги. А здесь — коллективный труд, один за всех и все за одного — один за всех работает, а все за одного получают. Я все доказывал, что на дачных грядках люди с иным энтузиазмом работают, чем на колхозном поле. Спустя годы обрушилась перестройка, и то, что раньше называли спекуляцией, оказалось, как во всем мире, предпринимательством: если в пункте, А дефицит молока, купи, где оно в избытке, по одной цене и продай в, А подороже — заработаешь, и тебе же еще благодарны будут. У нас же считалось, что при таком раскладе нуждающихся обдирают, пускай лучше без молока сидят. Жаль, что когда наконец разобрались, что политэкономия социализма неверна, я уже немолодой был.

— Говорят, судьба играет человеком… Видите причуду судьбы в том, что когда-то вы сыграли Сергея Есенина?

 — Я уже был сложившимся, тридцатилетним актером, когда меня за руку прямо к режиссеру картины «Пой песню, поэт…» Урусевскому привел Гена Шпаликов — соавтор сценария. Я не удивился — многие тогда отмечали мое внешнее сходство с Есениным, прошел пробы. Но режиссер никак не мог остановить свой выбор на ком-либо из десятка претендентов, пока посмотревший отснятый материал Михаил Ромм не воскликнул, указав на меня перстом: «Я видел Есенина, хорошо его помню, он был точно такой, как этот артист!» Когда меня утвердили, я испытал настоящее ликование души, даже стихи начал писать во время съемок, а после так и не смог «расстаться» с великим поэтом — стал серьезно заниматься изучением его творчества, а позже — и жизни. В середине 90-х на Сивцевом Вражке я вместе с супругой и поэтом Юрием Паркаевым учредил и открыл московский Есенинский центр — своеобразный дом-музей в квартире, где у своей первой жены Анны Изрядновой Сергей Александрович часто бывал. Центр существует уже пятый год, и в его экспозиции около тысячи экспонатов — все я сам собрал, по крупице. Вот так хитро судьба когда-то мою жизнь повернула!

— А правда, что актер может исхитриться и сыграть роль, даже если предлагаемые по сценарию обстоятельства ему отвратительны?

 — Однажды, в 1970 году, я, не читая сценария, согласился на болгарскую картину «Четверо из вагона». Кроме меня были приглашены Лев Прыгунов, Юрий Саранцев и Рудик Панков. Только на месте нам наконец дали сценарий, который, оказывается, написал не профессиональный драматург, а военный человек — генерал. По сюжету, во время ВОВ наших героев — советских солдат — спасают болгарские партизаны и весь фильм куда-то ведут, а мы только ночуем, кушаем и идем, и снова — ночуем, кушаем и идем. Глупость невероятная, хуже, мне кажется, я ничего не читал, но контракт подписан — и уже не откажешься, к тому же роль у меня была главная, с большими словами. Думал я, думал, что же делать, и понял — надо срочно испортить отношения с режиссером. Он такой крикун был, гаркнет чего-нибудь на площадке, а я тут как тут: «О! — говорю, — Феллини!» Он косится. Гаркнет снова, а я опять, чтобы все слышали: «Просто Антониони!» Он взорвался: «Не надо так шутить!» — и в тот же вечер перевел меня на самую незначительную роль, реплики мои даже из этой роли другим раздал, крупных планов мне не делал, то на печку загонял, то под куст. Ребята вначале мне сочувствовали, но на третий день хитрость мою раскусили: «Ну и ловко ты выкрутился!» А я — воротничок повыше, фуражечку пониже, бороду отрастил, и мимо камеры проходил некто неузнаваемый. В результате на экране актера Никоненко просто не-ту, что и было моей главной задачей, чтобы в плохом фильме не засветиться.

— Как режиссеру вам часто приходится маневрировать?

 — Режиссерская хитрость граничит с психологией. В моей первой картине «Птицы над городом» снимались 14 ребятишек 10−11-летнего возраста. Избави Бог с детьми серьезно: «Так, замолчали, сосредоточились, снимаем!» Ни-че-го не получится. Я им все в форме игры преподносил, и они у меня наперебой любые трюки готовы были делать, я их даже останавливал. В съемочной группе спрашивали: «А двоечника зачем взял, он же неуправляемый?» Но у того был такой колоритный вид, рожица хорошая, и дело это — сниматься — ему нравилось, так что проблем с ним не возникало, а после фильма он перевоспитался — заразился знаниями. И со взрослыми артистами иногда приходится похитрить. Допустим, я знаю, что из двух партнеров один актер прекрасно играет только первый дубль, другой — только восьмой. Начинаешь ловчить — на пустую камеру снимаешь того, что долго раскочегаривается, и только потом сводишь их вместе и снимаешь уже на пленку. Все это мы проходили.

— Какая, по-вашему, главная хитрость в кинопроизводстве?

 — Сегодня? Деньги достать. Мне пока исхитриться не удалось.

— В том, что в своих фильмах вы часто снимаете супругу — актрису Екатерину Воронину, есть определенные хитрости?

 — (Смеется.) Если сниматься не зову — надуваются губы, обижается, говорит, что могла бы сыграть, и очень трудно собственную жену убедить, что, допустим, другая актриса сможет это сделать лучше. Но в некоторых картинах почему бы не предоставить возможность? Когда я вижу, что это Катина роль, я ей доверяю. Вот недавно в «Курортном романе» из нее, по-моему, получилась очень даже симпатичная белая магиня.

— Правда, что свою настоящую супругу вы отчасти тоже покорили с помощью хитрости?..

 — Ну, разве это хитрость! Надо просто выяснить, что твоей избраннице интересно. В кафе-рестораны Катя не ходила, танцы игнорировала, а мне как раз всегда нравились девушки, которых нужно было добиваться. Так ее сердце я покорил терпением. Познакомились мы в Институте кинематографии, она училась на курсе Бориса Бабочкина, а я получал уже второе образование — режиссерское. Ухаживать пришлось долго — больше года она, как говорят французы, делала мне «атанде», лишь кивая, отвечала: «Здравствуйте» — на «вы». Это меня еще больше подогревало! Потом я в очередной раз решился подойти, чтобы пригласить ее в театр, и вдруг она согласилась. Мы гуляли по Москве, по заснеженным бульварам — Тверскому, Гоголевскому. Позже я узнал, что моя Катя из семьи с очень строгими правилами, со старообрядческими корнями, истинно верующей. Отсюда и требовательные нравственные устои, заложенные в моей супруге, что неплохо.

— Кто придумал для вашего сына такое затейливое имя — Никанор?

 — Я. Дедушка мой по отцу — Никанор Васильевич, у которого было 12 детей. Это редкое имя супругу не смутило и даже в жизни стало нам помогать. Врач детский нас сразу запомнил: «А-а-а, вы мама Никанора — он у меня один». Сейчас сыну уже 26 лет, он закончил Институт иностранных языков (это его самостоятельный выбор) и некоторое время работал с немцами в фирме «Фольксваген», а теперь открывает свое дело. «Трудно, папа, ужасно трудно», — говорит, но он очень упертый и упорный, недаром Никанор с древнегреческого переводится как «предвидящий победу».

— Кто из вас хитрее — вы или супруга?

 — Думаю, я хитрее. Или нет, она. Все-таки женщине легче быть хитрой, чем мужчине. Я даже не всегда эти ловкости замечаю, хотя все это — ерунда, а, на мой взгляд, самая большая ценность — это когда двое просто понимают друг друга, когда жена действительно самый дорогой человек, а не как по Чехову — «завитки, ямочки на щечках, а в душу заглянешь — обыкновеннейший крокодил!».

— И все-таки думаете иногда про супругу: «Ах ты, плутовка!»?

 — Ну, а как же?! Снимал я, например, «Семьянина» (сам же его и играл), где были постельные сцены, правда, очень целомудренные. Софиты, человек тридцать народа, я прямо из-под одеяла руковожу процессом… Но во время эпизодов с Любой Полищук или с Аней Самохиной вдруг появлялась моя жена и невинно спрашивала: «Сереж, ты поесть не хочешь? Я тебе тут бутербродов принесла…» Так разве ж в бутербродах дело было?! Но, оказывается, и самому мне лишь мерещилось, что я уравновешен в плане ревности. Однажды случилось, что приятель и жена меня разыграли. Мы втроем должны были куда-то отправиться на машине, я опаздывал, и они, сидя в условленном месте в автомобиле, в момент моего появления сделали вид, что целуются. Меня охватила безумная ярость, и прежде чем я успел что-то понять, вспомнить про извечные актерские надувательства, рука моя изо всей силы запустила в стекло машины металлическим кейсом. Вдребезги! Ловко пошутили!

— Говорят — любовь зла. А может, больше лукава?

 — Пословица точная, козочки и на моей жизненной тропинке встречались. А лукава… Что ж, возможно, но расскажу не о себе. Я много раз слышал возмущенное: «И что он в ней нашел, какая-то серая пигалица, ничего не стоит?!» Надо же, а такого красивого парня оторвала! Ну что, что может связывать Маяковского и Лилю Брик!?" Она ведь манипулировала им, иной раз вовсе отказываясь встречаться: «Пока не напишешь поэму — не приходи и не смей звонить!» Он плакал лошадиными слезами, но выполнял все ее указания как загипнотизированный. Задумавшись над этим, я понял, что есть нечто, понятное только этим двоим, невидимое окружающим обывателям. В начале 60-х, во ВГИКе, проходя по фойе второго этажа, я заинтересовался сухонькой старушенцией с «глазами-блюдцами», беседующей с одной из наших преподавательниц. «Это Лиля Брик», — шепнул мой приятель. Клянусь, она стоила любви мощнейшего поэта!

— Жизнь устраивала вам когда-нибудь один из своих самых заковыристых экзаменов — испытание достатком?

 — Однажды я почувствовал, что богат как Крез. Я был очень молод — всего 23 года — и снялся в картине мастера европейской величины, друга Бергмана и Антониони, венгерского режиссера Миклоша Янчо «Так я пришел». После съемок, получив гонорар, я не знал, что делать с этими бумажками. Была же чудовищная глупость: я не мог форинты привезти с собой домой, не мог перевести их в рубли и положить на сберкнижку, а о том, чтобы купить на них доллары, в то время — начало 60-х — и подумать было страшно. В общем, я обязан был их потратить прямо в Венгрии. Но в разгул я не пошел, а притащил в Москву несколько чемоданов сувениров и шмоток для родных и друзей. И сам был одет на десять лет вперед, только разных ботинок себе приобрел пар двадцать, не говоря о уже входящих в моду джинсах. С тех пор, хоть и считаю, что проверку на прочность я прошел достойно, но к большим деньгам отношусь с опаской.

— Говорят, когда-то вы были азартнейшим карточным игроком. Приходилось мухлевать?

 — Нет. Зато, заметив однажды, как партнер мухлевал в игре, я плюнул ему в лицо. Мухлевать — это нехорошо. Когда без денег играешь, то чего бы не подурачиться, но если по-серьезному, на немалые суммы, то здесь уже работает понятие чести. Ведь не зря же говорят: карточный долг — долг чести, тогда при чем же здесь обман? Главное, не попасть в компанию профессиональных кидал. Как-то я целую ночь с одним профи в купе ехал, так он такие тонкости мне поведал — прямо сериал! А втянулся я еще в институте. На последнем курсе у нас каждый день заканчивалась одна репетиция, потом часа два окно до другой — делать нечего, и вдруг кто-то картишки принес. Научились мы покеру, стали играть по копеечке. Как-то нас — молодых — это объединяло. Даже завели свой барчик небольшой, считая, что там должно быть припрятано наше, мужское: колбаска, хлебушек, ну и… еще кое-что. И настолько эта игра показалась мне актерской, психологической (не обязательно, чтобы тебе пришли карты, нужно уметь притворяться, сбить с толку партнера лицом), что я десять лет с ней не расставался. Только в 1973 году, выиграв как-то очень много денег и осознав, что в следующий раз на месте проигравшего запросто могу оказаться сам, я решил завязать. С тех пор не играю.

— Хитро устроен человеческий организм: кто-то выпьет — песни поет, а у кого-то глаза кровью наливаются…

 — Да-а, сам видел, как человека развозит, и превращается он в павлина или обезьяну… А у меня вот по-другому. Бывает, выпью и начинаю мучить окружающих стихами в собственном исполнении. Однажды так читал-читал наизусть с закрытыми глазами, тишина в комнате, я решил — эка гостей пробрало, открыл глаза — все спали… Обвели меня вокруг пальца! (Смеется.) Но часто в этом деле люди стремятся обхитрить сами себя. Это как в известной истории про Утесова: решил он с приятелем выпить и говорит: «Давай закажем 100 граммов — нам хватит, я ж вообще-то непьющий». Выпили по рюмке. «Давай еще 100». Потом — еще и еще… приятель возмутился: «Тоже мне — непьющий! Надо было сразу бутылку брать, официанта не дозовешься». А Утесов свое: «Говорю ж — непьющий я, но когда выпиваю, внутри меня пробуждается какой-то другой человек, и он тоже просит выпить».

— А хитрости в воспитательных целях практикуете?

 — На съемках «Каменской» нам — Сереже Гармашу, Диме Нагиеву и мне — выдали корочки-удостоверения сотрудников Петровки, 38. В перерыве мы из душного павильона минской студии вышли на улицу подышать, и Гармаш, которого хлебом не корми, а дай этюды поделать в жизни, увидел на остановке автобуса совсем молоденькую девушку, пьющую из бутылки пиво. Он — к ней, предъявляет удостоверение: «В общественном месте распитие спиртных напитков у нас разве поощряется, гражданка? Прошу пройти со мной, — и ведет ее ко мне: — Товарищ полковник, вот, нарушает порядок!» Я включаюсь: «Что вы себе позволяете? Разве хорошо это, вот так — пиво из горла?» Девушка, уже бледная, шепчет: «Я больше не буду». Артистов она в нас не заподозрила, не поняла, что это невинные актерские приколы, и к замечанию отнеслась серьезно. Может, и правда хорошо, что она больше этого делать не будет?

А вот в 1979 году на съемках фильма «Тема» Глеба Панфилова я в тулупе гаишника стоял у проезда к суздальскому кремлю. Рядом знак — «кирпич», и вдруг прямо под него заворачивает громадный «ЗИЛ"-членовоз — видать, какого-то большого члена повезли. Меня это возмутило, и, показав водителю жезлом — прижмись, я подошел, представился как положено: «Инспектор дорожного надзора младший лейтенант Синицын. Знак видели? Почему нарушаете? Прошу предъявить документы». Водитель нагло так отвечает: «Видел. А ты знаешь, кого я везу?!» — и тут же посыпались угрозы, что вместо младшего лейтенанта я стану сержантом и что он вообще снимет меня с работы. Слушал я, слушал да и выдал в ответ готовую цитату из сценария: «У нас здесь даже козы под знаки не ходят!» — прозрачно намекая на то, кто он есть. И тут из машины, где, видимо, наш разговор слышали, появляется женщина, сопровождающая шишки, и говорит: «Хорошо, артист Никоненко, у вас получается! Молодец!» Вот тогда шофер и обомлел. (Смеется.)

— Есть о чем с гордостью вспомнить: «И тогда пришлось провернуть махинацию…»?

 — Занимаясь Есенинским культурным центром и бывая в селе Константинове на Есенинских чтениях, я видел, что в церкви, где венчались родители поэта и где крестили маленького Сережу, колокольни нет. Подумалось — до каких же пор, храм-то действующий, нехорошо это! И тогда пришлось организовать людей, и сегодня, спустя два года, леса сняли и стоит новая колокольня. Я и колокола повешу. Обязательно. Хотя непросто все это. Если хотите, считайте это махинацией. v

— Есть люди, о которых говорят — «хитрожопый». Умеете с ними ладить?

 — В ответ таким шельмецам мне вот эта пословица больше всего нравится — «на каждую хитрую жопу есть болт с винтом». (Смеется.) Так я с этими хитрованами и сосуществую. Ну, обманул он меня один раз, но второй — уже не обманет. Хотя главное, чему с возрастом меня научила жизнь, — это не помнить зла.